Ежи Путрамент - Сентябрь
А еще на следующий день в очередной деревушке свершилось чудо: он тронул человеческое сердце. В обмен на прекрасные золотые часы с монограммой он почти на коленях вымолил полбуханки черного деревенского хлеба. Баба позвала мужа, они стояли на крыльце и смотрели, как он схватил свою добычу и побежал за овин. Здесь он остановился, подозрительно огляделся и принялся пальцами выдирать клейкий мякиш и яростно ломать твердую корку.
Два дня спустя, когда Вестри брел с недоеденной краюхой черного хлеба, предусмотрительно спрятанной под серым ворсистым спортивным пиджаком из ирландского твида, его увидел седоватый господин в очках, с трудом державшихся на маленьком красноватом носике. Были сумерки, в нескольких километрах впереди горел от бомбежки Люблин. Господин с красным носиком сидел в черной машине, обозначенной литерами ДК, и разговаривал с другим господином — невысоким, с красным круглым лицом, с усиками и в пенсне. В нескольких метрах от того места, где стоял автомобиль, дорога разветвлялась — прямо шла широкая, влево сворачивала узкая.
Господин с красным носиком прервал господина с усиками.
— Поглядите-ка, — сказал он по-английски, — провалиться мне в преисподнюю, если это не Вестри!
— Вы правы, пан посланник! — воскликнул его собеседник. — Пешком?
Вестри прошел мимо них, потянул носом, словно что-то вынюхивал, даже замедлил шаг, но потом подозрительно оглянулся и, крепко прижимая под мышкой сверточек, двинулся дальше. Пришлось кричать ему вслед, звать его.
Постепенно взгляд Вестри становился менее настороженным и недоверчивым. Он выпил полстакана водки и рассмеялся, словно пробудившись ото сна.
— Мистер Сноу! Откуда вы взялись?
— Пан Кулибаба! — обратился Сноу к человеку с усиками. — Мне было чрезвычайно приятно побеседовать с вами и услышать вашу проницательную оценку положения Польши. Будьте уверены, что правительство его королевского величества примет ее во внимание.
— Ах, пан посланник! Вы всегда можете на меня рассчитывать.
— Сударь! — Сноу как-то бочком поклонился и тотчас повернулся к Вестри. — Садитесь! Отодвиньте тот чемодан. Ну и все!
— А-а… — Кулибаба побледнел, припал к машине. — Пан посланник, меня?.. Я думал… по пути…
— Мне очень жаль… — Сноу откинулся назад, стараясь держаться подальше от Кулибабы, и, судя по выражению лица, ему было действительно весьма неприятно. — Вы видите, однако, официальные бумаги, чемоданы… Впрочем, нам не по пути, вы ведь на Люблин?
— А вы? Вы говорили, что тоже туда едете?
— Я ошибся. Я забыл, какое сегодня число. Уже два дня, как дипломатический корпус изменил место своего пребывания. До свидания!
Машина рванулась и резко свернула влево. Кулибаба в растерянности раскрыл рот и так и стоял, глядя им вслед.
Сноу повернулся к Вестри; вероятно, он подумал, что тому непонятен смысл этой сцены, и счел необходимым объяснить:
— Кулибаба очень порядочный молодой человек. Он обязательно выбьется в люди. Вы не думайте, что он дурак. На Ближнем Востоке мы из гораздо больших дураков делали всяких эмиров и королей. Он еще себя покажет. Кто знает? После этой адской катастрофы придется ведь подбирать для польского правительства совершенно новых людей. С нас, англичан, хватит шутов вроде Бека, у которых от любого пустяка голова кружится. Поэтому способный, исполнительный молодой человек, сочувственно относящийся к Англии, может рассчитывать на нашу поддержку. Особенно если он людовец, понимаете…
— Мне совестно… — спохватился Вестри. — Я занял его место…
— Чепуха! — Сноу махнул рукой. — Место нашлось бы, чемоданы можно было бы сдвинуть. Но вы понимаете, нельзя требовать слишком многого даже от английского дипломата в восточных странах. Мало того, что в Варшаве всю последнюю неделю не было теплой воды, что эти дороги, эти толпы, эти бомбы… Но еще везти с собой человека, пусть и будущего польского министра, польского премьера, который наелся местного национального лакомства — как его? — тчес… чес… Вы чувствовали, какой запах распространял вокруг себя наш дорогой Кулибаба?
— Чеснок! Чеснок! — воскликнул Вестри. — А я-то думал, чем здесь так вкусно пахнет!
Сноу посмотрел на Вестри, веселые огоньки сверкали в его глазах. Потом он решил проявить заботу о своем госте:
— Сядьте поудобнее! А сокровища, которые вы прижимаете к себе, можно ведь положить вон там, за чемоданом.
