АЛЕКСЕЙ СУКОНКИН - СПЕЦНАЗОВСКИЕ БАЙКИ 2
— Во, — Зубков радостно взял ведро, — ништяк…
И пошел по парку к своему взводу.
— Принес? — спросил его Савостин.
— Принес, — ответил Зубков.
— А что так долго?
— У Барабаша накладную пока подписал, да потом ротный рапорт на списание старого клиренса пока написал. Да, ротный сказал, что вы ему бутылку должны, за то, что он списал старый клиренс.
— Придется ставить, — вздохнул Савостин, ужасаясь, как трансформировалась его безобидная шутка.
— Давай сюда! — сказал я Зубкову, и тот подал мне на танк это ведро.
— Хоть какая-то от тебя польза, — вздохнул Савостин, видя, как Зубков снова уселся на пожарный ящик с песком.
Я с Саней переглянулся. Новый прапор так ничего и не понял…
К вечеру, пряча от Зубкова глаза, хохотала вся база.
Время от времени с собой на службу я носил газобаллонный пистолет «Корнет» — стрелял из него белок. Белки уже сменили шкуру на зимнюю и вполне годились для отстрела. Они бесстрашно спускались по веткам вниз, и я из этого полуигрушечного пистолета метров с шести валил их одну за другой. И вот, как-то свалив с дерева очередную белку, я достал нож и вместе со своим корифаном Коляном стал снимать с неё шкуру. Зубков, увидев это дело, подошел ко мне:
— Ты что делаешь, это же браконьерство… белочки такие хорошенькие…
— Да иди ты, — отмахнулся я.
Уже прошло то время когда Зубков, звоня домой в Тверь по телефону, рассказывал что «тигры и медведи так и ходят по городу, а белок кормлю с рук…», иказалось, что он уже должен был понять, что Дальний Восток — это совсем не то, что представляет себе средний обыватель западной части России. А вот, поди, ж ты…
— А ты ее зачем это…
— Из шкурок шапку жене сошью, — соврал я. Если честно, то была мысль сшить рукавицы, но потом все мои шкурки погибли от стараний моли, так и не дождавшись своего звездного часа.
— Ты так ловко их разделываешь, — через несколько минут наблюдения за моими действиями, сказал Зубков.
— Так ведь зимой почитай каждую неделю на охоту хожу, — соврал я.
Был конец ноября, и снег уже лежал вовсю.
— А куда ты на охоту ходишь? — спросил меня Леха Зубков.
— Да вон, — я махнул рукой в сторону, где забор части выходил на тайгу. — Беру свою двустволку и после караула иду в тайгу.
— А далеко ходишь? — спросил Зубков.
— Да нет. Зачем далеко ходить? Тут и рядом зверья валом…
Колян все время разговора молчал и только сейчас вставил:
— А помнишь, как в том году кабан прямо сюда в часть зашел? Мы тогда шашлыков из него обожрались, да и мяса на месяц хватило. Я даже паек в части не брал…
— Конечно помню, — кивнул я.
У Зубкова загорелись глаза.
Через пару дней наша рота стояла в карауле. На вышке Колян чего-то испугался и передернул затвор автомата, а когда в валенках и караульном тулупе (плюс к этому бронежилет и каска) спускался с вышки, каким-то образом зацепился спусковым крючком за торчащую проволоку противогранатной сетки. Было уже часов полодиннадцатого ночи, и как раз в этот момент народ в караулке вышел покурить.
Очередь в три патрона не услышать было невозможно. Объявили «караул в ружье», и разводящий прапорщик Зубков с бодрствующей сменой побежал на место происшествия.
Я был в отдыхающей и поэтому остался в караулке на связи. Начальником караула был Савостин. С поста позвонил Колян и обрисовал ситуацию. Савостин успокоился, а я нет. Я быстро по телефону проинструктировал Коляна, и пока Зубков с караулом добежал до третьего поста, часовой уже знал, что говорить.
После всех этих «стой, кто идет?» Зубков подошел к Коляну:
— Чего стрелял? Нападение?
— Да нет, — Колян изобразил на лице полное безразличие: — Кабан к забору подошел, вот я его и полоснул. Завтра с караула сменюсь, заберу тушу…
— А где он? — глаза у Зубкова загорелись.
— Да где-то там валяется. Может, метров на сто ушел, но не дальше — я ему крепко засадил…
После возвращения с постов, Зубков через несколько минут куда-то засобирался — снял с пояса кобуру, снова одел бушлат.
— Я пойду домой схожу, — сказал он Савостину. — На ужин…
— Ты же уже ходил, — отозвался Саня.
— Я тогда не успел приготовить…
До смены оставалось минут сорок — в принципе он успевал, и мотивов отказа как бы не было.
