Олег Гончаренко - Закат и гибель Белого флота. 1918–1924 годы
Обзор книги Олег Гончаренко - Закат и гибель Белого флота. 1918–1924 годы
Олег Геннадьевич Гончаренко
Закат и гибель Белого флота
1918–1924 годы
Раздел первый
Тень люциферова крыла
Наваждение
Вместо предисловия
Я видел Русь расшатанную, неученую, неопытную и неискусную, преданную учениям злым и коварным, и устоявшую!
Н. С. ЛесковАрмия и флот — опора Российской державы во все времена — были и остаются ее надежной опорой, а условия их эффективной поддержки государства — слаженность работы всех смежных с ними государственных механизмов. Неслучайно на протяжении почти трех веков российские государи придавали огромное значение не только развитию флота и армии, но и духовной составляющей своих вооруженных сил, позволявшей называть их «христолюбивым воинством». Как и прочие институты монархической России, флот нес почетную обязанность охраны державных интересов и был вторым после армии защитником веры и единоверцев.
Октябрьский переворот 1917 года, положивший конец православной монархии, разумеется, не был случайным событием, положившим конец императорской России. Распад и крушение ее важнейших составляющих начались еще задолго до роковых событий 1917 года, превративших нижних чинов и унтер-офицеров российского императорского флота в разнузданный кровожадный сброд, каким он стал вскоре после победы большевиков. Православная монархия, на лоне которой строился и развивался русский флот, чьим родоначальником стал сам Петр Великий, была необязательным условием для существования державного православия, однако несомненен факт, что у православной религии был и оставался собственный идеал государственности, облегчающий служение ее Церкви по спасению человеческих душ.
Этот идеал еще со времен Византии представлял собой симфонию, а иными словами — сотрудничество светской и церковной властей, вместе служащих единой идее различными средствами. Церковь спасает души для жизни вечной в Царствии Божием, борясь с внутренним злом в человеке, а государство защищает Церковь и свой народ от внешнего зла, в том числе, если необходимо, и силами своего флота и армии.
Православная монархия в России того времени была единственным государственным строем, который расширял критерии своих «земных» задач за пределы исключительно «земных» интересов и видел в каждом человеке бессмертное существо, созданное по образу и подобию Божию для вечной жизни в Царстве Божием. В этом случае успешность и эффективность государства измерялись не только экономическими показателями и политическими свободами, но и тем, насколько оно помогало собственному народу спастись для жизни вечной.
В исследованиях истории российского флота и его офицерства в годы Гражданской войны честному историку должно соотносить свои выводы о задачах и целях, которые ставило перед собой Белое воинство, и в том числе, которым служили кадровые флотские офицеры, выступившие с оружием в руках против большевиков, со смыслом истории в том виде, как он изложен нам в православном вероучении. А оно говорит о том, что развитие человечества даже в христианскую эпоху завершится его отходом от Бога и временным торжеством сил зла перед концом истории. Это и есть тот несомненный духовный фактор, которым легко проверяются все те исторические события эпохи Гражданской войны и борьбы со злом большевизма с точки зрения Священного Писания и святоотеческого Предания.
Рассуждая о Гражданской войне, «адвокаты» каждой из сторон могли бы привести весомые аргументы для оправдания своих позиций, однако православному читателю следует все же избирать главным критерием в оценке противоборствующих сторон их отношение к Главной Истине — к Богу и Его предначертанию для Святой Руси. Это высокое духовное название-предназначение к 1917 году было потеснено идеей «Великой России», предусматривавшей для государственного устройства копирование западных стран, столь соблазнительно преуспевавших в глазах ее адептов в своем экономическом развитии в ущерб своему духовному развитию. Приближаясь к пику материального благополучия накануне Великой войны, Россия начала все более обнаруживать явные признаки духовного упадка общества, проявившегося, прежде всего, в легкомысленном отношении правящих классов и дворянства к религиозному смыслу самодержавия.
Навязчивая идея русской интеллигенции стать частью «цивилизованной» Европы, быть признанной ею и сподобиться ее сомнительной похвалы, подвела российское общество к последней черте упадка. Даже Синод Русской православной церкви, казалось, перестал сознавать важный духовный смысл православного самодержавия, а в церковной среде антимонархические настроения стали бурно расти еще с началом второй Отечественной войны, разразившейся летом 1914 года. Российское правительство, которое должно было бы ясно сознавать опасность общественного крена идей, не только не предприняло никаких мер к обузданию грядущей смуты, но легко самоустранилось от участия в защите интересов страны.
