Захар Прилепин - Рассказы
Старики никогда не ругались. Захарка любил их всем сердцем.
— Сестрят навещу… — говорил он бабушке, позавтракав.
— Иди-иди, — живо отзывалась бабушка. — И обедать к нам приходите.
* * *Двоюродные сестры жили здесь же в деревне, через два дома. Младшая, Ксюша, невысокая, миловидная, с хитрыми глазами, недавно стала совершеннолетней. Старшая, нежноглазая, черноволосая Катя, была на пять лет старше ее.
Ксюша ходила на танцплощадку в другой край деревни и возвращалась в четыре утра. Но спала мало, просыпалась всегда недовольная, подолгу рассматривала себя в зеркальце, присев у окна: чтоб падал на лицо дневной свет.
К полудню она приходила в доброе расположение духа и, внимательно глядя в глаза пришедшему в гости брату, заигрывала с ним, спрашивала откровенное, желая услышать честные ответы.
Брат, приехавший на лето, сразу понял, что с Ксюшей недавно случилось важное, женское, и ей это радостно. Она чувствует себя увереннее, словно получила еще одну интересную опору.
От вопросов брат отмахивался, с душой отвлекаясь на голоногого пацана, трехлетнего Родика, сына Кати.
Муж старшей сестры служил второй год в армии.
Родик говорил очень мало, хотя уже пора было. Называл себя нежно «Одик», с маленьким, еле слышным «к» на конце. Все понимал, только папу не помнил.
Захарка возился с ним, сажал на шею, и они бродили по округе, загорелый парень и белое дитя с пушистыми волосами.
Катя иногда выходила из дому, отвечая, слышал Захарка, Ксюше: «Ну, конечно, ты у нас самая умная…» Или так: «Мне все равно, чем ты будешь заниматься, но картошку почистишь!»
Строгость ее была несерьезна.
Выходила — и внимательно смотрела, как Захарка — Родик на плечах, — медленно идут к дому, общаясь.
— Камни, — говорил Захарка.
— Ками… — повторял Родик.
— Камни, — повторял Захарка.
— Ками, — соглашался Родик.
Они шли по щебню.
Катя, понимал Захарка, думала о чем-то важном, глядя на них. Но о чем именно, он не задумывался. Ему нравилось жить легко, ежась на солнце, всерьез не размышляя никогда.
— Проголодались, наверное, гуляки? — говорила Катя хорошим, грудным голосом и улыбалась.
— Бабушка звала обедать, — отвечал Захарка без улыбки.
— Ой, ну хорошо. А то наша Глаша отказывается выполнять наряд по кухне.
— Мое имя Ксюша, — отвечала со всей шестнадцатилетней строгостью сестра, выходя на улицу. Она уже нацепила беспечную на ветру юбочку, впорхнула в туфельки, маечка с неизменно открытым животиком. На лице ее замечательно отражались сразу два чувства: досада на сестру, интерес при виде брата.
«Посмотри, какая она дура, Захарка!» — говорила она всем своим видом.
«Заодно посмотри, какой у меня милый животик, и вообще…» — вроде бы еще прочел Захарка, но не был до конца уверен в точности понятого им. На всякий случай отвернулся.
— Мы пока пойдем яблоки есть, да, Родик? — сказал пацану, сидящему на шее.
— И я с вами пойду, — увязалась Катя.
— Подем, — с запозданием отвечал Захарке Родик к восторгу Кати: она впервые от него слышала это слово.
Они шли по саду, — оглядывая еще зеленые, тяжелые, желтые сорта, — к той яблоньке, чьи плоды были хороши и сладки уже в июле.
— Яблоки, — повторял Захарка внятно.
— Ябыки, — соглашался Родик.
Катя заливалась юным, ясным, сочным материнским смехом.
Когда Захарка откусывал крепкое, с ветки снятое яблоко, ему казалось, что Катин смех выглядит как эта влажная, свежая, хрусткая белизна.
— А мы маленькие, мы с веточки не достаем, — в шутку горилась Катя и собирала попадавшие за ночь с земли. Она любила помягче, покраснее.
Поочереди они вскармливали небольшие дольки яблок Родику, спущенному на землю (Захарка пугался случайно оцарапать пацана ветками в саду).
Иногда, не заметив, подавали вдвоем одновременно два кусочка яблочка. Безотказный Родик набивал полный рот и жевал, тараща восторженные глаза.
— У! — показывал он на яблоко, еще не снятое с ветки.
— И это сорвать? Какой ты… плотоядный, — отзывался Захарка строго; ему нравилось быть немного строгим и чуть-чуть мрачным, когда внутри все клокотало от радости и безудержно милой жизни. Когда еще быть немного мрачным, как не в семнадцать лет. И еще при виде женщин, да.
Чуть погодя в саду появлялась Ксюша: ей было скучно одной в доме. К тому же брат.
