Богдан Сушинский - Ветер богов
Мудрее всех остальных повела себя в этой ситуации жена Геббельса фрау Магда. Как только Ева окончательно пришла в себя и фюрер приказал доставить ее в «Бергхоф», Магда явилась к ней, чтобы поговорить по душам. Но явилась не как жена рейхсминистра по пропаганде, а как «истинная германка», знающая, что главнейшая обязанность каждой женщины рейха заключается в том, чтобы помнить о своей святой обязанности перед Родиной. А еще поговорить — как женщина с женщиной…
Магда была лет на десять старше Евы, поэтому «как женщина с женщиной» ей тоже позволялось…
— Вы — самоубийца, Ева, — с вызывающим спокойствием произнесла Магда, даже не получив согласия на разговор. — Но вовсе не потому, что хватаетесь за пистолет, за смертельные дозы снотворного… Вы самоубийца, поскольку, пытаясь связать свою судьбу с великим человеком, возможно, ниспосланным Германии высшим разумом, пытаетесь низвергнуть его до своего кавалера, до жалкого сострадателя ваших женских страхов и переживаний.
— Я бы не стала объяснять наши взаимоотношения столь прямолинейно, — растерянно воспротивилась Ева. — Что дает вам право?..
— Бросьте, Ева! После всех ваших скандальных экзальтаций отношения фюрера с «некой девицей Браун» истолковывает сейчас чуть ли не вся Германия. Причем всяк на свой лад.
— Так вы, фрау Геббельс, явились, чтобы пересказывать все те гадкие истории, которыми наводняют Берлин наши недоброжелатели? — еще более решительно поинтересовалась Ева.
— Почему вы считаете, что только Берлин, милочка? Однако не будем об этом. В отличие от многих недоброжелательниц и завистниц, я пришла, чтобы пригласить вас спокойно поразмыслить над ситуацией, в которой оказались не только вы одна.
— Ну так я слушаю вас.
Позволение было получено столь неожиданно, что Магда растерялась.
— Видите ли, госпожа Браун, вы не понимаете той простой истины, что всю жизнь вы должны посвятить сотворению из Гитлера вождя, кумира, причем не только своего, но и всей германской нации. Да-да, вы, как самый близкий ему человек, должны служить сотворению Гитлера-фюрера, Гитлера-легенды, Гитлера — отца нации. Как служим этому мы с моим Геббельсом. — Она так и сказала тогда: «мы с моим Геббельсом».
— И вы — тоже?
— Неужели не заметили?
— Но почему я не могу мечтать об обычном человеческом счастье?
— Да потому, что в известном отношении Гитлер не просто человек, он непостижим, до него не дотянешься[7]. Его достоинства и недостатки, его величие и даже низменность его чувств —* если уж кому-то никак не обойтись без подобного определения — нельзя измерять привычными земными мерками, оценивать примитивными обывательскими критериями.
Прежде чем что-либо ответить, Ева задумалась: а приходило ли ей в голову подчинять свою жизнь сотворению из Гитлера кумира нации, фюрера рейха?
— Кажется, я начинаю понемногу понимать это. — Ева все еще чувствовала себя тогда довольно скверно. Большую часть дня пребывала в постели, наблюдая в окно, как зеленеет весенний лес на склонах ближайшей горы и как отцветает куст какой-то дикой поросли, тянущейся к ее стеклу, словно райский куст возненавиденной ею жизни. — Однако признаюсь, что дается мне это понимание с трудом.
— Не сомневаюсь. А все потому, что до сих пор вы воспринимали фюрера только как мужчину. Ясное дело, без этого не обойтись, — мяла Магда в руках какую-то коробочку с подарком, который так и забыла вручить Еве. Костлявая, с выцветшим безликим лицом и угасшими глазами, едва виднеющимися из-за отвисших темно-коричневых мешочков под ними, Магда особого фурора в глазах окружающих не производила. А вот словом зажигать умела. Чем была: под стать «своему Геббельсу». — Короля играет окружение. Не моя это прихоть. Не я выдумала. Так было всегда. И вы, фрейлейн Браун, вы первая, кто должен задавать тон в сотворении королевского величия на исторической сцене Третьего рейха. Мужчиной Адольф Гитлер может оставаться для вас только в постели. Но и там вы обязаны — уж извините за женскую откровенность и бесстыжесть — вести себя, как подобает, находясь в ложе императора.
— Об этом со мной еще никто не говорил, — обескураживающе призналась Ева. — Вообще на подобные темы.
