Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 1 - Ярость
Рассвирепевший Истомин кричал:
— Пэтээр! Огонь!
Солдат обернулся к Истомину, и стоявший рядом с капитаном Оленич увидел и запомнил человека крупного телосложения, его растерянное лицо и ненависть в глазах.
Другие бойцы кинулись наперерез танкам: сержант Райков подбил первый, а Хакупов выбежал даже на мост и подорвал гранатами второй, что задержало продвижение вражеских машин на целый день. Но наводчик пэтээра стоял в окопе и повторял:
— Да что мы против силы божьей!
— Как фамилия?!
— Крыж…
— Трус! Предатель! — крикнул в гневе Истомин, выхватывая из кобуры пистолет. — Расстрелять! Кто командир?
И солдат в страхе упал на дно окопа.
На Оленича это произвело тягостное впечатление. Уже после боев в городе, когда вышли из окружения и углубились в горы, как-то на привале Оленич высказал капитану свое неодобрение. Но тот даже не нахмурился, не обиделся, а объяснил спокойно и даже равнодушно:
— Я того пэтээровца приметил еще в Кропоткине: он подобрал вражескую листовку и тайком, спрятавшись в кустах, читал.
Оленич не нашел что возразить, но все равно неприятный осадок остался от того, что капитан с пистолетом наскочил на растерянного солдата.
Но вот встретившись в штабе стрелкового полка, он увидел просветленное лицо капитана. Можно было подумать — Истомин обрадовался встрече с ним. А тут еще и дружеский тон разговора, и к тому же обращение на «ты»… Все это совсем озадачило Оленича.
— Как тебе новое начальство? Да, командиром батальона-два назначен майор Полухин. Но я с ним еще не знаком. Мне рассказывал Дорош, что тебя распекал начальник штаба, но ты держался молодцом.
— Было немного, — неопределенно ответил лейтенант, настороженный таким обращением Истомина. — Начальник штаба хотел свою вину переложить на меня.
— Наивен ты, лейтенант! Начальство всегда праведно.
— В этом я убедился, служа рядом с вами.
— Не лезь на рожон. Ты обязан соглашаться со мною, — улыбнулся Истомин скупо и непривычно. — Никогда не дразни гусей. Лучше пригласи меня вечерком на чай.
— Приглашаю. Я что-то себя неважно чувствую, чай будет кстати. — Оленич кивнул на комнату, где размещалась строевая часть: — Как думаете, дадут мне старшину? Вы ведь Тимко забрали напостоянно?
— Да. Он мне подходит, такой же служака, как и я. Тебе надобно какого-то франта.
Вернувшись в свою комнату и распорядившись относительно чая, Оленич почувствовал недомогание, как тогда в горах: тело обессилело, сделалось вялым, резало в глазах, в груди возник легкий жар. Не ожидая, пока Еремеев согреет чай, выпил большую кружку воды и прилег на деревянный топчан. По лицу катился пот, и Еремеев, увидев состояние своего командира, покрутил головою, пробормотал:
— У вас лихорадка, товарищ лейтенант.
— Не выдумывай. Наверное, переутомление. Да и сильно я понервничал.
Еремеев молча вышел из комнаты и вскоре привел фельдшерицу Соколову. Она сразу определила:
— У тебя малярия. Самая настоящая… Нужен хинин. А где его взять?
Но он почти не слышал ее слов, сознание его расплылось. Пытался подняться и падал, обессиленный, словно проваливался в пропасть. Когда прояснялось сознание, начинался озноб: его било так, словно топчан под ним ходуном ходил. В таком состоянии на рассвете он увидел в своей комнате чье-то знакомое, но забытое лицо и подумал, что бредит. Позвал Еремеева, но когда ефрейтор подошел, видимо, не поверил и стал звать Соколову.
7
Старшина Костров, бывший пограничник, до сих пор не расставшийся с зелеными петлицами, был плечистым и кряжистым, на вылинялой, но чистой гимнастерке туго затянутый ремень, грудь выпирала, как говорится, колесом, на ней поблескивали две медали. Он представился лейтенанту и доложил, что прибыл для дальнейшего прохождения службы. Оленич хотя и чувствовал себя, что называется, на пределе, а все же улыбнулся: вспомнил все-таки старшину Кострова! Наверное, самые страшные часы войны они пережили вместе. И это он, Костров, вытащил его из горящей ржи.
— Вот и свиделись, старшина. Прихворнул я малость…
— А я так рад, командир, что снова встретил вас! Как братишку родного нашел! Извините… Разрешите приступить к исполнению…
— Приступайте, старшина.
А через минуту за окном уже слышался негромкий, четкий, не допускающий возражений голос Кострова. «Молодец, волевой командир! — удовлетворенно подумал Оленич. — Он мне будет хорошим помощником».
Послышался скрип двери. Кто-то метнулся, словно темная ночная птица. Обдало прохладным и влажным ветерком.
