Илья Маркин - Впереди — Днепр!
Выйдя от Круглова, Васильцов с жадностью вдохнул холодный, но уже напоенный запахами весны, лесной воздух и, хрустя подмерзающим снегом, пошел к своей землянке. На основной базе партизанского отряда, укрытой в чащобе Брянских лесов, было необычайно тихо и безлюдно. Наступило как раз то время, когда партизаны, закончив дневные работы, готовились к ночным действиям. Шел на задание в эту ночь и Васильцов. Только на этот раз задание было необычное, совсем не такое, что приходилось ему выполнять в эти последние полтора месяца, после того, как вырвавшиеся из лагеря военнопленные соединились с партизанским отрядом Бориса Перегудова. В отряде Васильцов стал заместителем командира и «специализировался по части сметания немецких комендатур и застав», теперь же обстоятельства потребовали крутого изменения его специализации.
В конце марта сорок третьего года вокруг советских партизан в Брянских лесах, все нарастая, начали сгущаться грозовые тучи. Немецкие гарнизоны даже в маленьких деревушках были значительно усилены; на железнодорожных станциях почти каждую ночь выгружались все новые и новые воинские эшелоны гитлеровцев; их действия против партизан настолько усилились, что за последние полмесяца не удалось провести ни одной серьезной операции. По всему было видно, что гитлеровцы начинают крупный поход против советских партизан. Особенно остро чувствовал это отряд Перегудова. К тому же совершенно неожиданно порвалась надежная и безупречно действовавшая связь с постоянной разведывательной группой отряда в Орле. Двое связных, посланные в Орел, не вернулись. Бесследно исчезли также связные, отправленные в штаб партизанской бригады и в соседние отряды. Отряд Перегудова оказался изолированным от внешнего мира. Нужно было восстанавливать связи и в первую очередь с разведгруппой в Орле, которая всегда снабжала отряд самыми свежими и достоверными данными о намерениях гитлеровцев. Разведгруппа добывала их не из случайных источников, а непосредственно из штаба 9-й немецкой армии генерал-полковника Моделя, той самой армии, которая занимала большую половину орловского плацдарма и командующий которой был безграничным хозяином всего участка фронта.
Васильцов сам вызвался пойти в Орел, но командир и комиссар отряда долго не решались отпустить его на столь рискованное дело. Только угрожающая неясность обстановки и хорошее знание Васильцовым Орла и прилегающих к нему районов вынудили их пойти на крайность.
До выхода из лагеря оставалось около часа. Васильцов зашел в свою землянку, взглянул на уснувшего Перегудова и присел к столу. Лучи предзакатного солнца косо били в оттаявшее окно, и от этого вся землянка словно помолодела.
Васильцов неторопливо достал и в сотый, кажется, раз перечитал первое и единственное за последние восемь месяцев письмо от жены и детишек, полученное уже в партизанском отряде. Письмо было длинное-длинное, на целых четырнадцати страницах, и каждая его буковка открывала Васильцову целый мир радостных чувств. Особенно волновало то место, где, размытые во многих местах каплями слез, кривые строчки рассказывали о том, как получив из воинской части извещение о гибели Степана в боях под Курском, жена и дети не поверили этому и настойчиво ждали хоть какой-то весточки от него.
«Милые вы мои, — как и всегда, читая это место, растроганно думал Васильцов, — великое спасибо вам за то, что верите в мои силы, что так упорно ждете меня. Я вернусь к вам, все пройду, все преодолею, но все равно вернусь!»
Увлеченный письмом, Васильцов не заметил, как проснулся Перегудов и, поднявшись с нар, встал позади него. Он долго молчал, не желая мешать Васильцову, потом взглянул на часы, приглушенно вздохнул и присел к столу.
— Вот, Борис Петрович, — свернув письмо, вполголоса сказал Васильцов, — сохрани до моего возвращения. Это у меня сейчас самое дорогое.
— Сохраню, — так же вполголоса ответил Перегудов и старательно уложил письмо в карман гимнастерки.
— Ну, Степан Иванович, — помолчав, сказал Перегудов, — ждем тебя через неделю, ровно через неделю и ни часом позже.
— Теперь уже не Степан Иванович, — усмехнулся Васильцов, — а житель славного города Киева Алексей Мартынович Селиванов, агент по закупке пушнины знаменитой фирмы «Ганс Штейман и сыновья».
— Да, да, — взахлеб засмеялся маленький Перегудов. — Ты хоть на шапку мне пару овчинок цигейковых раздобудь. А то на все Брянские леса позор: командир такого отряда, вроде генерал по чину, а шапка, что у солдата рядового.
