Александр Каневский - Впереди разведка шла
Обзор книги Александр Каневский - Впереди разведка шла
Александр Денисович Каневский
Впереди разведка шла
Прощание с юностью
Значит, бежишь из дому?— отец пружинисто ходил по хате, заложив руки за спину.
Да никуда я не бегу. Просто...
Я старался найти подходящие оправдательные слова, но отец снова перебил:
— Что — просто? Вот я — ветфельдшер. Разве плохая профессия? Даже очень нужная. Уважение и почет в селе. А о матери подумал? Растила, растила, а он — на тебе — уезжает!
Я невольно посмотрел на мать, на ее маленькие, но такие проворные руки, привыкшие к любому делу. Сколько они передоили коров, перетаскали воды, выкопали картошки, сшили и перештопали одежды... А добрые мягкие глаза, черные волосы, которые всегда пахли чем-то необыкновенно родным. Смотрел — и желание уехать притуплялось.
— Подумаю...— буркнул и вышел во двор.
А там — буйно цвела сирень, тянулись свечками мальвы, ирисы с сиреневыми гребешками, голубыми чашечками перезванивались вьюнки. И над всем этим многоцветьем гудели трудолюбивые пчелиные семьи, носились важные шмели.
Я шел по тихим улочкам моего родного Мариамполя* и не мог избавиться от одного чувства: скоро предстоит разлука со всем, что так дорого, чему столь многим обязан.
* Ныне с. Марьяновка.
Вдали чернел Кадиевский лес, куда отец ходил на охоту. Лес наверняка помнил остатки той козацкой вольницы, что разбрелась после Запорожской Сечи.
Рядом протекала Деренюха в обрамлении камыша, рогозы, с белыми розетками кувшинок. Не раз я влезал на огромное колесо отжившей свой век мельницы и «ласточкой» летел в воду. Однажды такое геройство чуть не закончилось трагедией. К счастью, на ту пору случился дядя Николай — брат матери, и я, изрядно наглотавшийся воды, пахнущей болотом и тиной, был благополучно вытащен на берег.
И еще была у меня любовь — кузница. Там искрами постреливал горн, пахло кожей мехов, окалиной и водяным паром. Сказочные богатыри в фартуках выделывали с бесформенным железом такое, чего, казалось, и не выдумаешь. А когда наступал у кузнецов перекур, пацанва окружала Петра Надольняка и Григория Островчука, участников гражданской войны, и мы словно становились свидетелями давно отшумевшего времени: перед глазами неслись, сметая все на своем пути, конные лавы, молниями сверкали над вражьими головами клинки... Как-то повстречал свою учительницу — Галину Петровну Куйбеду. Она каким-то истинно женским чутьем поняла мое состояние, положила руку на плечо:
— Случилось что, Сашко?
— Да нет, Галина Петровна. Вот, решил ехать учиться. В город хочу...
— Учиться тебе надо обязательно. Ты ведь способный у нас.
А я бы и не сказал. Усидчивости особой не проявлял, на школьную программу как-то не хватало времени. Но бес любопытства сидел во мне крепко: хотелось все самому испытать, прочувствовать, потрогать собственными руками.
В школе самозабвенно полюбил спорт. На турнике возле клуба так крутил «солнце», что даже степенные старики, задрав вверх бороды, качали головой: «Что вытворяет. Цирк — да и только».
У Ивана Круценко — первого на селе музыканта и песенника — научился играть на мандолине, рисовал, фотографировал, даже соорудил детекторный приемник. Вслушиваясь в эфир, улавливал незнакомые, интригующие названия: Барселона, Герника, Картахена, Астурия... Потом уже из газет узнал о людях, которые ехали в далекую Испанию.
Подбил тогда своего школьного товарища Ваню Качконоженко: собрали нехитрые пожитки и рванули товарняком до Одессы. Думали, там на пароход, и — вива, Мадрид! Однако милиционер в Вознесенске, весьма далекий от романтики подвигов, отправил нас домой.
Милые друзья детства! Не многих я нашел, вернувшись после войны в родное село...
Петя Вивсяный — приемный сын моей бабушки Меланьи — после института ушел на фронт и не вернулся.
Николай, младший брат, сражавшийся в партизанском отряде, рассказал, что Володю Покотылюка застрелил немецкий солдат: тот бросил кусок хлеба военнопленным, которых вели через село.
Летом сорок второго при обороне Севастополя погиб родной брат матери Николай Мостыпанюк. Сгорел в самолете Алексей Ковальчук...
Все это случилось потом. А теперь я шел по селу, и два противоречивых чувства боролись во мне. Жалко было оставлять мать, отца, дорогую сердцу обжитую хату, ореховые деревья, посаженные батей, когда меня еще на свете не было, прохладную тишину над Деренюхой.
