Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
Она перекрестилась и тихо прошептала:
– Аминь…
Кто-то осторожно тронул ее за плечо.
Марина обернулась.
– Доченька, что с тобой? – испуганно прошептала стоящая рядом старушка. На ней было длинное старомодное пальто. Маленькие слезящиеся глазки смотрели с испуганным участием.
Марина встала с колен, посмотрела в глаза старушке, потом, вынув из кармана Самсонову пачку червонцев, быстро сунула в морщинистую руку и побежала прочь.
– Постой… постой… куда же? – оторопело потянулась та за ней, но Марины и след простыл.Белая дверь с медной ручкой распахнулась рывком, и длинноногий, бритый наголо чернобородый Стасик артистично развел руками:
– Кто к нам пришел! Мариночка!
Худые, но мускулистые руки обняли, он прижался пухлыми, пахнущими вином губами:
– Душечка… как раз вовремя…
И со свойственной ему мягкостью потащил в прихожую:
– Давай, давай, давай…
В огромной, отделанной под ампир квартире гремела музыка, плыл табачный дым, слышался говор и смех.
Стасик снял с Марины плащ, взъерошил ее волосы и боднул круглой непривычно маленькой головой:
– Мур, мур… красивая моя…
Марина погладила его кумпол:
– И ты под Котовского! Панкуешь?
– Нееет! – откинулся он, закатывая еврейские глаза. – Не панкую, а ньювейворю!
– Отлично, – качнулась Марина под тяжестью его рук. – Опять полна горница людей?
– Ага. У меня сегодня Говно куролесит. Пошли познакомлю, – он потащил ее за руку через длинный коридор. – Это классные ребята, из Питера. Только что приползли…
Они вошли в просторную, прокуренную комнату. На полу диване и стульях сидели пестро одетые парни и девушки, в углу двое с размалеванными лицами играли на электрогитарах, выкрикивая слова в подвешенный к потолку микрофон. Две невысокие аккустические колонки ревели грозно и оглушительно.
Марина присела на краешек дивана, Стасик опустился на пол, усевшись по-турецки.
В основном пел одинь парень – высокий, в черных кожаных брюках, желтом пиджаке на голое тело, с узким бледным лицом, на высоком лбу которого теснились красные буквы: ГОВНО.
Его худощавый товарищ в черном тренировочном костюме, с разрисованными цветочками щеками подыгрывал на бас-гитаре, притопывая в такт белыми лакированными туфлями.
– Наблюююй, наблююююй, а выыытрет маааать мо-оооя-яя! – пел высокий, раскачиваясь и гримасничая.
– Наблюююй, наблююююй, а выыытрет мааать мо-оояяяя! – подтягивал хриплым фальцетом басист.
Трое сидящих рядом с Мариной девушек раскачивались в такт песне. Волосы у одной из них были подкрашены синим.
– Забууудь, забууудь, тебяяя забууудууу яааа! – пел Говно.
– Забууудь, забууудь, тебяяя забууудууу яааа! – вторил басист.
Протянув свою длинную руку, Стасик извлек откуда-то бутылку красного вина, протянул Марине, но она ответила, шепнув:
– Я водку пила уже, не надо…
Улыбнувшись, он кивнул и приложился к горлышку.
– Скулиии, скулиии, гнилааая жииизнь мооояаааа!
– Скулиии, скулиии, гнилааая жииизнь мооояаааа!
Дважды повторив последнюю строку, они сняли гитары с плеч и под недружные хлопки уселись вместе со всеми.
– Заебался уже, – пробормотал Говно, ложась на пол и закрывая глаза.
Басист надолго припал к протянутой Стасиком бутылке.
– Говно, как Бетховен играл! – выкрикнула высокая коротко остриженная девушка.
– Как Бетховен? – вопросительно протянул Говно. – Как Моцарт, дура.
Все засмеялись.
Говно вдруг резко приподнялся, встал на колени и стал расстегивать свои кожаные, плотно обтягивающие ноги брюки:
– Бокал, бокал мне! Стас! Бокал хрустальный!
Смеясь, Стасик кивнул одной из девушек:
– Сонечка, там на кухне наверху…
Пока проворная Сонечка сбегала за бокалом, Говно приспустил брюки, обнажив тщательно выбритый пах с толстым коротким членом, покоящемся на больших отвислых яйцах.
– Ой, Говно, опять… – засмеялась, морщась синеволосая девушка, но сидящий рядом парень захлопал в ладоши:
– Во, давай, давай, Говно!
– Давай, Говно, коронный номер!
Соня протянула ему бокал, он поставил его перед собой на пол, взял член двумя пальцами, направил.
Желтая струйка полилась в бокал.
– О, отлично!
– Давай, давай, полный!
– Молодец, Говнюк!
Наполнив бокал мочой, Говно застегнул брюки, встал:
– Ваше здоровье, товарищи. – И одним махом осушил бокал.
Собравшиеся закричали, захлопали в ладоши.
Марина засмеялась:
– Господи… лапочка какая…
Говно кинул пустой бокал Соне:
– Держите, мадам.