— Почистила картошку? — спрашивала Катя.
— Я тебе сказала: я только что покрасила ногти, я не могу, это что, нужно повторять десять раз?
— Отцу расскажешь про свои ногти. Он тебе их пострижет.
Ксюша срывала яблочко с другой яблони — не той, что была по сердцу старшей сестре, — ни в чем не хотела ей последовать. Ела нехотя, все поглядывая на брата.
— Вкусно зелененькое? — спрашивала Катя с милым ехидством, с прищуром глядя на Ксюшу.
— А твое червивенькое? — отвечала младшая.
К обеду все они шли к старикам. Сестры немедля мирились, когда речь заходила о деревенских новостях.
— Алька-то с Серегой, — утверждала Ксюша.
— Быть не может, он же на Гальке жениться собирался. Сваты уже ходили, — не верила Катя.
— Я тебе говорю. Вчера на мотоцикле проезжали.
— Ну, может, он ее подвозил.
— В три часа ночи, — издевательски отвечала Ксюша, — За мосты…
«За мосты» — так называли те уютные поляны, куда влюбленные деревенские уезжали на мотоциклах или уходили порой.
Захарка посмотрел на сестер и подумал, что и Катя ходила «за мосты», и Ксюша тоже. Представил на больное мгновение задранные юбки, горячие рты, дыхание и закрутил головой, отгоняя морок, сладкий такой морок, почти невыносимый.
Отстал немного, смотрел на щиколотки, икры сестер, видел лягушачьи, загорелые ляжечки Ксюши и — сквозь наполненный солнечным светом сарафан — бедра Кати, только похорошевшие после родов.
Хотелось, чтобы рядом, в нескольких шагах, была река: он бы нырнул с разбегу в воду и долго не всплывал бы, двигаясь медленно, тихо касаясь песчаного дна, видя увиливающих в мутной полутьме рыб.
— Ты чего отстал? — спросила Ксюша, оборачиваясь.
Захарке хотелось, чтобы этот вопрос задала Катя. Катя разговаривала с Родиком.
— Пойдемте купаться? — предложил он вместо ответа.
— А ты Родика донесешь? — спросила Катя, обернувшись, — несколько шагов она шла по улице вперед спиной, улыбаясь брату.
Захарка расплылся в улыбке, против своей мрачной воли.
— Конечно, — ответил он, глядя Кате в глаза.
Родик тоже, подражая матери, развернулся и пошел задом, посекундно оборачиваясь, сразу запутался в своих ногах, повалился, и все засмеялись.
Они уже не помещались на кухне и обедали в большой комнате, за длинным столом, покрытым цветастой клеенкой, тут и там случайно порезанной ножом, а еще с пригоревшим полумесяцем раскаленного края сковороды.
Сестры хрустели огурцами.
Захарке нравился их прекрасный аппетит.
Было много солнца.
Катя положила Родику картошки в блюдечко. Он копошился в ней руками, весь в сале и масле, поминутно роняя картошку на ноги. Катя подбирала картошку с ножек своего дитя и ела, вся лучась.
Захарка сидел напротив, смотрел на них и тихо гладил голой ступней ногу Кати. Она не убирала ноги и, казалось, вовсе не обращает внимания на брата. Опять подзуживала младшую сестру, слушала бабушку, рассказывавшую что-то о соседке, не забывала любоваться Родиком. Только на Захарку не смотрела вовсе.
Зато он видел ее неотрывно.
Ксюша замечала это ревниво.
Хлеб был очень вкусный. Картошка была замечательно сладкой.
Ели из общей сковороды, огромной, прожаренной, надежной.
— Завтра дед свинью будет резать, — сказала бабушка.
— Ой, хорошо, что напомнила, — сказала Катя.
— А что? — спросила бабушка.
— Не приду завтра, не могу видеть.
— А кто тебя неволит, не ходи на двор, да и не смотри, — засмеялась бабушка.
— Я тоже не приду, — впервые согласилась с сестрой Ксюша.
Сестры помогли убрать со стола. Захарка в это время смастерил на улице лук — скорей не для Родика, а для себя. Что Родику лук, как ему с ним справиться…
Но пацан неотрывно следил за работой Захарки: как он сначала нашел и срубил подходящий сук, потом, прогнув его, намотал бечевку, попадая в специально прорезанные желобки.
— Лук, — говорил Захарка внятно. — Лллук!
— Ук, — повторял Родик.
— Он у тебя скоро заговорит, — сказала вышедшая Катя.
— На охоту пойдете? — спросила вслед появившаяся Ксюша. — Возьмете меня? Родик, возьмете меня?
Родик, не мигая, смотрел на Ксюшу. Захарка, не моргая, на Катю.
— Только картошку все равно надо почистить, — сказала Катя. — Перед тем, как купаться пойдем. А то папке будет нечего есть…