Лицо Вестри сразу сделалось каменным.
— Нет, нет, пустяки! Мне очень хорошо.
Он передвинул сверток подальше от Сноу, спрятал под полой пиджака.
25
Они попали в безвыходное положение еще на мосту и в течение всех первых суток блуждали среди моря беженцев либо отсиживались в кустах, ожидая, когда минует очередной налет. На следующую ночь было немножко легче. Ромбич уехал с Нелли и Слизовским, а Лещинский за ними — на пикапе с легкой радиостанцией и несколькими солдатами. Толпа беженцев немного поредела, теперь шофер только бешено сигналил да время от времени зажигал фары — это сразу действовало: беженцы кричали благим матом, чтобы он погасил, иначе начнется бомбежка, и удирали с дороги, роняя свои вещи.
Под Седльцами они впервые попали в большой затор. Какая-то воинская часть, видимо сильно потрепанная, пробивалась беспорядочными группками через речку, переправлялись обозы. Мост был взорван, вместо него соорудили временную переправу из бревен. Повозочные, не дожидаясь, пока идущие впереди переберутся на другую сторону, хлестали кнутами лошадей, ругали друг друга, телеги с треском сталкивались, кто-то грозил, что будет стрелять, солдаты прыгали в болотце возле речки, сапоги их хлюпали по воде.
Близился рассвет, и это больше всего тревожило солдат.
— Так я и буду для твоего удовольствия канителиться здесь до утра?! — орал повозочный, вышедший победителем из поединка. — Дождешься здесь! Пошли, старые! Пошли, черт бы вас взял! — И он гнал лошадей полугалопом, лишь бы уйти подальше.
Машины ждали около часу. Пробка не рассасывалась. Слизовский отправился на разведку и сейчас же вернулся.
— Плохо дело, пожалуй, целая дивизия…
Ромбич не выдержал:
— Что такое? Найдите командира, прикажите, чтобы подождали. Ведь это займет пять минут. Скажите, что из ставки…
Слизовский поморщился, но пошел. На этот раз он долго отсутствовал, но вернулся ни с чем.
— Никто не знает, где командир дивизии…
— Как это? Что за дивизия? Я его сейчас!..
— Не хотят говорить.
— Покажите свой документ! Найдите командира!
— Пан полковник, — смутился Слизовский. — Они очень напуганы. Не хотят слушать.
— Как? Не хотят подчиняться Верховному командованию?..
Слизовский не ответил, он стыдливо мялся.
— Подать сюда сейчас же кого-нибудь из офицеров! Что за неразбериха! Почему не сформировали маршевую колонну? Что означают эти гонки?
Слизовский только головой вертел. Ромбич не сдержался, хлопнул дверцей и гордо зашагал, на ходу поправляя пояс и поглаживая револьвер.
Они остановили первого попавшегося солдата.
— Где командир?
Солдат поглядел на них, шмыгнул носом, отвернулся и пошел прочь.
— Стой! — заорал Ромбич. — Стой, стрелять буду!
— А ну попробуй, — бросил тот через плечо.
Ромбич, может, и выстрелил бы, зайдясь от ярости, если бы Слизовский изо всех сил не сжал его руку: к ним подходили другие солдаты, один снимал с плеча винтовку.
Ромбич и Слизовский отошли, и солдаты тоже ушли, не обращая больше на них внимания. Новая толпа грязных, громко топающих солдат показалась Ромбичу более организованной, неведомо почему он решил, что эти движутся походным строем. Он подошел к ним и спросил:
— Кто командир?
— Ну я, например, — высунулся вперед какой-то молокосос. — А вам чего?
— Как? Встать смирно! Не видите, кто я такой!
— Ну-ну, потише. Много тут всяких путается…
— Я представитель ставки. Как вы смеете!..
— А ты знаешь, где у меня твоя ставка? Ребята, сказать ему?
— Скажи, скажи! — крикнул другой солдат. — Сам не догадается, видать, дураковатый.
— Да разве других в ихнем штабе найдешь? — подхватил третий.
Солдаты шли прямо на них; Слизовский оттащил Ромбича в сторону. Солдаты мрачно засмеялись.
— Вернемся! — шепнул Слизовский. — Часть совершенно разложилась. Не дай боже…
Ромбич его понял, они быстро добежали до машины, и Ромбич с раздражением поспешил оттолкнуть Нелли от окна. Слишком поздно.
Возле автомобиля остановилась новая группа солдат. Сзади кто-то со смехом им крикнул, что машина «из ставки». Этого было достаточно, чтобы солдаты стали бесцеремонно ее разглядывать и вслух делиться впечатлениями.
— Глядите, глядите! — тянул один с притворным восхищением.