А с другой стороны, хотелось посмотреть мир людской, приобрести профессию по душе. Честно говоря, лелеял мечту стать военным, но в военкомате дали от ворот поворот — мал еще годами, надо подрасти.
Вечером повторился предыдущий разговор: отцу так и выпалил — еду в Одессу!
Поглубже спрятал свидетельство об окончании семи классов, комсомольский билет, немного денег, собрал немудреный харч на дорогу и с тем же «испанцем» Ваней Качконоженко поехал поступать в педагогический техникум физической культуры.
Город поразил меня буквально с первой минуты. Куда не ступишь — масса впечатлений! Прямые, как стрелы, улицы, отороченные зеленью каштанов и акаций, Воронцовский маяк, похожий на белую свечу, Приморский бульвар, бронзовый Пушкин, статуя герцога де Ришелье, внучатого племянника небезызвестного кардинала, которому немало крови попортил знаменитый гасконец д'Артаньян.
А далее — Дерибасовская, горластый Греческий базар, Привоз, уютные домики Молдованки, где, по уверениям коренных одесситов, родился сам... Чарли Чаплин.
Как песчинка в море, затерялись мы в водовороте южного города.
Кое-как разузнали местонахождение техникума и пешком — к городскому транспорту еще предстояло привыкнуть— двинулись в нужном направлении. Возле здания техникума толпилось столько ребят, что наши надежды постепенно начали угасать.
Для меня, однако, все сложилось удачно — вступительные экзамены сдал успешно и был зачислен в техникум. А вот Ване не повезло, срезался на самом главном: повис на перекладине, как куль с песком, и приемная комиссия единодушно поставила ему «кол» по физической подготовке. После он поступил в училище пищевой промышленности.
В ту пору жизнь нас не очень-то баловала. Порой приходилось, как говорили одесситы, сидеть и на декокте, то есть на голодном пайке, да и с одежонкой было туговато. Но духом не падали. Молодые, крепкие, неунывающие, мы шли в порт разгружать уголь, овощи, рыбу.
Позже я подвизался в ресторане «Красный» — мыл посуду, таскал ящики и тюки с продуктами. На прожиточный минумум хватало. А вечерами лицедействовал в драматическом кружке, играл в духовом оркестре.
И все-таки подспудно вынашивал мысль стать военным.
В марте 1941 года в техникум явились представители аэроклуба и объявили о наборе желающих обучаться летному делу. Я чуть не подпрыгнул от радости — вот где можно осуществить задуманное! Записался одним из первых.
Первый прыжок! О нем можно говорить только междометиями...
Самолет в небе. Восемьсот метров высоты. Летчик подал команду. Сдерживая волнение, вылез из кабины, встал на плоскость крыла. Страшновато!.. Но махнул на все рукой и с мыслью «будь что будет» шагнул в бездну. Провалился, выдернул кольцо, почувствовал сильный рывок. Ощущение — словно чья-то могучая рука схватила за шиворот. Увидел над собой купол парашюта, счастливо засмеялся.
А первый вылет на УТ-2! Голова кружилась от пьянящего ощущения высоты. Что там мельничное колесо, с которого сигал в воду, или церковная колокольня, на которую тайком лазил с ребятней?! Широта, простор, дух перехватывает от панорамы, открывшейся с высоты птичьего полета.
Игрушечным выглядел маяк на краю мола, уходящего в синеву моря...
Очень быстро втянулся в напряженную летную жизнь, требовавшую неустанного внимания, хладнокровия, усидчивости. Вскоре решил совсем уйти из техникума и стать курсантом авиашколы Осоавиахима. Однако все изменилось в моей судьбе, как и в судьбе многих миллионов советских людей.
В ночь на 22 июня фашистские самолеты обрушили сотни тонн смертоносного груза на Одессу. Первые жертвы, первые разрушения...
Одесса зажила тревожной жизнью прифронтового города. Ее черты посуровели. Улицы ощетинились баррикадами. Их строили старики, женщины, дети. В дело шло все, начиная от мешков с песком и булыжников и кончая железнодорожными рельсами и трубами, из которых сооружались противотанковые препятствия.
На заводе имени Январского восстания обшивались броней тракторы. Одесситы прозвали их «танками на испуг».
Площади, улицы... Всюду обучающиеся военному делу. Истребительные батальоны и ополченские дружины объединяли людей разного возраста и всевозможных профессий. Рядом с пожилым ученым можно было видеть юношу-подростка, рядом со слесарем, портовым рабочим, железнодорожником — бухгалтера в старомодном пенсне или актера. Афишные тумбы, с которых прежде улыбались кинозвезды и модные теноры, пестрели плакатами и листовками: «Защита Одессы от фашистских варваров — это кровное дело всего населения», «Каждый дом, каждое предприятие должны стать крепостью, о которую сломают голову фашистские бандиты», «Наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами!»
