Филипп Капуто - Военный слух
На зверские методы Кэмпбелла никто во взводе не обижался. Любому морпеху присущ неискоренимый мачизм, граничащий с мазохизмом, и кажется мне, во взводе даже гордились тем, что их сержант носит репутацию крутейшего сержанта во всей дивизии. Кроме того, его мужской, «один на один» метод раздачи наказаний был предпочтительней бездушия Единого свода военных законов. В конце концов, личное дело при этом оставалось незапятнанным, никого не понижали в звании и не лишали надежды на получение очередного.
У Кэмпбелла была одна пламенная страсть — строевая подготовка. В этом деле он приобрёл изрядный опыт во время службы инструктором в Пэррис-Айленде, рекрутском депо морской пехоты. Он считал строевую подготовку особым искусством, и никакой хореограф не смог бы получить от постановки балета столько удовольствия, сколько получал Кэмпбелл, гоняя своих морпехов по плацу. Недели через две после прибытия на Окинаву мне довелось увидеть его в деле. Он стоял на краю плаца уперев руки в бока и громко отдавал команды, на которые взвод реагировал чётко, словно некий механизм. Эта демонстрация его мастерства меня немало впечатлила, и когда он спросил, не хотел бы я сам попробовать, я отказался, сказав, что у меня и вполовину хуже не получится, не говоря уж о том, чтобы лучше. «Верно, лейтенант, — осклабился он. — В этом деле я самый-самый».
Мне очень трудно было убедить его, что взводом должен командовать я. Не уверен даже, что у меня это получилось. Похоже, он так и продолжал терпеть моё присутствие как досадное недоразумение, да и к большинству других офицеров он относился совершенно так же. Но при всём при том я со временем начал его уважать и даже относиться к нему с симпатией. В современной армии, которую Роберт Макнамара создал по образу и подобию компании «Форд мотор компани», в армии, где были сплошь «игроки одной команды», бойко сыпящие пиаровскими словечками и упражняющиеся в искусстве заметать следы, присутствие неукротимых грубиянов и пьяниц, подобных Кэмпбеллу, даже радовало. Он играл по своим правилам (насколько это возможно в морской пехоте), и ничего не делал наполовину. Он был самим собой — стопроцентным сержантом морской пехоты, не считающим нужным ни перед кем оправдываться.
* * *Когда в январе 1965 года я прибыл в батальон, он был охвачен эпидемией «островной лихорадки». Первый Третьего[15] безвылазно торчал на Окинаве с сентября (не считая краткосрочного выезда в Японию на зимние учения), и все ждали каких-нибудь событий. Скука усугублялась оторванностью от мира. Батальон дислоцировался в Кэмп-Швабе, «Доме 3-го полка морской пехоты», который с его безжизненными рядами одноэтажных бетонных казарм и заборами из металлической сетки больше походил на тюрьму общего режима, нежели на «дом». На Скале эта база была самой удалённой от других, она располагалась у самых холмов, поросших джунглями, которые покрывали собой северную треть острова. Чтобы хоть как-то прикоснуться к цивилизации, можно было разве что сгонять на такси до кучки жалких забегаловок с названиями, перечень которых походил на страницу из учебника по географии США: бар «Нью-Йорк», клуб «Калифорния», салон «Голубые Гавайи». Располагались они в городке под названием Хенеко, и морпехи отправлялись туда по вечерам сыграть по маленькой, полюбезничать с местными кривоногими девками и попьянствовать — от души, отчаянно, как это заведено у молодых солдат, в первый раз попавших за границу.
Дни проходили по освящённому временем распорядку гарнизонной жизни: подъём, утренняя поверка, зарядка, завтрак, наряды на работу, обед, строевая подготовка, наряды на работу, физическая подготовка, ужин, выход в увольнение для тех, кто имел на это право, заступление в караул для тех, кто его не имел, спуск флага, отбой.
Это безрадостное существование ни в коей мере не соответствовало моим неисправимо романтичным ожиданиям — жизнь морского пехотинца в Юго-Восточной Азии я представлял себе совершенно не такой. Первый урок о суровой правде жизни мне преподал Фред Уагонер, старшина роты. Он был грузен, с жидкими седыми волосами, и носил очки в стальной оправе, из-за чего походил на строгого дедушку. Подобно большинству ротных старшин, Уагонер с благоговением относился к формальностям военной бюрократии. В тот день, когда я прибыл в роту, я заполнил несколько служебных формуляров, положил их перед ним на стол, и отправился дальше, на вводный инструктаж у «шкипера»[16], капитана Ли Питерсона. Уагонер остановил меня у двери, сердито уставившись на меня сквозь толстые стёкла сползших на нос очков, из-за чего глаза его казались преувеличенно большими. Толстым коротким пальцем он отпихнул мои бумаги, фыркнул и сказал: «Мистер Капуто, тут всё заполнено синей пастой». Да, ответил я, ручка у меня с синим стержнем. «Чёрт, сэр, вас в Куонтико теперь совсем уж ничему не учат?» — спросил он, не ожидая ответа, одной рукой пододвигая ко мне чистые формуляры, а другой протягивая свою ручку. «Чёрной пастой, сэр. В морской пехоте все документы пишутся чёрной пастой».
