Геннадий Гончаренко - Годы испытаний. Книга 1
- Солодов - кадровый связист. В армии служит столько, сколько и ты… Участник боев у озера Хасан. Имеет боевой опыт, тяжело ранен, награжден орденом Красной Звезды. Но самое главное ты не знаешь о нем… Давно мечтает офицер поступить в Академию связи. И такого командира ты считаешь безнадежным? Возьмем старшего лейтенанта Андреева. Да ведь это не командир, а самородок… Коренной сибиряк, родился и вырос в тайге, в семье охотника. Ты пойми: он разведчик с природным и редким талантом. В семнадцать лет добровольцем пошел воевать с белофиннами. На его личном боевом счету десять «языков». Ранен в левую руку. К тому же отличный снайпер. Девятнадцать «кукушек» снял. Имеет три медали «За отвагу» и орден Красного Знамени. На фронте заметили, что он талантливый паренек, послали на курсы младших лейтенантов, а когда окончилась война, ему досрочно присвоили звание лейтенанта. В двадцать лет он уже старший лейтенант. Да ты вспомни: мы с тобой в такие годы даже младшими командирами не были. На штабных тренировках он у тебя, кроме разведдонесений, никаких документов не отрабатывает. Конечно, все это ему приелось. С его энергией ему надо большие дела поручать. Ну как, продолжим дальше?
Чепрак молчал, виновато повесив голову. Канашов встал, прошелся по комнате.
- Так вот, товарищ майор, даю вам сутки на сборы… Завтра получите путевку у Заморенкова - и поезжайте отдыхать.
Чепрак раскрыл рот от удивления.
- Товарищ подполковник, да у меня план боевой подготовки не закончен… То есть он сделан, но надо уточнить, проверить.
- Передайте дела Савельеву и поезжайте. Не думайте, что без вас полк перестанет жить…
- Да нет, товарищ подполковник, вы меня неправильно поняли. Мне бы не хотелось оставлять дела в беспорядке.
- Ваши помощники всегда должны быть в курсе всех дел полка, - сказал Канашов строго. И затем, поглядев на расстроенного Чепрака, добавил мягко, улыбаясь при этом:
- Вернетесь, может, все-таки свадьбу сыграем? Не век же вам ходить бобылем. Пора семьей обзаводиться.
…Чепрака постигла трагическая неудача в семейной жизни. Жена, которую он очень любил, умерла во время родов от заражения крови. А вскоре умерла и родившаяся дочь. Он женился вторично, но и вторая жена умерла, и тоже во время родов. С того времени он сделался замкнутым, избегал компаний, сторонился женщин. И все свободное время отдавал рыбной ловле, как правило уединяясь от всех.
Канашов знал все это. Чепрак не понял: то ли шутит командир пока, то ли говорит серьезно, но грустные глаза его вдруг потеплели.
- А куда торопиться-то, товарищ подполковник, успеется еще.
- Гляди, тебе видней… Только жить всегда торопиться надо. И не заметишь, как она пройдет.
2
Вскоре пришел Шаронов.
- А вот и Федор Федорович, хорошо. Заходи. - И, взяв его под руку, прошел в кабинет. - Был я сегодня на политзанятиях в роте старшего лейтенанта Вертя. Более несуразные политзанятия трудно придумать.
Шаронов хотел возразить, но Канашов перебил:
- По форме они правильные, тема как в программе: «Высокая воинская дисциплина - основа боеспособности армии». Но ты бы послушал эту мертвечину… Как только бойцы высидели эти часы! Взбирается на трибуну политрук роты и сыплет сплошными цитатами. Цитаты из первоисточников… Но нельзя же два часа говорить о дисциплине вообще…
- Позволь, позволь, Михаил Алексеевич! Ведь теория всегда до некоторой степени абстрактна.
Канашов повысил голос:
- Да, но как можно так отвлеченно проводить политзанятия, ежели в роте много нарушений дисциплины? Что дает бойцу повторение таких истин вроде: «Дисциплина - это основа армии», «Без дисциплины нет армии»… Бойцы скучают, зевают.
- Я, конечно, не был на занятиях… Но что ж он, так ни одного примера и не привел?
- Привел пример и даже не один. Да только из газеты «Красная звезда», а не из жизни самой роты.
«Больно торопится с выводами, - подумал Шаронов о Канашове. - Нельзя же по одному неудачному политзанятию судить о качестве всей политподготовки».
- Вот что, товарищ Шаронов. Политрука я взгрею за эту беседу. Нам попов не надо. Нужны идейные люди, болеющие за дело, а не патефонные пластинки.
Шаронов ушел от Канашова разобиженный.
3
В субботу, перед тем как отпустить бойцов в городской отпуск, Миронов сам проверил каждого. Командиры отделений Правдюк и Тузловцев сбились с ног. Они тоже, прежде чем направлять к командиру взвода бойцов, по нескольку раз осматривали каждого. Правдюк был особенно придирчив. Он поворачивал отпускников несколько раз кругом, требовал вывернуть карманы. У Ежа, который подвергался проверке первым, он обнаружил хлеб, рассыпанную пачку махорки, несколько писем и отчитал его за неряшливость. Вдобавок оказалось, что у Ежа плохо держатся две верхние пуговички на гимнастерке и подворотничок несвежий.
Продолжая осмотр бойцов, Правдюк три раза отсылал Мухтара чистить сапоги. Но красноватая кожа на голенищах никак не чернилась, и Мухтар чуть не плакал, не зная, что еще предпринять. Выручил Еж.