— Иди, — сказал Савостин. — Только быстро.
Тот пулей побежал в начале к домам офицерского состава, которые находились от караулки метрах в ста, но потом свернул по дороге в сторону постов, подошел кзабору, и перелез через него.
Я позвонил на пост и предупредил Коляна, что Зубков пошел в его сторону с внешней стороны. Чтобы тот с перепугу не расстрелял его.
Через пять минут Колян перезвонил и сказал, что Зубков бродит за забором между деревьев. Стало ясно, что он ищет подстреленного кабана. Минут через тридцать Зубков вернулся.
— Поел? — спросил Савостин.
— Угу, — невнятно кивнул Зубков.
Понятно, что наутро, после смены, он первым делом снова побежал туда. Весь день он почему-то ходил хмурый.
Через два месяца службы Савостин взмолился перед ротным, и Зубкова перевели в третий взвод. Еще через месяц его перевели в первый взвод. Потом в течение полугода он побывал во всех остальных взводах второй и третьей роты. Примерно через год после начала службы командование базы, наконец, нашло ему место.
Зубкова направили защищать Родину на должности начальника кислородной станции, где он с великим трудом освоил наисложнейшую специальность заправщика воздушных баллонов.
Наверное, сейчас, там, в Твери, он рассказывает своим друзьям, как он мужественно защищал восточные рубежи Родины… и как медведи стучались к нему в окно.
Я знаю точно, что после того, как у него закончился контракт, и он уехал обратно в Тверь, на базе стало без него грустно. Вернись, Леха! Здесь столько романтики…
Парашютные прыжки
Кто говорит, что страшно только в первый раз? Смело посылайте таких говорливых куда подальше. Прыгать с парашютом страшно всегда. Только если ты умеешь этот страх побороть, то ты прыгнешь и первый раз, и второй, и тысячный. По статистике в основном гибнут или перворазники на первом-втором-третьем прыжке, либо те, у кого уже за плечами прыжков не одна сотня, а то и тысяча. Первые просто не умеют еще правильно реагировать на опасное развитие ситуации, а вторые уже захвачены изнутри фальшивой бравадой, затмевающей серьезность происходящего.
Первый прыжок я выполнил 27 октября 1990 года в Арсеньевском аэроклубе на Чернышевском аэродроме. Мне тогда было 15 лет. Аэроклуб в советское время был знатным — по количеству воспитанных в нем мастеров и кандидатов в мастера спорта он был второй в стране. Было чем гордиться.
Тренером и инструктором у меня был мастер спорта Гриша Лысик, а выпускающим на первом прыжке мастер спорта Коля Закиров. В то славное советское время Родина не скупилась на воспитание своего будущего поколения, а потому за прыжки плата не взималась. Можно было прыгать, по самое не расти, благо, что шефом аэроклуба было Арсеньевское Авиационное Производственное Объединение «Прогресс», в те времена как раз закончившее выпускать боевые вертолеты Ми-24 и переходящее на выпуск машин нового поколения Ка-50 «Черная Акула». «Прогресс» щедро снабжал топливом всю аэроклубовскую авиацию.
Так вот, подняли нас на аппарате тяжелее воздуха, в просторечье именуемом Ан-2, на высоту 800 метров, открыли люк, показали мне один палец — мол, первым выходишь, и в путь. Первым прыгать в первый раз страшно вдвойне. Хорошо прыгать следом за кем-то — сознание быстрее отключается, и ты как будто отдан стадному инстинкту… левую ногу на порог, руки на левую лямку, шею втянул, снова подумал, что лучше бы ты не шел в парашютисты, наклон вперед и… тишина…
Это я отвлекся, а первый прыжок я делал первым в первом заходе. Словами не передать все отвращение нормального человека к сигналу готовности. Мурашки по телу до сих пор. Ладно, встали первые трое. Стою и думаю, зачем же я родился. Коля Закиров вниз посмотрел, потом отходит в сторону и просто так мне: «Пошел!»
А внизу так в дымке все… бетонная полоса… деревня неподалеку… столы брезентовые расстеленные… и круг, куда попасть надо, вытоптанный.
«Пошел!» — откуда-то из другого мира…
Да, надо прыгать. Чувствую, что нет сил себя пересилить. Нужен рывок. Решительный рывок. Будь что будет. Ногу на порог, руки на лямку, перегибаюсь через проем и вываливаюсь из люка. Пошел…
Считать не надо. Прыжок на принудительное раскрытие, на стягивание чехла. Сам раскроется. Уложенный в оранжевый чехол купол и стропы вытягиваются на всю длину, а это около четырнадцати метров, да еще около трех метров вытяжной фал. Потом лопается обрывная стропа, и купол выходит из чехла, сразу наполняется набегающим потоком и все… бренное тело висит на стропах…
