Маруся Климова - Белокурые бестии
Судья слушала его как зачарованная, она ни разу не прервала его за все это время, а об остальных вообщее будто забыла, нейтрализовывать Комарову Марусе тоже совсем не пришлось, потому что та тоже сидела в углу с отвисшей от изумления челюстью. Адвокат Сокольского ерзал на стуле и развязно хихикал, ему почему-то было очень весело, Маруся также видела, как в приоткрытую дверь периодически просовывалась голова Серафима, который, видимо, хотел удостовериться, все ли в порядке, и с нетерпением ждал результатов их гениального хода с переодеванием в моряка. Только в самом конце заседания судья, как будто, вспомнила и про Костю, который несколько раз пытался что-то возразить, но его всякий раз грубо прерывали, она наконец-то предоставила ему слово. Костя попытался объяснить, что подстрочник — это техническая работа, и никакого отношения к роману, то есть к конечному результату марусиного труда, не имеет, тем более, что и заплатили за него ей всего лишь смехотворную сумму в сто рублей, как за работу машинистки или наборщицы, а чтобы окончательно убедить в этом судью, он напомнил ей процесс Бродского, где все, если она помнила, даже рассмеялись, когда узнали, что тот работает над переводами по подстрочнику… Однако в этот момент судья опять прервала Костю, не дослушав его до конца, и снова говорить начал Сокольский…
Сокольский, вроде бы, когда-то плавал на подводной лодке, а может, просто служил интендантом, точно Маруся не знала, она что-то слышала о нем от Торопыгина, который также очень хвалил ей его расказы, посвященные морю и морской службе. Один из его сборников Серафим сразу же подарил Марусе, как только они познакомились, он уверял, что книги Пети, выпущенные в их издательстве, «расходятся, как горячие пирожки».
Маруся наугад пробежала глазами несколько рассказов, из которых особенно ей запомнился один, про собаку, такую огромную собачатину, которую матросы нашли на берегу и привели на корабль, где, прямо в море, она ощенилась, затем целыми днями собачатина лежала на палубе, на солнышке, а щенки сосали ее молоко, так продолжалось до тех пор, пока боцман не схватил за шкирку и не выбросил ее щенков за борт, после чего матросик-первогодок в избытке чувств бросился за щенками и достал их, но они уже сдохли, а собачатина вскоре тоже сдохла от горя, в конце матросик рвал на груди тельняшку и наезжал на боцмана с воплями: «Ненавижу! Всю жизнь ненавижу!», — рассказ так и назывался «Собачатина».
В остальных рассказах, судя по беглому с ними знакомству Маруси, Сокольский тоже продолжал обличать царившие на флоте нравы, черствость, воровство, пьянство и матерщину. Правда, некоторые особо крутые капитаны и мичманы вызывали у него, судя по всему, более противоречивые чувства, например, на одной странице Марусе попалась фраза, касающаяся непосредственного начальника Сокольского: «Когда он говорил «пошел на хуй», то на хуй действительно хотелось пойти.».
Как-то она говорила по телефону с Игорем Трофимовым, который редактировал в их издательстве Селина, и тот жаловался ей на то, как ему остоебенило редактировать бесконечный бред, который пишет их коммерческий директор, главным образом, ему не нравилось, что Сокольский совершенно не знал русского языка, с которым, по его словам, было плоховато и у Серафима, но не до такой степени — стихи Серафима ему тоже приходилось редактировать. Трофимов раньше занимался Кузминым, писал о нем диссертацию, он считал, что Кузмин, например, тщательно разрабатывал собственную мифологию, создал целый мир, в котором не все было правдой, зато все было до мелочей и тщательно продумано, на этом фоне его особенно раздражала забывчивость Сокольского, который в начале рассказа называл своего героя Лешей, а в конце, всего через две страницы, мог запросто написать: «Ну вот, хорошо прошел денек!» — подумал Гена». И так постоянно! Все это Трофимову приходилось отслеживать и исправлять.
Когда Маруся расссказала об этом Косте, то он сразу же сказал, что она должна посоветовать Трофимову написать об этом целую книжку «Записки редактора», где он мог бы, как бы невзначай, сопоставить мир того же Кузмина, или еще кого-нибудь из далекого прошлого, с кретином, вроде Сокольского, причем эти сопоставления должны исходить именно из уст загнанного в угол рафинированного интеллектуала, вынужденного этого кретина редактировать за гроши. По мнению Кости, такая книга могла бы стать настоящим бестселлером, мог бы получиться интеллектуальный триллер, «готический Борхес», своим скрытым подтекстом не менее пугающий, чем триллеры про маньяков и убийц. Маруся при случае, действительно, попыталась изложить эту идею Трофимову, но он слушал ее очень невнимательно, так как в тот раз был полностью поглощен рассказом о том, как на даче у своей двоюродной сестры его укусила за ногу овчарка, и теперь он интересовался у Маруси, стоит ему подавать в суд на свою сестру или нет…
* * *Маруся видела Гуйяну после того вечера всего раз, она встретила ее неподалеку от метро, когда шла в гости к маме.