Стасик похлопал его по желтому плечу:
– Отлично, старик.
– Я не старик! Я не старик! Я молодой!! – истерично закричал Говно.
– Молодой, молодой! – тряс его Стасик.
– Молодое мудило, я молодое мудиииилоооо! – тянул Говно, раскачиваясь.
– Ты молоодоеее мудииилооо! – подтягивал басист, катая по полу пустую бутылку.
– Блюз, блюз, Говно! – крикнула высокая девушка.
– Блюз, Говницо, – просительно тряс его Стасик.
– Нет, нет, нет! – качал головой Говно. – Нет, нет вам, товарищи.
– Ну че ты, ну блюз!
– Спойте, чуваки! – выкрикивала высокая.
– Ну спой, хули ты…
– Давай, спой.
Говно опустился на пол:
– Черный, пой один.
– Не, я не буду.
– Я тоже.
– Ну хуй с тобой, – махнул рукой Стасик.
Марина встала, подошла и села рядом с Говном:
– Спойте, я вас очень прошу.
Говно посмотрел на нее:
– Ой, бля, охуенная герла. Стас, откуда?
– Оттуда.
– Спойте, – Марина погладила его по плечу.
– Ой, – он закатил глаза, – я умираю.
– Споете?
Он снова нехотя приподнялся, подошел, повесил на шею гитару.
Басист направился было за ним, но Говно отмахнулся:
– Черный, ты лучше после про стаканы споешь.
Легонько перебирая струны, он откашлялся, сморщив свое худое лицо:
– Ой, бля, изжога от мочи…
Гитара его стала звучать громче и протяжней, вступление кончилось, и Говно запел:
– Моиии друзьяяя меняяя не люююбяяят, ониии лишь пьююют и бооольшеее ничегооо… И девооочкиии меняяя не люююбят, они лииишь трааах, трааах, трааах и бооольше ничегооо…
Он играл хорошо, почти не глядя на гриф, делая красивые блюзовые переборы. Его раскачивало, голова то и дело свешивалась на грудь, башмаки отбивали такт:
– Зачееем, зачееем я в бааар идууу с друуузьямииии, зачееем, зачееем я дееевооочек клаааду в кроваааать… Мнеее вооодка не нужнааа, пусть выыыпьют ее сааамииии, нааа дееевичьи пупкиии мнеее вооовсе наплеваааать…
Марина слушала этого угловатого парня как завороженная, не в силах оторваться от этих худых бледных рук, размалеванного лица, блестящих брюк. Он пел так просто и безыскусно, не заботясь ни о чем, не думая, не обращая ни на кого внимания.
– Пооойду пойдууу я лучше вдоооль забооора и буууду присееедааать, кааак жооопа, нааа газооон… Я слааавы не хочууу, я не хооочууу позоорааа, пууусть мееент меняяя метееет, коооль есть нааа тооо резооон…
Блюз был бесконечным, долгим, заунывным и тоскливым, как и положено быть блюзу. Говно делал проигрыши, склонившись над гитарой, потом снова пел.
Когда он кончил, все захлопали, Стасик засвистел, а Марина подошла к Говну и поцеловала его в потную бледную щеку.
– Ой, я умер, – засмеялся он, похлопывая Марину по заду. – Стаc, сука, давай поставь чего-нибудь, хули я тут на вас пашу!
– А чего ты хочешь, дорогуша?
– Ну чего-нибудь путевое, чтоб по кайфу пошло.
– «Звездные войны» есть.
– Я четыре раза смотрел. Давай другое.
– А больше… «Последнее танго в Париже».
– Это что?
– Хороший фильм.
– Ну давай, давай…
Все повернулись к телевизору, сидящие на полу подползли ближе.
Стасик включил видеоприставку, установил кассету.Заискрил экран, пошли титры.
– А выпить не осталось? – спросил Говно, садясь рядом с Мариной.
Басист показал пустую бутылку.
– Ну ты и алкаш, – усмехнулся Говно, обнимая Марину и кладя ей голову на плечо. – Ой, устамши мы, товарищи артисты.
Стасик похлопал его по колену:
– Отдыхай, я пойду чай поставлю.
– Во-во. Давно пора, – буркнул басист, ложась перед телевизором.
А на экране кудрявая девка в манто и черной широкополой шляпе шла по виадуку мимо неподвижно стоящего, смотрящего в землю Марлона Брандо.
Марина смотрела этот фильм еще лет семь назад, когда его называли «хулиганским» и «порнографическим».
Вот сейчас она обратится к толстой негритянке за ключом от сдаваемой квартиры, и та, передав, схватит ее за руку, истерически смеясь и осыпая вульгарными комплиментами.
– Вы такая миленькая, молоденькая! – выкрикнула плохо освещенная негритянка, и девица вырвала руку.
«А ведь можно было и не вырывать», – подумала Марина.
Рядом на стене висела книжная полка.
Она протянула руку, вытащила вручную переплетенный том.
Это была «Роза Мира», впервые попавшаяся ей лет в восемнадцать.
Марина стала листать книгу.
– Смотри лучше, – толкнул ее Говно. – Смотри, трахаются.
