Иван Бережной - Два рейда
— Понимаю, лейтенант, люди после ночной вылазки устали, по правилам им полагается отдых, но, видно, отдыхать будем после войны. А сейчас пехоте приходится круто, надо помочь. Как ни верти, а кроме вашей роты послать некого…
Об этом комдив, мог и не говорить. Я прекрасно знал— резервов никаких нет. Давно под метелку подчищены тылы, далее писарей посадили в окопы. Да что писаря! Раненые, способные держать оружие, оставались на позициях. Но при всем при этом редко какая рота насчитывала в своем составе более двадцати человек. А участок обороны выделяли как для настоящей роты. Вот и получалось, что самая полнокровная— моя рота, саперная. У нас было двадцать девять человек.
— Помогите братьям-пехотинцам. На вас вся надежда, — не приказывает, а как бы просит генерал. Говорит. — Любой ценой задержите врага.
— Есть задержать врага! — отвечаю, а сам думаю: «Вот это задачка».
— Не пропустите — быть вам героем. Пропустите — не вносить головы… Желаю удачи, — напутствовал меня командир дивизии. Это уже был приказ.
Вышел от генерала и иду будить своих хлопцев, а сам думаю: «Ну, Семен, героем тебе не быть. Это — как пить дать. Мозгуй, как задачу выполнить и голову сберечь».
Поднял роту по тревоге, вывел на позицию и тут понял — помогать-то, оказывается, некому. От пехотной роты остались единицы, да и те все раненые. Просто в голове не укладывается: как это им удавалось до сих пор сдерживать фашистов!
Еле успел расположить людей, даже толком не поставил задачи, а немцы тут как тут… Они, вероятно, прозевали наш приход и рассчитывали на успех. Но неожиданно натолкнулись на упорное сопротивление. Их продвижение застопорилось. Тогда гитлеровцы на небольшой клочок паханной и перепаханной снарядами и бомбами земли обрушили огонь артиллерии и минометов…
Мне довелось побывать в разных переделках, но в такую артиллерийскую молотилку попал впервые. Длилась она всего десять-двенадцать минут, а показалась до ужаса долгой. Снаряд ложился к снаряду. Посмотришь, живого места не осталось, где бы не пропахали осколки. Сжавшись в комок и стараясь слиться с землей, я всем телом, каждым нервом ощущал неприятные, вызывающие озноб толчки. От страшного непрерывного грохота заложило уши. Во рту — горечь…
Меня беспокоила судьба товарищей. Лежу и думаю: «Ну, все! Отвоевались!»
Канонада оборвалась внезапно. Наступила тишина. По опыту я знал, что последует за этой тишиной. Выглянул из окопа. Первое, что увидел, — это немецкие танки. Они выползали из-за развалин, а за ними перебегали гитлеровцы. Посмотрел я на свою- оборону — сердце оборвалось. Все изменилось до неузнаваемости. Рядом с моим окопом, в том месте, где до обстрела располагался пулеметный расчет, теперь дымилась глубокая воронка. На левом фланге раньше торчала кирпичная стена разрушенного дома, теперь курился столб пыли над грудой кирпичей, заваливших окоп… Впереди моего окопа в нескольких шагах валялся чей-то сапог, из которого торчала белая кость. Мне чуть дурно не сделалось…
Жуткую картину представляла наша позиция. Гляжу и не вижу живой души. От мысли, что все погибли, меня даже в жар бросило, хотя хорошо помню — мороз в тот день был приличный.
— Ребята, кто живой, приготовиться к бою! — прохрипел я чужим голосом без всякой надежды, что меня услышат. Если, конечно, есть кому. И представьте мое состояние, когда я увидел, как справа и слева от моего окопа зашевелились бойцы. Это же чудо! Они отряхивались от земли, проверяли оружие и прилаживались для Стрельбы. У меня даже голос прорезался. Куда и хрипота делась! От радости я что-то выкрикнул, мол, держись братва!!
И тут прорвало. Бойцы, обрадованные, что остались живы, начали громко перекликаться;
— Ну и дает, сволота!
— Думал, крышка…
— Смотрите, как перепахали, гады.
— И откуда он столько снарядов берет?
— Нет, шалишь, мы еще повоюем!..
Прислушиваясь к голосам товарищей, я веселел, обретал прежнюю уверенность. Ребята у меня — один к одному. С ними не страшно… По голосам насчитал двадцать одного. Для Сталинграда — это сила! Мы им еще покажем.
— Танки! — выкрикнул наблюдатель.
— Танки!!
— Танки!!! — как эхо повторилось справа и слева от меня.
В один миг прекратились разговоры и всякое шевеление на позиции. Бойцы притаились на своих местах, следили за надвигавшейся опасностью, понимая, что для кое-кого — это последний бой. Но никто не хотел думать, что именно для него. По себе знаю… Как бы то ни было, а мы готовились к отчаянной драке. У тех, кто был недалеко от меня, я увидел в руках противотанковые гранаты. Они выжидали удобного момента для броска. Приготовил и я свои…
Впереди, покачивая хоботами орудий, ползли три танка. За ними метрах в ста — еще около десятка. А уже за теми— пехота.