Тетя Гуйяны продала свою комнату в коммуналке, где она жила с одним мужиком, с пенсионером, его звали Женя. С Женей она познакомилась в театре, на премьере какой-то оперы, он сидел рядом, у него были красивые голубые глаза, и военная выправка, очень подтянутый, он угостил ее кофе в антракте, потом проводил до дому, а потом она у него поселилась. Он жил один в коммуналке, и тетю Гуйяны к себе прописал, потому что у нее не было петербургской прописки, она же из Якутии приехала. Они так некоторое время жили, а потом он умер — вышел на улицу посидеть на скамейке, и к нему подошли милиционеры, стали проверять документы, но в очень грубой форме, а у него с собой даже паспорта не было, и его забрали в отделение, там он провел весь день, пока тетя Гуйяны за ним не пришла, а он ночью помер, заснул и не проснулся, наверное, от перенесенных накануне волнений, и тетка тогда эту комнату продала, а сама переехала к Гуйяне, одной ей все равно было скучно, а обратно в Якутск она не собиралась. За комнату ей дали семь тысяч баксов, а тут как раз Гиви решил открыть свое дело, купить еще пару ларьков, деньги ему позарез были нужны, и она дала ему в долг эти семь тысяч, ведь она хотела, чтобы Гуйяна была счастлива, она ее любила. Гиви даже обед сам готовил, а Гуйяна только отдыхала, на фига ей были все эти заботы, она и так много пережила за последнее время, а Гиви такой реальный мужик, на него можно положиться, и чем-то даже походил на ее папу, даже в лице было что-то общее. Но они все никак не могли пожениться, в Тбилиси у Гиви осталась жена, и хотя они уже давно жили отдельно, но штамп-то в паспорте у него все равно стоял, и ему нужно было съездить в Тбилиси, чтобы развестись. А в Тбилиси ехать было очень опасно, поэтому Гуйяна не хотела его туда отпускать, пусть уж лучше так, чем с ним что-нибудь случится, и она будет потом на себе волосы рвать. Но все равно, ни фига у Гиви с ларьками не вышло, пошли какие-то разборки, у него требовали бешеные бабки, и все бабки, что тетка Гуйяны дала, ушли, и он снова стал искать бабки, но найти не мог, не было. Тетка Гуйяны все намекала, что, мол, отдай бабки, а он не мог, потом и Гуйяна стала уже открытым текстом говорить, мол, гони бабки, баклажан, а он их уже стал чурками обзывать, в общем, начался открытый конфликт. Гуйяна сказала ему, чтобы он выметался к себе в Тбилиси, но он не хотел, он привык, тогда она пригрозила вызвать ментов, а он в ответ сказал, что позовет своих друзей, а у Нодари связи в ФСБ, так что ей мало не покажется, там в ФСБ настолько крутые люди работают, им совершенно все по фигу, они уже натренированы на все, все зависит от того, как фишки лягут. В общем, Гуйяна предпочла все решить по-хорошему, и стала ждать, чтобы он сам свалил, но он не сваливал, ему было удобно так жить, кроме того, он Гуйяну все же любил, и ее доченьку тоже. А про бабки он говорил, что отдаст, как только заработает, вот отдадут ему крупный карточный долг, и он сразу же вернет Гуйяне и ее тетке эти несчастные семь тысяч. Иногда он не приходил ночевать, где он шлялся, неизвестно, ничего не объяснял, а Гуйяне на фига вообще нужны были эти постоянные его прихваты, лучше бы уж вообще на фиг свалил и очистил помещение. А потом он такую фишку слепил, что ему нужно съездить в Тбилиси, там его доченьки без него скучают, да и флаг тебе в руки, лети, куда хочешь, Гуйяне только лучше, она даже обрадовалась. А бабок у нее не было, к тому же она стала замечать, что стареет, как-то ей все это обрыдло, ну жизнь стала не такая веселая, что ли…
* * *Следующее заседание, где, видимо, должно было быть вынесено окончательное решение по делу, должно было состояться уже через неделю, очевидно, судье это дело не казалось особенно сложным, и она решила покончить с ним сразу, одним махом. Маруся после первого заседания чувствовала сильное раздражение и даже злобу на Костю, который надоел ей со своей болтовней, она даже жалела, что взяла его с собой.
