Бруно Апиц - В волчьей пасти
— А ну, хлебни, это успокаивает!
Клуттиг нехотя взял у штурмбанфюрера стакан и залпом выпил коньяк, как лекарство, мрачно глядя перед собой. О взаимно нанесенных оскорблениях они, казалось, забыли, и опьянение перешло у них в душевную усталость. Швааль взял сигарету и откинулся в кресле. Он курил, глубоко затягиваясь. Клуттиг продолжал неподвижно сидеть, уставившись в пространство, а на тупом лице Вейзанга нельзя было прочесть даже признаков какой-либо мысли. Швааль посматривал то на одного, то на другого и с юмором отчаяния наконец сказал!
— М-да, почтенные, песенка-то наша спета!
Клуттиг ударил рукой по столу и закричал пронзительно, истерично:
— Нет! — Его нижняя челюсть выдвинулась вперед. — Нет!
Швааль видел, что Клуттиг охвачен паникой. Он отбросил сигарету, встал и с наслаждением почувствовал, что опять держит себя в руках. За его письменным столом висела большая географическая карта. Швааль подошел к ней и стал рассматривать ее с видом знатока. Потом постучал по булавкам с разноцветными головками.
— Вот как проходит фронт: здесь, здесь и вот здесь. — Он повернулся и оперся руками о стол. — Или что-нибудь не так, а?
Вейзанг и Клуттиг молчали. Швааль подбоченился.
— А что будет через месяц, через два месяца, а может, даже через три недели?
Ответил на это он сам, ударяя кулаком по карте. По Берлину, Дрездену, Веймару. Доска отзывалась громким стуком. Швааль был удовлетворен. По жующим челюстям Клуттига и беспомощным собачьим глазам Вейзанга он мог видеть, что его слова производят впечатление. Поступью полководца вернулся он к столу совещаний и презрительным тоном изрек:
— Будем ли мы еще обманывать себя, господа?
Он сел.
— На востоке большевики, на западе американцы, а мы посередке. Ну, что скажете? Подумайте, гауптштурмфюрер! Ведь никому нет до нас дела и никто нас отсюда не вызволит. Разве что сам черт нас заберет!
В приступе внезапной доблести Вейзанг швырнул на стол свой пистолет.
— Меня он не заберет! — проскрипел штурмбанфюрер. — У меня еще есть вот это.
Швааль не обратил внимания на героический жест баварского кузнеца, и тот бесславно спрятал свое оружие. Начальник лагеря скрестил руки на груди.
— Нам остается только действовать на свой страх и риск.
Тут вскочил Клуттиг.
— Я вижу вас насквозь! — завопил он, опять впадая в истерику. — Вы хотите примазаться к американцам! Вы трус!
Швааль досадливо отмахнулся.
— Пожалуйста, без громких слов! Храбрецы мы или трусы, что мы можем поделать? Мы должны убраться в безопасное место, вот и все. Для этого требуется ум, господин гауптштурмфюрер! Ум, дипломатия, гибкость. — Швааль тряхнул на ладони свой пистолет. — Вот это уже недостаточно гибко.
Клуттиг тоже выхватил из кармана свой пистолет и помахал им.
— Но зато убедительно, господин начальник лагеря, убедительно!
Они готовы были снова завязать ссору. Вейзанг протянул между ними руки.
— Успокойтесь! Не застрелите друг друга!
— В кого же вы хотите стрелять? — спросил Швааль почти весело.
— Расстрелять всех, всех, всех! — с пеной у рта заорал Клуттиг и начал метаться по кабинету. Затем он в отчаянии снова бросился на диван и провел рукой по своим редким бесцветным волосам.
— Время для геройства, пожалуй, прошло, — саркастически заметил Швааль.
На другое утро Клуттигу волей-неволей пришлось передать приказ начальника лагеря Рейнеботу. Он сидел с едва достигшим двадцатипятилетнего возраста гауптшарфюрером в его кабинете, который помещался в одном из крыльев здания при входе в лагерь. Рейнебот своей холеной внешностью резко отличался от Клуттига. Тщеславный молодой человек восхищался собственной элегантностью. Розоватый оттенок кожи и словно напудренная нижняя часть лица без малейшего намека на бороду делали Рейнебота похожим на опереточного героя, хотя он был обыкновенным сыном обыкновенного пивовара.
Небрежно откинувшись на стуле и упершись коленями в край стола, он выслушал приказ.
— Санитарная команда? Изумительная мысль! — Он скептически скривил губы. — Кто-то, по-видимому, испугался буки?
Клуттиг, ничего не ответив, встал и подошел к радиоприемнику. Широко расставив ноги и подбоченясь, он стоял перед ящиком, из которого звучал голос диктора, передававшего последние известия:
— «…после усиленной артиллерийской подготовки вчера вечером разгорелась битва за Нижний Рейн. Гарнизон города Майнца был отозван на правый берег реки…»
Рейнебот некоторое время смотрел на помощника начальника лагеря. Он знал, что происходит в душе Клуттига, и скрывал свой собственный страх перед надвигавшейся опасностью под маской плохо разыгрываемого презрения.