— Что шапка, — так же смеясь, воскликнул Васильцов, — я тебе шубу доподлинно боярскую привезу, из соболей, из горностаев, ну уж на худой конец из шкуры медвежьей.
— Нет, шубу такую не желаю. Зазнаюсь еще, заважничаю. Да и росточек мой для боярской шубы не подходящ.
— Наоборот, шуба враз солидности прибавит, а то что это за командир: ходит в шинелишке какой-то обтерханной, ни виду, ни важности.
Шутливо переговариваясь, Васильцов и Перегудов изучающе смотрели друг на друга.
«Веселиться-то веселишься ты, — думал Перегудов, — но сам-то отчетливо знаешь, что может выпасть на твою долю. И это хорошо, потому и верю тебе. Понимаешь все, оцениваешь здраво и не волнуешься прежде времени».
«Правильно поступаешь, Борис Петрович, — мысленно одобрял поведение Перегудова Васильцов. — Не читаешь нравоучений и наставлений. Значит, душой веришь мне, надеешься, что не подведу. И надейся, твердо верь: все, как говорят военные, будет в порядке».
— Ну, Борис Петрович, — резко встал он и протянул руку Перегудову. — Мне пора. Смеркается уже, а к рассвету я должен быть на железнодорожной станции.
— И начать скупать пушнину, — отвечая на пожатие руки Васильцова, засмеялся Перегудов.
— Вот именно! Пух-перо из штаба генерал-полковника фон Моделя.
* * *Придавленный фашистской оккупацией Орел выглядел совсем не таким, каким знал его Васильцов до войны. По внешнему виду, по движению на улицах это был не обычный город, а какое-то военное поселение, сплошь наполненное солдатами и офицерами немецкой армии. На тесном, переполненном вокзале, на старых, с выбитым булыжником улицах, на редких бульварах и в скверах, у подъездов домов и на перекрестках — везде и всюду темнели, желтели, отливали серебром мундиры, шинели и фуражки с фашистскими знаками и эсэсовскими повязками. Среди этого скопища военщины робким светлячком в ночи изредка мелькали и тут же исчезали одинокие фигуры гражданских. Даже городской рынок, такой же шумливый и многолюдный, как и прежде, и тот кишел немецкими солдатами.
Васильцов проскользнул в дальний угол рынка и сразу же узнал так хорошо описанную Перегудовым явочную квартиру. Это был старый, с облупленной штукатуркой двухэтажный дом, у входа в подвал которого красовалась вкривь написанная на ржавом железе оригинальная вывеска: «Стой, гражданин! Взгляни на свою обувь. Если порвалась, заходи, починим!»
Но хоть у многих орловчан Васильцов видел истрепанную обувь, в сапожную никто не заходил. Местным жителям, видать, было не до обуви.
С полчаса покружив кривыми закоулками вблизи мастерской, Васильцов решительно направился к облупленному дому и вошел в подвал. Еще готовясь к поездке в Орел, он долго раздумывал, как вести себя при встрече с сапожником, и заранее подготовил, что он скажет, если у мастера будут посетители. Но старый, вислоусый, с морщинистым лицом и тусклым взглядом водянистых глаз сапожник, к счастью, оказался один.
Глядя куда-то поверх головы Васильцова, он безразлично выслушал слова пароля, с минуту посидел, о чем-то думая, потом неторопливо встал и, взяв Васильцова за руку, проговорил:
— Пойдемте, товарищ, заждались мы вас. Беда у нас великая.
Он провел Васильцова лабиринтами темных коридоров и, остановясь у какой-то двери, прошептал:
— Всех наших схватили гестаповцы. Только одна связная уцелела. Ниночка Найденова. Да и то потому, что успела у меня спрятаться. Квартиру, где жила она, начисто разгромили. А ко мне-то только она одна ходила, больше про меня никто и знать не знал.
Когда сапожник открыл дверь бледно освещенной комнаты, Васильцов увидел поднявшуюся навстречу ему девушку в старом засаленном ватнике и по-деревенски повязанном грязном порванном шерстяном платке. Какое-то неприятное чувство брезгливости вначале шевельнулось в душе Васильцова, но взглянув в ее большие, в упор смотревшие на него открытые глаза, оно сразу же исчезло, и Степан увидел в ней именно ту Нину Найденову, о которой много рассказывал Перегудов.
— Здравствуйте, Нина, — вполголоса сказал он, вспомнив, что эта самая девушка в засаленном ватнике целых полтора года, выполняя трудную работу судомойки в столовой гитлеровского штаба, делала великое дело советской разведчицы и единственной связной с партизанами.