— Еремеев? — хрипло спросил Оленич.
— Это я, Андрей, — послышался ласковый голос Жени. — Вот хорошо, миленький! Как здорово, что ты очнулся!
— Хочу пить.
— Конечно! Еще бы! Такой жар перенести! Сейчас напою…
Но напиток оказался горьким.
— Ты меня чем потчуешь? Полынью?
Заметив, что он пытается приподняться, Соколова удержала его в постели:
— Когда станет тебе лучше, тогда двинемся в путь-дорогу. Капитан Истомин и батальонный комиссар Дорош задержали колонну на два часа: я пообещала, что к тому времени ты будешь на ногах.
— Отложили? Из-за меня?
— Да. Сначала они хотели оставить тебя в Тырныаузе, но я доказала, что ты в порядке, что минует кризисное состояние и ты сможешь идти вместе со всеми.
Оленич расчувствовался и в душе горячо благодарил девушку: если бы пулеметчики ушли без него, было бы обидно.
Обессиленно и в то же время тяжело свалился на подушку, ощутил, что наступает вялость.
— Дай руку… Женя!
Девушка положила свою ладошку в его горячую руку, и он даже дыхание затаил — так приятна была ему прохлада девичьей руки. Ему показалось, что ладонь ее вздрагивает, словно пойманная рыбка. «Не Темляк бежал рядом со мною, пока я метался в бреду, а была эта девушка!» — подумал Оленич и открыл глаза — они уже не болели. Увидел бледное, наверное от бессонной ночи, ее всегда смуглое лицо.
— А мне снился конь… Темляк.
— Я знаю, Андрей.
— Как ты можешь знать?
— Обо всем, что видел, рассказывал, а я слушала.
— Мне перед тобою совестно, что я такой беспомощный…
— Ну, что ты! Я восхищаюсь, как ты боролся с болезнью. Мало людей, которые так владеют собой.
— Это может каждый, Женя…
За дверью послышался топот ног, дверь отворилась, пламя над коптилкой заколебалось.
— Как тут дела в нашем лазарете? — послышался бодрый голос Истомина.
— Могу доложить, что мы готовы в поход, товарищ капитан, — в тон ему бодро ответила Соколова.
Показалось, что капитан не обратил внимания на голос лекарки. Он присел возле больного. Женя вышла из комнаты.
— Рад, что так вышло. Это она настояла, чтобы мы подождали тебя два часа. Я дал три часа. Сейчас посмотрел твоих пулеметчиков: молодцы! Они стоят наготове. Выступаем через несколько минут. Но придется двигаться форсированным маршем.
— Извините, капитан, я задал вам хлопот.
— Ну, это пустяки. Хлопоты наши впереди: вчера вечером противник подступил к самому Баксану. Неизвестно пока, возможно, захватил гидроэлектростанцию.
— Нам туда?
— Нет, нам приказано выйти в другое место. И, кажется, более серьезное: доведется стоять насмерть. Командир полка хотел было оставить тебя при себе, но я подумал, что ты пошел бы сам с этим взводом пулеметчиков.
— Спасибо, капитан. Я не остался бы в тылу.
— Тогда все в порядке. Я верил, что ты не искал бы безопасного места. Тем более, что и лекарка идет с нами…
Оленич отметил, что Истомин с намеком произнес эти слова, испытующе взглянул на него. Нет, этот капитан никогда не перестанет иронизировать над ним!
— Не надо трогать ее. Она-то непричастна к нашим с вами, капитан, отношениям!
— О-о! Как сказать, лейтенант… Ну, да больные все немного капризны и сентиментальны. Соколову я не хотел брать туда. Можешь успокоиться: она отважная девица. На этот счет у меня сомнений нет.
— В ней вообще нельзя сомневаться.
— Вот как? Занятно! — Истомин даже повеселел. — Защитник! Тебе бы сейчас никелированные шпоры!
— Они всегда со мной. В душе.
— Влюблен в конницу? Крепко сидит в тебе воронинская романтика!
— Не романтика, душевная потребность.
— Ладно, лейтенант! Это я как завистливый пешеход. — Истомин козырнул и вышел.
Оленич вновь почувствовал, что в слово «пешеход» капитан вложил какой-то особый смысл — грустный, с затаенной болью. Странно! На Истомина это не похоже.
— Еремеев! — позвал он связного. И когда вошел ефрейтор, проговорил усталым голосом: — Одеваться…
Надел гимнастерку, показалось прохладно, даже озноб почувствовал, попросил подать шинель. В комнату быстро вошла Соколова и торжественно-шутливо провозгласила:
— Карета князя Андрея Болконского подана! — Потом уже поспокойнее объяснила: — Алимхан выпросил у балкарцев арбу, в нее впряжены два вола с такими огромными рогами, как у буйволов. И хозяин-погоныч экзотичный — папаха да бешмет.