«В 10 лет Государственная дума промотала все, что князья Киевские, Цари Московские и Императоры Петербургские, а также сослуживцы их доблестные накапливали и скопили за тысячу лет», — обобщал словно бы в послесловии к истории погибшей империи философ Василий Васильевич Розанов весной 1918 года. «И когда октябрьский переворот был… совершен, тогда… повалила вся та масса невежественного радикалья, которая накапливалась по щелям старой России и накапливала в своих душах завистливость „подполья“ (в смысле Достоевского): тупую злобу и гложущую ненависть плебея, духовно не справляющимся со своим низшим рангом… Волевое невежество свергло безвольную интеллигенцию: трезвый хам сверг мечтательного барина, революционный невежда сбросил радикального теоретика…», — вторил ему профессор Иван Александрович Ильин.
Невольный вопрос о единстве народа в преодолении трудностей отпал сам собой. «…Русского народа не стало, — признавался себе Ильин. — Это бессвязные толпы, мятущиеся, ненавидящие друг друга, охваченные каким-то наваждением». Отношение к восставшему хаму как к брату, равно как и определение гражданской войны как «братоубийственной», начисто отметалось многими трезвомыслящими людьми того времени. Иван Алексеевич Бунин в письме к начинающему литератору Роману Гулю в связи с выходом его книги «Конь рыжий» замечал: «Все еще вспоминаю Ваш роман — столько в нем совершенно прекрасных страниц!.. А в его начале кое-что меня раздражало — именно вздохи о „братоубийственной войне“. Что же, надо покорно подставлять голову Каину? Я вздыхаю о другом, о том, что Авель не захотел или не успел проломить ему башку булыжником…»[1]
Часть подданных Российской империи еще недавно так жаждавшая перемен, неясно представляла себе, на что обрекала себя, поддавшись общей истерии сокрушения устоев жизни, а власть в государстве тем временем воровато подобрали вчерашние каторжники и проходимцы, волею судеб вынесенные мутным потоком русской революции на поверхность политической жизни. Не с ними ли должен был примириться народ, признав тем самым их право отныне бесконтрольно пользоваться узурпированной властью? «По делам их узнаете их», — гласит известная евангельская истина, и в значительной мере она предопределила отношение к большевизму здоровой части российского общества, чинов его флота и армии, не пожелавших стать материалом для невиданных по своей жестокости социальных экспериментов.
Своевременное признание собственных заблуждений и общенациональная сплоченность, верность историческому пути и здравствующему тогда монарху могли изменить ход истории но, вместо этого в государстве разгорелось пламя невиданной доселе общественной смуты. Бывший министр исповеданий Временного правительства Антон Владимирович Карташов лишь в эмиграции искренне признался на страницах книги, которую отказалось печатать парижское либеральное издательство YMCA-Press, убоявшись ее национального духа: «Потеряв Русь национально-государственную, православную, по грехам нашим, по слепоте и небрежению, мы жестоко наказаны за наш пассивизм, за неорганизованность, за непредусмотрительность, за незащищенность»[2]. Это «прозрение» властителя дум, печатно утвержденное десятилетия спустя после октябрьского переворота, отчасти объясняет современным исследователям той эпохи ряд причин крушения одной из величайших империй XX столетия.
Словам Карташова созвучны высказывания русского поэта Ивана Савина в очерке, опубликованном рижской газетой «Сегодня». Поэт обращал покаянные слова от лица своего поколения к предполагаемым «далеким потомкам»: «…Мы всю жизнь свою ныли. Смешно сказать: пережарит ли кухарка жаркое, падут ли 0,003 акции какого-либо банка, случайно купленные и полузабытые, суше, чем обычно, поздоровается Она, мы неизменно ворчали: „Ну и жизнь! Вот кто-нибудь перевернул бы ее верх дном“! Теперь ее перевернули. Кажется, надолго… И только теперь… мы поняли, наконец, что „Ну и жизнь!“ — была настоящей жизнью… Революцию подготовили и сделали мы. Революцию подготовили и сделали кавалеры ордена Святой Анны третьей степени, мечтавшие о второй, студенты первого курса, завидовавшие третьекурсникам и, наоборот, штабс-капитаны, до глубины души оскорбленные тем, что Петр Петрович уже капитан… учителя математики, презиравшие математику и всем сердцем любившие что-нибудь другое, судебные следователи, страстно мечтавшие быть послезавтра прокурорами…»[3].
