Тадеуш Боровский - Прощание с Марией
— Ну хватит, отработались, — сказал начальник, затягивая ремень на своей шинели трамвайщика. Он старался выглядеть худым и затянул ремень на совесть, изо всех сил. — Оставляю вас в одиночестве. Что-то невеста запаздывает.
— Я боюсь за нее. Облава идет весь день. Небось массу народу похватали.
— Что поделаешь? — тяжело вздохнул начальник. — Ваша невеста, видно, не может сюда пробраться. — Он положил в портфель кусок мяса, заготовленный для завтрашнего обеда.
— Подождите, я с вами, куплю чего-нибудь к ужину. Есть хочется после этого дурацкого дня. — Мы вышли, захлопнув калитку. Немецкий трактор, загораживая пролет улицы, пыхтел и дымился. Прохожие собирались на тротуаре и смотрели на площадь. Подвода с барахлом стояла у края тротуара. Возчик терпеливо ждал, пока освободится проезд.
Сумерки сгущались. За черной полосой поля, над серебристой лентой реки каменный мост дугой выгибался на фоне неба. На том берегу черная громада города погружалась в вязкую темноту. Высокие столбы прожекторов взметались ввысь ртутными лучами света, перечеркивали небо, словно руки марионеток, и, беспомощно опадая, ложились на землю. Мир суживался на мгновение до размеров одной улицы, пульсирующей, как вскрытая рана.
С грохотом, с зажженными фарами, подпрыгивая на ухабах, один за другим катились по мостовой набитые людьми грузовики. Человеческие лица, белые, словно обвалянные в муке, высовывались из-под брезента и тут же, как ветром сдутые, исчезали в темноте. Мотоциклы с солдатами в касках выскакивали из-под виадука и, хлопая крыльями тени, словно чудовищные бабочки, с грохотом мчались вслед за машинами. На улице стояла удушливая вонь выхлопных газов. Колонна шла к мосту.
— Около церкви переловили, — сказал лавочник за моей спиной, положив мне на плечи свои тяжелые ручищи. От него разило винным перегаром и махоркой. — Гады, ни дна им, ни покрышки!
— Да, взялись за нас, — сказал угрюмо дежурный полицай. Он снял фуражку и вытер лоб рукавом. Красная полоса от фуражки на лысом черепе бледнела на морозе. — Уж это точно, — добавил он сквозь зубы.
— Еврейка что, съехала от вас? — шепнул конфиденциально лавочник. — Так быстро?
— Перебралась в другое место.
— А что с квартирой? — лавочник, обеспокоенный, наклонился к моему уху. — Я же договорился с людьми. Начальник обещал сегодня дать задаток.
— Вот и ищите начальника, — буркнул я нетерпеливо и сбросил с плеч его лапы.
— Простите, — шепнул лавочник. Свет фары ударил ему в лицо, и он зажмурился. Затем луч скользнул дальше, в улицу, лицо лавочника окутал мрак.
— Она поехала обратно в гетто. Там у нее дочь, которая уже не может выбраться.
— И правильно, — убежденно сказал лавочник. — По крайней мере, умрут вместе, как люди… — Он тяжело вздохнул и стал смотреть на колонну.
У поворота на бульвар образовалась пробка. Колонна остановилась, грузовики приблизились друг к другу. Послышались гортанные окрики. Мотоциклы выкатились из-за машин, осветив фарами мостовую, трамваи, тротуар и молчаливую толпу. Лучи скользнули по человеческим лицам, как по выбеленным костям; заглянули в черные, слепые окна квартир, выхватили светящуюся зелеными лампионами остановленную на полутакте карусель с покачивающимися на тросах пестрыми лошадками, лебедями с мягко выгнутыми шеями, деревянными автомобилями, велосипедами; прощупали площадку с лошадьми; коснулись шатра зоопарка с крокодилом, волком и верблюдом; исследовали внутренность трамваев, стоявших с выключенным светом, дернулись влево и вправо, как голова рассерженной гадюки, вернулись к людям, еще раз осветили глаза и направились в сторону машин.
Лицо Марии под широкими полями черной шляпы было белым, как известь. Мертвенно-бледные, меловые ладони она лихорадочным прощальным жестом прижала к груди. Мария стояла на грузовике, зажатая со всех сторон людьми, вплотную с жандармом. И напряженно смотрела мне в лицо, как слепая, прямо на фару. Пошевелила губами, будто собираясь крикнуть. Пошатнулась и чуть не упала. Машина задрожала, затарахтела и внезапно двинулась. Я стоял, совершенно не зная, что делать.
Потом я узнал, что Марию, как арийско-семитскую Mischling[10] вывезли с эшелоном евреев в печально знаменитый лагерь на побережье, умертвили в газовой камере, а тело ее, вероятно, пошло на мыло.
