Джурица Лабович - Грозные годы
Турнер смолчал, испытующе глядя на собеседника.
С другой стороны стола, напротив Турнера, сидел коллега Резенера по СС и полиции Август Майснер, грузный, совершенно лысый человек. Очки в золотой оправе закрывали его брови. К своей работе он относился довольно небрежно, однако сумел завоевать расположение большинства офицеров СС, так как всегда щедро раздаривал все, что попадало в его руки по службе.
Почти каждый день он напивался, жалуясь при этом на свою беспутную жену — певицу кабаре, которая, мол, ведет разгульную жизнь в Вуппертале и Бонне, не чувствуя никаких обязанностей по отношению к мужу и сыну, помещенному в интернат для умственно отсталых детей.
Слева от Турнера сидел гладковыбритый и коротко остриженный Бензлер — представитель министерства иностранных дел. Это был расчетливый карьерист, абсолютно убежденный в своих знаниях и способностях, и рьяный нацист, в чьи мысли и намерения никто никогда не мог проникнуть. Хотя по своему служебному положению Бензлер был подчинен генералу Бадеру, он всегда подчеркивал, что только «подключен» к нему для того, чтобы консультировать генерала по политическим вопросам, проводя при этом политику своего министерства. Так формально и фактически Бензлер приобрел большое влияние в штабе Бадера.
— Пришло время триумфа немецкой нации, — говорил он. — Мы можем и будем уничтожать всех, кто станет на нашем пути...
Большинство присутствовавших считали Бензлера образованным и ловким человеком, которому наравне с Турнером во многом принадлежит заслуга вербовки большинства квислинговских вождей в Белграде. Поддержка и рекомендация Риббентропа, который писал Бадеру и Листу, что господин Бензлер для Белграда просто незаменим, обязывали его делать в оккупированной Сербии гораздо больше, чем делал его коллега Каше в Загребе. На первый взгляд он производил впечатление довольно внимательного и любезного чиновника. Временами его голос неожиданно становился доверительным и проникновенным, но стоило кому-нибудь не согласиться с ним, как он тут же мгновенно менял тон и, подозрительно глядя на собеседника, говорил, что многие превратно понимают политику третьего рейха.
Напротив Бензлера, навалившись грудью на стол, сидел Ганс Гельм, представитель гестапо в оккупированной Сербии, который с первого же дня своего пребывания здесь прилагал все усилия к тому, чтобы его перевели в Загреб или на Восточный фронт. Этого человека постоянно переполняло немое бешенство, во время разговора он обычно подозрительно щурил свои маленькие бегающие глазки. Вследствие угрюмости характера он мало с кем общался и у него почти не было друзей. В своем присутствии он не допускал ни малейших замечаний в адрес гестапо, Гиммлера или фюрера. Именно по его приказу были расстреляны сотни белградцев. Он имел множество наград и самый маленький из всех собравшихся чин, вероятно, поэтому он был озлоблен и полон желчи. Как и генерал Хорстенау, он смотрел на всех со смешанным чувством ревности и презрения, поскольку знал, что все боятся его и только потому любезны и предупредительны с ним.
Слева от Бензлера сидел самый неприметный, но, наверное, наиболее интересный из всех собравшихся — подполковник абвера Отто Майер. Это был известный разведчик, красивый и исключительно одаренный человек, который, чувствуя, подобно многим, неопределенность и шаткость своего положения, нередко впадал в меланхолию. Отличное владение сербскохорватским языком, талант разведчика, любовь к своему делу, чувство ответственности за то, что он делает, и высокая степень риска, которому он постоянно подвергал свою жизнь, отличали этого офицера. Будучи одним из тех немногих немецких офицеров, кто был способен реалистически оценить противника, он долго и мучительно размышлял о политике Гитлера. Принимая во внимание систему тотального шпионажа и зная, что малейшие колебания беспощадно караются, он старался держать при себе и свои мнения. Позднее, когда гестапо добралось и до высших армейских чинов, он был уже совершенно убежден в том, что дни германского нацизма сочтены, как, впрочем, и в том, что никто в вермахте, как и он сам, не попытается предотвратить краха. Ему и остальным присутствующим была известна судьба генералов и фельдмаршалов, отозванных с Восточного фронта, но, как и другие, он делал вид, что ничего не знает.