— Не удивляйтесь, не решались. Над вами — спасительная тень величия фюрера, — почти строевым шагом прошлась у ее койки Магда Геббельс. — Жаль, что вы все еще не постигли этого.
— Вести себя в постели, как императрица, — пожалуй, единственное, что мне под силу, — не без горькой иронии заметила тогда Ева. — Но трудность заключается в том, что я хочу заставить себя почувствовать, что ложе, которое делю, в самом деле является ложем императора. И что оно освящено браком и любовью.
Рассмеялась Магда Геббельс коротко и зло.
— А кому и когда приходилось видеть императорское ложе, освященное браком и любовью, да к тому же недоступное для наложниц? — въедливо поинтересовалась она. — В каких таких историях каких миров вам удалось вычитать нечто подобное, моя милая? Если ложа императоров и были чем-то освящены, то лишь потом и слезами фрейлин, любовниц-аристократок и рабынь. Потом и слезами наложниц, фрейлейн Браун, — вот чем будет свято ваше ложе. И если вы до сих пор не способны подчинить себя этой жестокой неминуемости, то вам лучше отойти в тень, раствориться в толпе других женщин, исчезнуть из жизни фюрера, жизни рейха, а возможно, и своей собственной. — Магда подошла к окну и повела рукой по тому месту на стекле, к которому прикасалась ветка куста.
Ева приподнялась и наблюдала за ее поведением с трепетом девчушки, пред очи которой неожиданно явилась мудрая фея.
«Рейхсналожница» и сама не раз думала приблизительно о том же, о чем говорила сейчас Магда Геббельс, однако у нее это не оформлялось в такие жесткие суждения. Очевидно, она действительно не способна была прийти к той мысли, к тому пониманию ситуации, своей роли, к каким безоглядно подводила ее сейчас Магда.
— И все же боюсь, что у меня так не получится, — несмело молвила Ева. — При том, что я понимаю — в ваших словах кроется глубокий смысл…
— Тогда уходи! — резко бросила фрау Геббельс, стоя к ней вполоборота. — Подготовить тебе еще одну порцию снотворного? — решительно перешла она на «ты», и это сразу насторожило и смутило Браун. — Но такого, что никакие врачи спасти тебя не сумеют. Чтобы уж уходить, так уходить.
— Если понадобится, я позабочусь об этом сама.
— Сомневаюсь. Опыт показывает, что ты не в состоянии сделать решительные выводы из всего, что тебя окружает. Не способна понять, что если ты настоящая германка, если ты патриотка рейха — то должна подчинять свои личные интересы, не говоря уже о капризах, интересам Германии.
Ева растерянно молчала. Когда речь заходила об «интересах Германии», она предпочитала умолкать. К тому же Магда оказалась значительно тверже и бессердечнее, чем она предполагала.
Повернувшись к ней лицом, фрау Геббельс по-наполеоновски сложила руки на груди и молча смотрела на сидящую в постели Браун — растерянную, буквально раздавленную, и словно бы действительно ожидала, что та согласится на еще одну убийственную дозу снотворного. Но это уже было выше ее сил.
— Так вот, запомните, фрейлейн Браун, — вновь великодушно перешла Магда на «вы», — больше вы никогда не должны предпринимать ничего такого, что хоть в какой-то степени могло бы исказить образ вождя нашей партии.
— Исказить образ вождя? — машинально произнесла Ева.
— Никогда, если только вы действительно с нами, с теми, кто до конца готов идти за фюрером, отстаивая идеи национал-социализма, идеи Третьего рейха.
— Но я верю фюреру. Верю, как никто иной, — Ева молвила эти слова не из страха перед женой главного идеолога империи. Просто это была святая правда.
За время их знакомства отношение Браун к идеям Гитлера претерпело несколько изменений. Вначале она относилась к его бесконечным рассуждениям о чистоте расы, Великих Посвященных, чаше Грааля и всему прочему, как к забавным фантазиям чудака, которые великодушно прощала ему. Затем эти его бредни начали основательно раздражать ее, но Ева мужественно мирилась с ними, понимая, что постепенно они захватывают тысячи сторонников фюрера, а следовательно, позволяют ему создавать новую партию и делать политическую карьеру. А против карьеры Адольфа она никогда не возражала.
И лишь в последнее время она понемногу подпадала под гипноз его идей, речей, увлечений, постепенно соглашалась с тем, что Германии в самом деле нужно жизненное пространство, которое можно добыть только военными победами. И что очищение от евреев — это очищение от индивидуумов, недостойных пользоваться благами граждан рейха. И что поголовное истребление цыган — вовсе не убийство, а всего лишь санитарная чистка общества. И со многим другим.