Мальчик с библией
Перевод В. Бурича
Надзиратель открыл дверь. В камеру вошел мальчик и остановился на пороге. Дверь за ним захлопнулась.
— Тебя за что взяли? — спросил Ковальский, наборщик с Беднарской.
— Ни за что, — ответил мальчик и провел рукой по стриженой голове. На нем была потертая черная ученическая форма, через плечо перекинуто пальто с барашковым воротником.
— А за что его могли взять? — сказал Козера, контрабандист с Малкини. — Ведь он еще щенок. И наверняка еврей.
— Козера, что вы такое говорите, — отозвался сидевший у стены Шрайер, служащий с Мокотовской. — Совсем не похож.
— Перестаньте болтать, а то он подумает, что здесь сидят одни бандиты, — сказал наборщик Ковальский. — Садись, парень, на тюфяк. Чего там думать.
— Нет, сюда пусть не садится, это место Млавского, он может сейчас вернуться с допроса, — сказал Шрайер с Мокотовской, у которого при обыске нашли газеты.
— Ты что, старик, совсем с ума спятил? — удивился наборщик Ковальский. Он подвинулся, давая мальчику место. Мальчик сел и положил пальто на колени.
— Ну, что смотришь? Подвала никогда не видел? — спросил Матуля, который под видом гестаповца ходил по деревням в высоких сапогах и кожаной куртке и реквизировал у крестьян свиней.
— Не видел, — огрызнулся мальчик.
Камера была маленькая и низкая. На стенах в темноте поблескивали капли. Грязная покосившаяся дверь была покрыта датами и именами, вырезанными перочинным ножом. Возле двери стояла параша. У стены на бетонном полу лежали два тюфяка. Люди сидели, поджав ноги, касаясь друг друга коленями.
— Смотри, смотри, да хорошенько, — рассмеялся Матуля. — Такое не везде увидишь. И уселся на тюфяке поудобнее.
— Еще? — спросил он.
— Еще, — я добрал карту. — Хватит. Потом он взял три карты. Посмотрел в них.
— Была не была. Хватит.
— Двадцать, — я выложил карты.
— Я проиграл, — сказал Матуля. Смахнул пыль с колена. На его бриджах еще сохранились канты. — Пайка твоя. Хотя карты очень заметные.
В коридоре защелкали выключатели. Загорелся тусклый свет. В оконце под потолком виднелась синяя полоска неба и кусок крыши кухни. Решетка в проеме была совершенно черная.
— Как твоя фамилия, мальчуган? — спросил служащий Шрайер. Кроме газет, у него нашли какие-то расписки на собранные для организации деньги. Целыми днями он не вставал с тюфяка и непрерывно жевал искусственной челюстью. От голода уши у него оттопыривались все больше.
— Да ладно, как фамилия, — ответил мальчик пренебрежительно. — Мой отец директор банка.
— В таком случае ты сын деректора банка, — сказал Шрайер, поворачиваясь к нему.
Мальчик сидел склонившись над книгой. Почти уткнувшись в нее. Аккуратно сложенное пальто лежало на коленях.
— А, книга. Что это за книга?
— Библия, — ответил мальчик, не отрывая от нее глаз.
— Библия? Думаешь, она тебе здесь поможет? Черта с два, — вмешался контрабандист Козера. Он ходил большими шагами от стены к стене, два шага вперед, два шага назад, поворот на месте. — Все одно крышка.
— Как кому, — сказал я, снова беря у Матули карты. — Очко.
— Интересно, кого сегодня вызовут из нашей камеры? — спросил Шрайер с Мокотовской. Он все время ждал, что его расстреляют.
— Опять ты?! — сказал враждебно Ковальский.
— Давай еще разок, — предложил «гестаповец» Матуля. У него отказал револьвер во время последней реквизиции. — Была не была, жить-то надо.
Карты были сделаны из картонной коробки от передачи. Фигуры химическим карандашом нарисовали те, кто сидел здесь до нас. Все карты были меченые.
— Ничего ему не будет, — сказал я, тасуя карты. — Посидит немножко, папаша деньжат подкинет, мамаша улыбнется кому надо, и парня выпустят.
— У меня матери нет, — сказал мальчик с Библией. И еще больше приблизил книгу к глазам.
— Так, так, — сказал наборщик Ковальский и тяжело положил руку на голову мальчика. — Кто знает, доживем ли мы до завтра?
— Ты опять? — отозвался служащий Шрайер с Мокотовской.
— Не волнуйся, — сказал я мальчику. — Главное, чтобы о тебе не волновались. Это хуже всего. Когда тебя арестовали?
— Меня не арестовали, — ответил мальчик.
— Ты не был в полиции? — спросил удивленный Козера, контрабандист с Малкини.
— Не был, — ответил мальчик. Он аккуратно закрыл книгу и спрятал в карман пальто. — Меня схватили на улице.
