Сара Марголис - Подруги
Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди…
Константин Симонов.В блиндаже, на досчатом столике, стояло в баночке несколько красивых, привезенных кем-то из города цветов. Недалеко за высоткой рвались снаряды, и при каждом взрыве вздрагивали нежные головки оранжерейных питомцев, а вода из баночки брызгала на газету, которую читал комиссар. Увлеченный чтением, он не замечал, как расплываются капли на газетном листе.
Комиссар с интересом читал «Письма с Урала», которые печатались вот уже в нескольких номерах за подписью К. Волк. Ему нравился смелый, своеобразным стиль этих очерков: они рассказывали об интересных людях и интересных делах. Сегодняшний очерк назывался «Женщины делают оружие». Комиссар был человеком спокойным, уравновешенным. Он почти не умел восторгаться, но бесхитростный рассказ Киры о наших скромных героинях глубоко его тронул.
«О таких песни надо складывать», — подумал комиссар. Ему захотелось увидеть лица этих женщин, пожать их ловкие, натруженные руки.
Он стал просматривать помещенные в номере фотографии и довольно улыбнулся, когда прочел под одним из снимков фамилии героинь кириного очерка. Потом улыбка сменилась выражением озабоченности. Где он видел эту большеглазую женщину? Комиссар нахмурился — обязательно надо вспомнить. Обязательно. Почему? Он еще не знал, почему, он это только чувствовал. Он смотрел да снимок и вспоминал, вспоминал до тех пор, пока не представился ему вдруг обгорелый партийный билет радиста Тарасенко.
Из госпиталя комиссару писали, что состояние у отсекра танкистов все еще тяжелое. Он очень ослаб после кровопотери, сильно страдает от ожогов…
— Она! — хлопнул комиссар ладонью по газете. — Разве не ее карточка была у Тарасенко под бинтами? Зоя? Верно, Зоя! Артем называл как-то ее фамилию. Комиссар припоминал такую фразу, сказавшую однажды Артемом: «Ее фамилия была Лобачева»… Но не только была, а осталась! — Осталась, осталась! — поднялся с табурета комиссар. Какое счастье рассказать об этом товарищу: жена, мол, жива, и сынишка жив. Ты теперь скорее поправляйся!
Артем лежал в прифронтовом эвакогоспитале. На самолете можно было обернуться в один день, и комиссар решил, что он сам будет разговаривать с Тарасенко. Человек уже больше полугода считает свою семью погибшей. А сегодня!..
Комиссар — он был один в блиндаже — натягивал полушубок, пристегивал к поясу кобуру и неумело приплясывал по досчатому полу. Командир ни за чтоб не поверил, что его молчаливый, суровый комиссар умеет так бурно проявлять свои чувства.
Часа через два комиссар прилетел в прифронтовой город, где лежал в госпитале уже не умирающий, но еще не выздоравливающий, ко всему равнодушный Артем. Равнодушие это тревожило врачей куда больше, чем рана и ожоги больного.
Комиссар рассказал начальнику госпиталя и врачу, что лечила Артема, о своем открытии.
— Как бы его подготовить? — озабоченно опрашивал он. — Чтобы не очень испугался, то-есть не очень обрадовался. Ну, вы, конечно, понимаете…
Врач, немолодая, но миловидная женщина, была счастлива не меньше, чем комиссар.
— О, никакой подготовки. Именно это и нужно — сильное потрясение. Пусть он даже потеряет сознание. Хорошо, если б он заплакал. Это будет такая встряска! Ну, теперь мы поставим его на ноги, честное слово. У меня прямо праздник сегодня. Товарищ комиссар, я вас, кажется, поцелую от радости…
Артем лежал с забинтованным лицом, забинтованными руками. Глаза его, чудом уцелевшие, но совсем не похожие на прежние, сверкающие, пытливые, были полузакрыты. Он все же немного обрадовался комиссару и попытался улыбнуться опаленными губами.
— Новости привез? Ну-ка… — и снова равнодушно опустил веки.
Комиссар сел у изголовья больного.
— Как была фамилия твоей жены? — в упор спросил он. Губы у больного чуть дрогнули. Но он молчал.
— Лобачева?
Артем раскрыл глаза, оглядел комиссара.
— Ну, Лобачева…
— А где у тебя ее карточка?
— Вот еще привязался, — устало сказал Артем. — В тумбочке поищи…
Женщина-врач глаз не спускала с забинтованного лица. Она увидела, как в глазах больного замерцали чуть заметные огоньки.
— Артемыч! — сказал комиссар и взял в свою руку его, забинтованную. — Она жива, и Димка жив.
— Еще ничего не придумал? — вяло ответил больной. — Лекарств, что ли, нехватает, чудесами теперь лечат?
