Михаил Лыньков - Незабываемые дни
Бригадный комиссар и пулеметчик вбежали на мост, когда на береговой круче, метрах в полутораста позади, показались первые фашисты. Затрещала автоматная очередь, пули просвистели в воздухе, скользнули по настилу моста, запятнав его белыми рваными отметинами. Комиссар схватился здоровой рукой за ногу. Сквозь пальцы сочилась кровь.
— Ложитесь, ложитесь, товарищ комиссар, и потихоньку ползите на тот берег! — крикнул пулеметчик, огрызаясь на гитлеровцев длинной пулеметной очередью. Фашисты на минуту притихли. Видно было, как они спускались по дорожному въезду вниз, скрываясь за глинистыми буграми, за дуплистыми вербами.
Превозмогая жгучую боль в ноге, комиссар полз, прижимаясь к боковой перекладине моста. От досок пахло смолой, резиной. Натертая тысячами шин, поблескивала, как лакированная, наезженная колея моста. Кружились, звенели перед глазами золотистые осы, суетились, как ни в чем не бывало, зеленоватые мухи, тонкий комариный звон стоял в ушах. Порой мелькали в глазах какие-то серые точки, комиссар опускал в бессилии голову, приникал всем телом к согретому солнцем настилу. Но когда подбитая рука нечаянно падала на доску, жгучая боль вновь приводила его в сознание. Несколько пуль прозвенели над головой и пронзительно засвистели, ударившись рикошетом в железную перекладину. Навстречу, пригибаясь к настилу и отстреливаясь из винтовки, бежал сапер.
— Назад, назад, делай свое дело! — громко крикнул комиссар. Но сапер подхватил его под руки и потащил на берег. Комиссар потерял сознание.
Когда он, наконец, пришел в себя, то увидел, что лежит в глубокой песчаной промоине, которая осталась, должно быть, со времени паводка. Над головой стояло густое облако пыли и дыма, медленно сыпался откуда-то песок. Над комиссаром склонился сапер, перевязывая ременным жгутом перебитую ногу.
— Где же он? — тихо спросил комиссар, прикрыв от боли глаза.
— Пулеметчик убит на самом мосту… Его автоматчики пристрелили.
Запыленное лицо сапера потемнело еще больше. Он натужно орудовал одной рукой, помогал ей зубами, силясь закрутить жгут. Другая рука его была ранена. Он передохнул, вытер ладонью вспотевшие виски, начал неловко свертывать цыгарку. Бумажка не поддавалась пальцам одной руки, рассыпалась махорка, но в конце концов неуклюже свернутая цыгарка задымила, сапер еще несколько раз послюнявил ее языком, чтобы не расклеилась. Он раза два затянулся, потом сразу спохватился:
— Простите, товарищ комиссар, может, и вам скрутить?
— Нет, нет… извини, я совсем забыл: тут в сумке коробка папирос, зачем же тебе крутить, возьми и кури готовую.
— Что вы, что вы? Пусть вам остается. У меня еще целая пачка махорки в запасе, я вам достану…
Они лежали на согретом сыпучем песке. Голубые струйки дыма уютно попыхивали, завивались кольцами, таяли. Медленно плыли над головами белые тучки, перешептывались низкие лозняки. Какая-то птичка слету уселась на край промоины и, проворно повертев клювом, в котором она что-то держала, вспорхнула и улетела.
— Трясогузка… — рассеянно сказал сапер. — Должно быть, гнездо близко, детей кормит… — он подул на цыгарку, чтобы сбросить обгорелый, обвисший кусочек бумажки, и задумался.
Комиссар знал, уже догадывался по всему, что моста нет, но все же спросил:
— Мост?
— Где вы видели? Ну и потехи тут было, боже, боже! — отозвался сапер. — Если бы вы только видели! Они это на мост, аж человек пятнадцать. Бегут и стреляют, бегут и стреляют. А там уже с горы и самокатчики смолят, мотоцикла четыре забралось на мост. Бегите, бегите, думаю, я вам сейчас дам ходу. Я зам покажу направление! Ну, значит, и взорвал… Одно колесо мотоцикла аж под самое небо взлетело, да как засвистит над головой, падая… Ну, думаю, шлепнется оно на меня, тут мне и каюк, да и смерть это будет какая-то нелюдская, смешная… Но, славу богу, обошлось, невдалеке в воду шлепнулось… А вот на дереве, видите, штанина мотается… Был фашист и нет его, одна память от штанов осталась, да и та на суку повисла. Надо сказать, и пулеметчик им даром не дался: человек двадцать пять уложил, пока они до него добрались. Он бы, может, как-нибудь и выбрался, но, видно, ранен был, все пытался на ноги встать… Ничего, дали мы им себя знать! Будут помнить гады! — яростно закончил он. Минуту спустя он заерзал, забеспокоился: — Что же мне с вами делать, товарищ бригадный комиссар? Я не имею права оставить вас. Но как я вас понесу, если и у самого меня никакой, можно сказать, сноровки нет в руках? Надо, однако, найти какой-то способ, чтобы вас отсюда вызволить… Может, вы есть хотите? Так у меня еще сухари остались в кармане, размочу…
— Нет… не надо, сержант… Ты должен пойти… Случится по дороге какая-нибудь машина или подвода, тогда и меня заберешь. Или в деревню какую-нибудь зайдешь, к людям… Они помогут. А теперь помоги перебраться дальше от берега, вот хотя бы туда, в заросли…
Прошло, пожалуй, добрых полчаса, пока взмокший сапер, изловчившись и подхватив одной рукой комиссара, перенес его в густой орешник. Сержант сходил еще обратно, принес шинель комиссара, сумку, аккуратно уложил его на постланную шинель, поправил в изголовье.