По брустверу полоснула пулеметная очередь. Выдохнув облако дыма и подмигнув коротким огненным всплеском, ударила танковая пушка. Снаряд провыл над головой и взорвался где-то за спиной. Бой начался.
— Воздух! — послышался чей-то пронзительный голос.
С запада стремительно приближался косяк штурмовиков. Всего несколько минут назад в воздухе барражировали наши «ястребки». А тут, как назло, ни одного. Этим воспользовались фашистские самолеты: замкнули «кольцо» над обороной роты и устроили «карусель». Как только они не изощрялись! То следует серия бомбовых ударов, то один бомбит, а следующий за ним поливает из пулеметов, не дает поднять головы.
Сковав с воздуха, противник двинул вперед танки и пехоту. Танки на большой скорости подошли вплотную к нашей обороне. Ребята не растерялись, пустили в ход гранаты. Удачно. Одна машина с перебитой гусеницей завертелась волчком и застыла на месте. Бойцы повеселели: «Получил!»
Второй танк все же перевалил через окоп, но сержант бросил ему вдогонку противотанковую гранату. Танк вспыхнул. Этот успех окрылил бойцов. Они вели прицельный автоматный огонь по гитлеровцам, прятавшимся за танками. А тут еще пришла неожиданная помощь. Впереди, между нами и противником, который подходил к переднему краю обороны, выросла завеса от разрывов снарядов. Это наша артиллерия поставила заслон. Загорелись еще два немецких танка. Пехотинцы увидели горящие танки и залегли, а скоро начали отползать в ложбинку. Не решались наступать без танков. Штурмовики тоже улетели, вероятно, израсходовали свои запасы…
Дорого противнику обошлась эта атака. Однако он не успокоился и скоро вновь полез. Потом еще и еще… Мы уже потеряли счет времени. Я следил за ходом боя и к своему ужасу замечал, что ряды наши редеют с каждой атакой врага. Но те, кто живы, дерутся как следует, по-гвардейски. В своих хлопцах я был уверен, как в себе, знал, поля боя без приказа никто не покинет. Меня только одно тревожило: надолго ли нас хватит?
Отбили очередную, пожалуй, самую яростную за весь день атаку противника. Последнее, что осталось у меня в памяти, — это уползающие за развалины уцелевшие фашистские танки. Радость распирала меня. Я готов был кричать «ура!». Еще бы! Солнце уже висело над горизонтом. Впереди вечер, ночь. Хоть какая ни на есть, а все-таки передышка. Можно навести порядок. Гляди, еще помощь подоспеет. Оказалось, что радость моя была преждевременной. В последний миг рядом с моим окопом раздался страшный треск. Тело мое стало невесомым, и я почувствовал, что проваливаюсь в бездонную черную яму…
Очнулся ночью. Почему-то в тряском кузове грузовика, на ворохе какого-то тряпья. Сказать, что я замерз, значит, ничего не сказать: я окоченел. Хотел крикнуть, на помощь позвать, но не было сил. К тому же все это было настолько необычным и далеким от того, чем я занимался все эти дни, что мне показалось, будто это сон. И я действительно, уснул. Или же вновь впал в забытье…
Что это не сон, я понял только тогда, когда меня разбудили, еле живого вытащили из кузова, повели куда-то и втолкнули в битком набитую, освещенную слабым светом коптилки землянку. Раненые с забинтованными головами, ногами, подвешенными на марлевых повязках руками сидели, опершись спиной о стены, а многие лежали вповалку прямо на полу. В спертом от солдатского пота и махорочного дыма воздухе пахло лекарствами. В землянке было тепло, хотя я не приметил, чтобы там стояла печка.
Сопровождавшие бойцы втиснули меня между двумя дремавшими ранеными и ушли… Долгое время у меня зуб на зуб не попадал, а когда пригрелся, снова уснул…
За ночь отоспался, как следует. Проснулся и почувствовал себя вполне нормально, если не считать шума в голове, ноющей боли в пояснице, да пощипывания на лице: все-таки щеки морозом прихватило. Продрал глаза, сижу, смотрю, как санитары уносят тяжелораненых, и не могу толком понять, где я и как сюда попал. Начал припоминать события вчерашнего дня. Сперва никак не удавалось найти зацепку, в памяти полный провал. И вдруг вспомнился вызов к генералу. И тут наступило просветление. От этой печки я и начал танцевать. Шаг за шагом, событие за событием всплывала в моей памяти и постепенно вырисовывалась картина вчерашнего боя. Но как только воспоминание дошло до момента, когда немецкие танки начали уползать за развалины, тут моя память и кончалась… Несколько раз я мысленно возвращался в штаб дивизии, вновь и вновь прослеживал события, но всякий раз память обрывалась на одном и том же месте. Танки, да еще полет в черную яму…