— Дурень ты! — разозлился комиссар. — Раз говорю — верь! Понял? Вот газета. Видишь? Она. Я и то узнал, карточку вспомнил. И очерк тут есть. Автор — К. Волк. Хочешь, прочтем? Да не закрывай же ты глаз!
— Камфору, — сказала женщина-врач рыжеглазой сестре. — Он сейчас не слышит, товарищ комиссар. Нет-нет, не беспокойтесь, это скоро пройдет. Вы все сделали, как надо. Очень хорошо.
…Вечером Артем потребовал к себе врача. До этого он заставил рыжеглазую сестру раз пять перечесть ему очерк. Потом стал атаковать врача вопросами.
— А я очень буду теперь страшный? А я обязательно выздоровею? А если жена приедет, ее ко мне пустят?
Потом он продиктовал письма для Киры и Зои. Их отправили на адрес редакции.
Прежде Артем переносил перевязки без единого звука. Теперь ом стал постанывать, тихонько поохивать.
— Пожалуйста, осторожнее, — просил он врача, — не очень уж уродуйте, а то никто не узнает.
…Когда почтальон принес Зое конверт, где почерком Киры была написана ее фамилия, она мыла на кухне Димку. Наскоро обтерев мыльные руки, Зоя распечатала конверт, поднесла письмо к глазам и бледная, — Димка никогда не видел маму такой бледной, — облокотилась о плиту. Она стояла молча с закрытыми глазами. Димка испугался и закричал:
— Мамочка, мама! Папа умер, да? Папу убили?
Зоя крепко прижала к себе мокрое димкино тельце.
— Папка нашелся. — прошептала она.
Димка так прыгал в своем корыте, что оно в конце концов перевернулось, вода пролилась, и Зоя совершенно вымокла. Прибежавшие на шум соседки испуганно остановились в дверях. Зоя, в мокрых туфлях, мокром платье, кружилась вокруг перевернутого корыта с голым Димкой в руках.
— Письмо, — смеясь, крикнула она, — от Артема письмо!
Месяца два спустя Александра Алексеевна, первый раз в своей жизни, подошла к массивной двери директорского кабинета.
— По какому делу, товарищ? — с привычной надменностью спросила секретарша.
— По серьезному, милая по серьезному, — огрызнулась Александра Алексеевна. Она уже почти отворила дверь; но гибкая секретарша опередила ее маневр, ловко щелкнув американским замком.
— Директор занят, — строго сказала она.
Александра Алексеевна отрыла рот для подобающего ответа, но в это время дверь отворилась изнутри, от директора кто-то вышел, и она, оттолкнув секретаршу, величественно вошла в просторный, немного мрачный кабинет. Она знала директора, он часто бывал в цехе и, пожаловавшись на неприветливость секретарши, опустилась, по его приглашению, в большое, удобное кресло.
— Ну? — С любопытством глядя на посетительницу, блеснул очками директор.
Александра Алексеевна по-хозяйски стряхнула пепел с зеленого сукна.
— Я слышала, вы Лобачеву хотите премировать. Нет, я не по сплетне, мне мастер говорил. Я ей соседка, вот он и советовался — в чем она, мол, нуждается. И я, знаете, чего надумала, — понизила голос Александра Алексеевна, — сказать чего?
— Ну? — с еще бо́льшим любопытством повторил Королев.
— Говорят, есть у нашего завода самолет. И летает он другой раз в город на Волгу, — заговорщически зашептала Александра Алексеевна. — А мужа Лобачевой недавно в этот самый вот город перевезли, в госпитале лежит. Была б я, товарищ Королев, директором, призвала б я стахановку Лобачеву и сказа а:
«Дорогая Зоя Дмитриевна, здорово вы работаете и за это даю вам премию: летите в заводском самолете, проведайте своего любимого мужа, проведите с ним полный день (али два, али три) и прилетайте тогда обратно».
— Вот как бы я сказала Лобачевой, товарищ Королев. И лучшей премии тебе не придумать, чем хошь поклянусь!
Директор заходил по кабинету.
— А знаете, это здорово, — сказал он. — Я посоветуюсь с товарищами.
Он подошел к столу и сделал заметку на большом блокноте.
Александра Алексеевна вышла от директора сияющая, скорчила рожу секретарше и бегом побежала домой рассказать обо всем Полине. Они долго и удивительно мирно обсуждали, что нужно приготовить Зое в дорогу, в какое из своих платьев нарядит ее Полина.
Поговаривали, что завод обязательно займет одно из первых мест в знаменитом уральском соревновании.
— Так оно и будет! — уверенно говорила Зоя в цехе. — Только надо, чтоб ни один человек не валял дурака, а каждый нажимал во-всю. Сочтите-ка, сколько фашистов уложат наши сверхплановые гостинцы!