— Ну, иди, браток, торопись!
— По вашему приказу отбываю, товарищ бригадный комиссар!
— Бывай! Может, в последний раз видимся… Так передай нашим, скажи: вот там-то и там погиб бригадный комиссар Андреев, Александр Демьянович. Из штаба фронта… Сын у меня там, летчик…
— Что вы, товарищ бригадный комиссар! Вам еще долго жить и жить! Меня вот в финскую в скольких местах продырявили. Однако ничего, выжил… Лишь бы кость цела была, а на живой кости мясо всегда нарастет. А насчет меня вы не сомневайтесь… Что бы там ни было, а уж способ какой-нибудь найду, чтобы вас отсюда вызволить.
И по тому, как говорил, видно было, что он действительно отыщет какой-нибудь способ, чтобы выручить человека из беды.
— Ну, так бывайте здоровеньки, товарищ комиссар! Я скоро вернусь.
И, пригнувшись, он начал пробираться сквозь густые кусты орешника по направлению к дороге. С минуту еще слышен был хруст сухих ветвей под ногами, шорох кустов, шелест листьев. Потом все стихло, комиссар остался один.
Через полчаса его и нашла тут Надя, которая вместе с Василькой переправилась на этот берег несколько иным, как нам известно, способом.
6
— Пап, а пап, телефон!
Его разбудила дочка. Мирон Иванович Покрепа проснулся и был крайне удивлен, что не услышал сам звонка. Последние ночи он спал тревожно, чутко. Очень часто вызывали его как командира истребительного отряда, приходилось по ночам лазить с хлопцами по кустарникам, по росистым житам, устраивать засады на дорогах. И вот же проспал, не услышал. Видно, уходился за вчерашний день и вечер, потому и уснул так крепко. А дел, действительно, было очень много: и по заводу, где он был директором и по сельсовету. Разные неотложные дела набегали и по райкомовской линии — он был членом бюро райкома партии.
Звонили как раз оттуда, приказывали тотчас же явиться.
Мирон Иванович набросил пиджак, мельком взглянул на ходики: было начало четвертого. Стекла окон розовели от предутренней зари, над близким лугом стлался густой туман.
По луговой тропинке Мирон Иванович пошел в районный городок, до которого было километра четыре. Рядом с городком стоял на реке и железнодорожный поселок. Тут сходились две железные дороги, было депо, разные мастерские.
Около райкома, хоть и был ранний час, стояло несколько грузовиков, под кленом приютилась запыленная эмка, в которой Мирон Иванович узнал машину своего старого приятеля, одного из секретарей обкома.
В райкоме было людно.
— Ну вот, а мы тебя только и ждали, — сказал ему секретарь райкома, не отрываясь от телефонной вертушки, которую он то и дело отчаянно крутил. Однако телефон не отвечал.
— Да брось ты это, напрасные попытки! Я говорю, что соседний район только-только заняли немцы. По дороге сюда я встретился с работниками ЦК, они переезжали дальше. Они передали мне, что все прежние указания остаются в силе, и специально послали к вам, чтобы сообщить все это, чтоб вы не сомневались… Как было условлено раньше относительно населения и имущества, так все и остается. Если что-нибудь не успели вывезти, жгите. Так торопитесь! Мне же тем временем надо поспеть еще в некоторые районы.
Секретарь обкома, пожилой, лысоватый человек, горячо пожал всем руки, а прощаясь с Мироном Ивановичем, отвел его в сторону.
— Ну что ж, старина? Придется нам с тобой снова воевать! Видишь ли, ты остаешься здесь, на месте, так уже решено.
— Я раньше знал…
— Тем лучше! Я тоже, повидимому, останусь… Значит, когда-нибудь и встретимся. Есть еще у нас порох в пороховницах, не выдохся, не впервой нам такое дело. Ну, не унывай. А семью пошли вглубь, с семьей тебе неудобно будет… Да и сам делай вид, что собираешься выехать. До поры до времени пережди у верного человека. Пусть думают, что ты уехал…