— Пора тебе засесть за английский язык, — сказал он, и его всегда наглая улыбка застыла жесткой складкой в углах рта.
Клуттиг не обратил внимания на насмешку.
— Они или мы! — злобно проворчал он.
— Мы! — с изящным жестом ответил Рейнебот, бросил на стол линейку и встал.
Они смотрели друг на друга и молчали, скрывая свои мысли. Клуттиг вдруг разъярился.
— Если нам придется уйти… — Он сжал кулаки и прошипел сквозь зубы: — Я ни одной мыши не оставлю здесь в живых!
Рейнебот это уже слышал. Он знал цену Клуттигу: много шуму, мало толку.
— Как бы ты не опоздал, господин гауптштурмфюрер! — с язвительной усмешкой заметил он. — Наш дипломат уже выпускает мышей из ловушки…
— Растяпа! — Клуттиг потряс кулаком. — Почем мы знаем, может, свиньи уже установили тайную связь с американцами. Те пришлют несколько бомбардировщиков и за одну ночь вооружат весь лагерь. Как-никак, это пятьдесят тысяч человек, — с дрожью в голосе добавил он.
Рейнебот высокомерно отмахнулся.
— Это сплошь кретины. Два-три залпа со сторожевых вышек — и…
— А если американцы выбросят парашютистов? Ну, что тогда?
Рейнебот пожал плечами.
— Тогда тарарам здесь окончится. — И он с надменным спокойствием усмехнулся. — А я заблаговременно переберусь в Испанию.
— Ты увертлив, как угорь, — презрительно фыркнул Клуттиг. — Здесь речь идет не об одной твоей шкуре.
— Правильно! — холодно возразил Рейнебот. — И о твоей тоже. — Он ухмыльнулся Клуттигу в лицо. — Плохи теперь дела и у штурмбанфюрера и даже у начальника лагеря. — Рейнебот насмешливо перебирал руками, как бы поднимаясь по воздушной лестнице. — Наша песенка спета, Адольф! Утешься, я твой товарищ по несчастью!
Клуттиг упал на стул и уставился перед собой. Его злило, что Рейнебот так хладнокровно говорит об их рухнувших честолюбивых планах. Дело вообще-то шло к концу! Теперь вся задача сводилась к тому, чтобы обезопасить себя от тех, что за колючей проволокой. Клуттиг разразился проклятиями по адресу начальника лагеря.
— Растяпа проклятый! Он отлично знает, что скоты в лагере организовались. Вместо того чтобы выловить десяток и перещелкать…
— Неизвестно, поймает ли он тех, кого надо, — заметил Рейнебот, — а не то, дорогой мой, дело выйдет боком! Под первый выстрел надо настоящих, руководство, головку.
— Кремера! — быстро сказал Клуттиг.
— Это один, а кто другие?
Рейнебот закурил. Сев на угол стола, он лениво покачивал ногой.
— Я возьму в оборот этого гада, — яростно прошипел Клуттиг, — и выжму его, как лимон.
Рейнебот нагло расхохотался.
— Наивно, господин начальник, очень наивно. Во-первых: Кремер не станет болтать. Из него ты ни одного слова не вытянешь. Во-вторых: заперев Кремера, ты тем самым предупредишь других.
Он подошел к микрофону.
— Хорошенько присмотрись к парню, и тогда ты поймешь, что ни шиша от него не добьешься, — сказал он и включил микрофон — Лагерный староста Кремер! Немедленно к коменданту.
В тот момент, когда этот вызов прозвучал из всех громкоговорителей лагеря, Кремер находился в вещевой камере у Гефеля. Цвейлипга еще не было, и Кремер с Гефелем тихо разговаривали в углу у окна.
— Завтра уходит эшелон. Ты знаешь, что требуется, Андре.
Гефель молча кивнул. Вызов прозвучал вторично:
— Лагерный староста Кремер! Срочно к коменданту!
Кремер, недовольно засопев, уставился на громкоговоритель. Гефель сжал губы.
Клуттиг сидел, сгорбясь на стуле, и Рейнебот грубо потряс его за плечо.
— Эй, ты! Возьми себя в руки! Иначе этот тип сразу увидит, что наша последняя победа засела у тебя в печенке.
Клуттиг послушно встал и оправил китель.
Через несколько минут Кремер вошел в комнату. Одним взглядом он оценил представившуюся ему картину. Прислонясь к стене, стоял Клуттиг, недоверчиво и враждебно поглядывая на него, на стуле за письменным столом сидел, вернее лежал, нахальный юнец.
— Тут для вас кое-что новенькое приготовлено, вот послушайте.