С другой стороны стола, напротив Майера, сидел печально известный начальник Земунского гарнизона Ганс Майснер, который рассчитывал, что, сделав старостой Земуна усташского подпоручика Мартина Вольфа, бывшего уголовника и эмигранта, он обеспечит в Земуне покой и порядок. Майснер собственноручно убивал заложников из числа мирных жителей, говоря при этом, что мстит за сына, погибшего на Восточном фронте.
В конце стола, задумчиво глядя на деревянную люстру, сидел спиной к окну генерал Рудольф Литерс, только что вернувшийся с Восточного фронта. Кейтель послал его в Сербию для координирования действий с усташами и четниками, а также и с другими организациями такого рода. Литерс, как и большинство генералов вермахта, был убежден в неограниченной мощи третьего рейха и часто заявлял, что для немецкого солдата не существует никаких преград.
Выдержав небольшую паузу, Литерс, чтобы привлечь к себе внимание, заметил:
— Сразу же после этого совещания необходимо организовать встречу с итальянскими генералами Роата, Уго Кавальеро и Пирцио Биролли...
— Такая встреча уже назначена. Нужно только выбрать представителей с нашей стороны, — прервал его Бадер.
— Я думаю, это будете вы, господин генерал, и генералы Кунце и Хорстенау. Необходимо учитывать тот факт, что генерал Роата тонкий и ловкий политик, — добавил Литерс, бросив взгляд на Хорстенау, который одобрительно кивнул.
— Переговоры с генералом Витторио Амброзио, как мне кажется и как показывают записи господина генерал-фельдмаршала Листа, ни к чему не привели, — заявил Бадер.
— Зато у нас есть такой испытанный союзник, как генерал Уго Кавальеро! — возразил Литерс.
— Согласен. Этот действует с нами заодно сверх всяких ожиданий, — подтвердил Бадер.
— Может быть, следует шире использовать местные силы? — проговорил Турнер.
— Вы имеете в виду коллаборационистов? Обязательно, господин генерал! — подхватил Литерс. — Их, конечно, надо подтолкнуть к братоубийственной войне... Бензлер и генерал Турнер могли бы поделиться своим опытом в этом отношении.
— С удовольствием! — откликнулся Бензлер.
— Мы с первых дней занимаемся этим вопросом, — подтвердил Турнер.
Генерал Литерс между тем продолжал:
— Генерал Бадер совершенно верно заметил, что восстание в Югославии лишь на первый взгляд напоминает большое ветвистое дерево, которое может устоять перед любыми бурями. На самом же деле его ствол подтачивает множество червей: это Рудник в Словении... Недич, Лётич и Михайлович в Сербии... Павелич, Кватерник, Артукович в Хорватии... Все они, господа, исполнены зависти, карьеризма и ненависти друг к другу... Войска вермахта, разумеется, и без них в состоянии в кратчайшие сроки покончить с этой Первой бригадой и с остальными отрядами. Да только черви нам не помешают — пусть множатся, — заключил Литерс.
— Все эти люди, которых вы назвали, работают под нашим или итальянским руководством и контролем, — снова заговорил Турнер.
Генерал Литерс был твердо убежден, что ему предстоит сыграть выдающуюся роль в усмирении непокорной Югославии. Именно этим объяснялось его ревнивое и все более критическое отношение к генералу Бадеру, особенно усилившееся теперь, после его доклада.
— И все же положение не следует недооценивать, — заметил генерал Хорстенау.
— Вы, вероятно, обратили внимание на то, что это было отмечено и в моем выступлении, — взглянув на него, сказал Бадер.
— Я считаю, что окончательно разделаться с югославскими коммунистами и партизанами мы можем только в том случае, если полностью их уничтожим, — произнес Литерс. — Должен признаться, что, если бы мне была оказана честь командовать всеми нашими войсками здесь, в Югославии, я бы многое изменил в порядке, установленном вами и вашими предшественниками...
— А вы, господин генерал, хотели бы, чтобы вам оказали подобное доверие? — спросил подполковник Майер.
— Не знаю... — несколько растерявшись, ответил Литерс. — Во всяком случае, я не хотел никого оскорбить.
— Пока что я командую здесь войсками, — вмешался генерал Бадер, — и вся ответственность за проведение политики фюрера лежит на мне. Если же говорить о моих предшественниках, то они, я считаю, добросовестно старались содействовать укреплению третьего рейха!
Литерс с трудом сдержался, чтобы не вспылить.
— Пассивность и командование из кабинета непростительны! — резко бросил он. — Леность — вот самая опасная болезнь наших офицеров!..