«Топ[17], - сказал я, — да какая, к чёрту, разница?»
В его голосе зазвучали раздражённо-снисходительные нотки, как будто он обращался к ребёнку-идиоту. «Пожалуйста, сэр. Вот вам ручка. С чёрной пастой. Такова система, лейтенант, а главное, что я в жизни понял — против системы не попрёшь».
Так и прошли мои первые недели за океаном: я познавал систему, заполнял чёрной пастой формуляры и пил кофе в ротной канцелярии с командирами других взводов. Прощайте, Голливуд и Джон Уэйн. В скором времени я от безделья стал таким же дёрганым, как все остальные офицеры. И даже в большей степени. Отсутствие настоящего дела и нудные работы по поддержанию порядка в лагере действовали мне на нервы, потому что я жаждал, хотя и это слабо сказано, получить возможность себя проявить.
Это страстное желание объяснялось моим положением в Первом Третьего — я ведь был там не только самым молодым из офицеров, но и аутсайдером, а быть таковым в одной из самых сплочённых частей морской пехоты неуютно. Первый Третьего был «перемещаемым» батальоном, т. е. переводился с места на место в соответствии с принятой в морской пехоте системой ротации частей, которая в период между войнами в Корее и Вьетнаме должна была обеспечивать как высокий уровень подготовки, так и esprit[18] в войсках, дислоцированных в зоне Тихого океана. Группа ветеранов, офицеров и сержантов — таких как сержант Кэмпбелл — образовывала ядро каждого из таких батальонов. Солдатские казармы пополнялись рядовыми, вместе прошедшими начальную подготовку, общежития для младших офицеров — лейтенантами, выпустившимися из Куонтико в один и тот же год. Таким образом, получалось, что морпехи в «перемещаемой» части были связаны чем-то общим со дня поступления на службу, и, как правило, служили в этой части всё оставшееся время, года три. Половину этого времени они проходили подготовку в 1-й дивизии в Кэмп-Пендлтоне (штат Калифорния), а затем отправлялись на кораблях на Окинаву, где проводили тринадцать месяцев службы в Юго-Восточной Азии в составе 3-й дивизии. Они всё делали вместе, и везде были вместе, сообща переносили одни и те же трудности и испытания, и поэтому дух товарищества в их среде был весьма крепок. Подобно клеткам в живом организме все морпехи, отделения, взводы и роты были неотделимы друг от друга, образуя единое целое — батальон, с его собственной жизнью и духом.
Всё это было характерно, по крайней мере, для морпехов Первого Третьего. Их личные особенности были неотделимы от особенностей батальона, он был ими, и они были им, и в их глазах это был лучший батальон в лучшем из видов вооружённых сил, элита из элит. Этот дух клановости, сектантства был почти материально ощутим. Я понял это с самого начала, и мне было неприятно ощущать себя чужаком. В столовой я чувствовал себя подобно гостю в некоем закрытом мужском клубе — не то чтобы нежелательным, но и полноправным членом этого клуба я не был.
Моим «родным» подразделением была штабная рота полка, откуда меня направили в Первый Третьего на девяносто дней, и в течение этого срока я должен был послужить на командной должности, чтобы получить аттестацию по своей военной специальности. Это означало, что я был просто придан батальону, но не назначен в него насовсем. А по истечении этих девяноста дней меня, скорей всего, должны были отозвать обратно в штабную роту на какую-нибудь скучную штабную должность. Тем не менее, мне сообщили, что такой исход можно отложить, и даже вовсе его избежать, если батальон примет меня как своего. А это, в свою очередь, зависело от того, смогу ли я продемонстрировать свою компетентность в приемлемой степени, и завоевать уважение как подчинённых в своём взводе, так и офицеров-однополчан. Достичь обеих этих целей было нелегко. Другие командиры взводов в роте «Чарли» — Глен Леммон, Брюс Тестер и Мэрф Макклой — уже имели опыт командования от года до двух, в то время как у меня его не было совсем. На их фоне я выглядел неумехой, дилетантом, не знающим элементарных вещей. «Синей пастой!» — сказал старшина роты, оконфузив меня перед лицом писарей, рядовых и сержантов. «Вас совсем уж ничему не учат?» Относились ко мне как к обычному желторотому лейтёхе.