- А ты сбегай обменяйся с Ягоденко. Его из наряда к лейтенанту не вызовут.
Мухтар побежал. Но оказалось, Ягоденко носил сапоги сорок второго размера, а у Мухтара была маленькая, тонкая нога - тридцать девятый номер.
Ягоденко спал. И Мухтар не стал будить его, он просто взял сапоги, навернул двое портянок и, одобренный Правдюком, не заметившим «подлога», ушел к командиру взвода.
В это время Мурадьян, отправленный Тузловцевым, мучительно раздумывал, где бы ему найти чистую гимнастерку - его была в масляных пятнах. Находчивый Еж выручил и Мурадьяна.
- Беги возьми у Ягоденко… Все равно ему спать… Глаза Мурадьяна сияли, когда он вернулся на повторный осмотр к Тузловцеву в гимнастерке Ягоденко, - правда, большой не по росту, но свежевыстиранной.
- Поглядите на Мурадьяна, прямо жених, - пошутил Еж. - Вот только ворот ему маловат… Жмет. Шея болтается, как у гусака в кадушке…
- Ты сам гусак в кадушке! - выпалил Мурадьян. Он был единственный, кто обижался на шутки Ежа.
Скоро Миронов, ничего не подозревая, начал осмотр бойцов. Первый же, Мухтар, вызвал невольную улыбку. Сапоги были явно не его размера. Но когда к нему явилось почти все отделение Тузловцева в чужом обмундировании и обуви, он вызвал сержанта. Тузловцев попытался было обмануть лейтенанта. И Миронов, не колеблясь, дал ему выговор за очковтирательство.
Осмотр окончился, и тут пришедший в роту Аржанцев объявил, что командир полка запретил увольнение в городской отпуск, что это запрещение связано с самовольной отлучкой бойца из батальона Белоненко. В армии всегда так: за одного отвечают все.
Миронов расстроился: ему хотелось отметить отпуском старательного Ежа и других бойцов, а тут запрет, и он решил пойти поговорить по душам с бойцами. С этой мыслью он открыл дверь, ожидая, что его встретят унылые, расстроенные бойцы. Его взвод собрался в курительной комнате вокруг Ежа, и до него донесся звонкий и дружный смех: «Интересно, о чем это они?» Миронов остановился. И тут же подумал: «Нехорошо подслушивать…» Но услышал немного скрипучий голос Ежа, и любопытство вновь овладело им.
- А вот мне, к примеру, очень на женщин везло. Скажу без хвастовства, липли ко мне бабы, словно жадные мухи к меду. Красавицы какие были, - приподнял реденькие брови Еж.
- Неужто красавицы? - усомнился Андрей Полагута: он знал, стоит только подзадорить Ежа, как тот наговорит такого, что со смеху умрешь.
- А вот из-за Матрены Тимофеевны, женушки моей, так прямо бой держал.
- В сам деле бой?
- А то как же! Понравилась мне в соседней МТС трактористка одна. Глаза - что фары автомобильные, светом бьют. Сама дородная. Дело у меня с ней завязалось, как будто с ничего вроде. А все же сильно я сомневался: пойдет ли за меня? Опять-таки она видная баба, а я что?
Ефим оглядел бойцов и, прервав рассказ, полез за кисетом.
- Бери, бери, - протянул ему папиросу ближний боец. Еж неторопливо закурил, затянулся и, хитровато улыбаясь, продолжал рассказ.
- Ну, а потом любовь была как в романе каком… Такое завернулось, вспомню, самому не верится: а не сон ли то был? За моей Матреной сильно увивался бригадир тракторной бригады Федор. Парень вроде тебя, - показал он на Полагуту. - Видный. И сошлась бы она с ним непременно, да только грех он имел один: водку хлестал, как воду. А напьется - всю деревню разгонит. Бычьей силы был. Боялись его все. С пьяного, что с дурного, - один спрос. Каким таким путем дознался он тогда, что у меня любовь с Матреной, не знаю, не иначе, какой-то завистник шепнул. Встретился он однажды пьяный и накинулся на меня, будто бугай, глазищи кровью налились: «Ты чего же это - баб чужих завлекать?» Замахнулся кулачищем, а кулак что кувалда. Односельчане так и ахнули: конец, мол, Ежу. Я увернулся, а он опять замахивается: «Как стукну тебе, - говорит, - уйдешь в землю, что гвоздь в дерево, по самую макушку!» Вижу, ребята, дело плохое, и впрямь может прикончить. «Эх, - думаю, - была не была!» Выхватываю из забора кол да как перетянул его. Он так и рухнул на землю, аж землица-матушка под ним ахнула. «Убил до смерти, - думаю, - тюрьма… Пропадай и жизнь и любовь». Народ сбежался, воды принесли, льют на него из ведра, а он не шелохнется. Женщина какая-то заголосила, должно мать. Долго ли, коротко Федора водой отливали - не помню. Слышу только шорох по народу пошел, как ветер в листья зашуршал: «Оживает, оживает…» Подбежал я к Федору и сам не знаю зачем. «Жив!» - кричу благим матом, не мог радости своей сдержать. А он подымает мокрую голову с мутными глазами и как заревет на меня по-бугаиному: «Расшибу в лепешку! Где он, дайте мне его сюда!» Смотрит на меня, бельма вытаращил и вроде ничего не видит. А в народе опять шепот идет: «Так, - говорят, - ему и надо, буяну». Тут я, словно заяц, через поле, в лес - и был таков.
