Павел Тетерский - Muto boyz
— …Отлично. Ну, я поехал. Мне пора.
Что-то в Чикатилином облике мне упорно не нравилось. Что именно меня смущало, я понял при последнем беглом осмотре, когда двери лифта уже закрывались.
Я хорьком метнулся к лифту и в полушпагате успел вставить ногу между его сдвигающимися дверцами. Офисная туфля сжалась в нелепую продолговатую колодку, а потом двери снова распахнулись.
— Чикатило!
— Ась?
— Застегни ширинку, Чикатило!!!
— Что? А, да, действительно. Спасибо за совет, батенька. Ну, я поехал.
Я втиснулся в лифт, нажал на кнопку «1» и пристально посмотрел в Чикатилины хитрые глазки. Всё с ним было понятно, с этим долбаным сексуальным маньяком.
— Что, не вовремя Стриж позвонил, да? Обгадил тебе всю малину? Признайся, ты сделал это, правда?
Чик посмотрел на меня с видом заговорщика, готовящего чей-то побег из Бастилии.
— Она сама… Это была её инициатива. Она мне сказала, что ей нравится, как мы рискуем. И то, что я никогда не…
Лифт стукнулся днищем обо что-то мягкое, пружинное — если бы не идиотская скорость движения, его приземление вообще бы не ощущалось. Двери открыли нашим взглядам несколько выхолощенных людей с картинок — тех, что в основном и составляли дневное содержимое офисного центра. На их ухоженных елейных лицах читалось: «Жизнь удалась», и я впервые за всё время в этих стенах поймал себя на том, что наконец-то и я с ними солидарен: наша жизнь тоже потихоньку начинала налаживаться. Ясное дело — мы вкладывали в понятие «жизнь удалась» не то, что они, но какая в конце концов разница: каждый получает свой кайф, а люди, получающие свой кайф, в чём-то сходны.
Мы вышли в холл, а портреты из серии «Жизнь удалась» начали по одному вписываться на наше место.
— Это она ещё при мне сказала. А насчёт риска — я ведь тоже рискую. Вместе с тобой. Но вот меня она почему-то не трахает прямо на рабочем столе.
— На подоконнике, батенька. Прошу заметить — на подоконнике. Немного меньше скептицизма, больше веры в саксесс — и вы тоже будете заниматься сексом на…
— Пошёл на х…!!!
Чикатило отвратительно засмеялся и развернулся в сторону выхода, протягивая по направлению ко мне руку с факом среднего пальца. Я нырнул в лифт, в котором клерки уже приготовились к отбытию, нажал кнопку «16» и занял место у дальней стенки.
— Я всё равно ничего не успел… Стриженов позвонил, когда уже подходило! — донеслось до меня из-за уже почти закрытых дверей. Клерки сделали вид, что ничего не услышали — только одна средней внешности мэм в деловом костюме заулыбалась сквозь поджатые губы, косясь в мою сторону.
— Мы, менеджеры, мы ведь тоже люди, — сказал я ей. — Ничто человеческое нам не чуждо.
Теперь заулыбались сразу несколько клерков. «Наверное, они действительно тоже люди», — подумалось мне.
Я влетел в двери офиса очень вовремя: раскрасневшаяся Илона как раз собиралась что-то врать в телефонный ресивер — однозначно, отмазывать моё отсутствие.
— Ах, вот он, уже пришёл, — облегчённо прощебетала она, — передаю трубку. — И, прикрыв эту самую трубку наманикюренными пальчиками (которые ещё минут пять назад вгрызались на подоконнике в Чикатилину мякоть), одними губами прошептала в мою сторону: — Это Нэцкэ.
Я жестом попросил её плеснуть мне для храбрости. Перехватил ресивер и, прокашлявшись, произнёс офисно-небрежное «Слушаю вас».
Никита мурыжил меня по телефону, наверное, минут двадцать, не меньше. Он задавал мне всякие каверзные вопросы, ковырялся изнутри, повторял вопросы дважды — это был настоящий допрос, почти профессиональный, честное слово. Он, конечно, и в мыслях не мог представить, что мы собираемся его кинуть — нет, он просто хотел правильно вычислить виноватого, который должен был платить за то, что весь его легальный бизнес покатился коту под хвост. Он жил по понятиям и готов был нести ответственность за свои косяки — но я должен был убедить его в том, что это именно ЕГО косяк, ничей другой. Что я и пытался сделать все эти двадцать минут. За это время я успел заглотить ещё две полфаланги, несколько раз — в особо критических ситуациях — изойтись испариной и раза три подумать о том, что в биографии Никиты наверняка бывали и другие допросы — с бейсбольными битами, утюгами на животах и паяльниками в анусах. Но голос мой звучал ровно и без запинки, каждый раз я выруливал на поворотах, как Шумахер на трассе в Монте-Карло, и не облажался ни разу. Пару раз я ловил на себе взгляды Илоны — приятные, нежные и наводящие на мысли о подоконнике, который был гипотетически возможен по окончании всей этой заварухи.
— Ну, — сказал напоследок Нэцкэ, — и каково твоё резюме?
— По поводу чего?
— По поводу билетов.
— Однозначно, Никита Никитич. Мы потеряли билеты.
— Если мы до конца дня дозвонимся этим австрийцам, мы можем рассчитывать, что к утру субботы билеты будут на месте?
— Я уже звонил. Они говорят, что не отвечают за то, что мы дали им неверный адрес, — врал я. — Они согласны выслать билеты по новому адресу, но для этого они должны сначала к ним вернуться. То, что они вернутся сегодня до восемнадцати ноль-ноль по нашему времени, не может гарантировать никто — они сейчас в пути, и отследить их нет никакой возможности.
— Почему только до восемнадцати?
— Потому что у них в это время будет четыре, а они по пятницам всегда работают до четырёх.
Нэцкэ покряхтел несколько секунд, а потом сказал кому-то виртуальному: «Андрюха, тормози». Андрюха затормозил так, что я услышал это даже по телефону.
— Вот пидорасы, — резюмировал Нэцкэ. — Да они же все — полные гандоны. До четырёх часов работают, а?
Если бы это продолжалось ещё минут пять, у меня бы сдали нервы — я бы либо сделал хэндэ хох и при знался во всём, либо заорал бы на него матом, либо подписал бы нам смертный приговор ещё каким-нибудь образом. Меня не спасала даже водка на голодный желудок, я не мог даже храбро запьянеть. Но в тот день кто-то следил за нами, какой-то ангел-хранитель — Нэцкэ взял полуминутную паузу и выдал:
— Ладно. Через полчаса жди меня у входа в офисный центр. Машину мою знаешь?
— Конечно, знаю. Чёрный «сабурбан».
— Отлично. Жду ровно через полчаса.
Эти полчаса я провёл в толчке, возле раковины. Раздевшись до пояса и смывая пот, охлаждая голову под ледяной струёй и набивая рот тоннами подушечек эвкалиптового «Орбита». Клерки, заходившие отлить, непонимающе-боязливо зыркали на меня как на полного идиота. К исходу двадцать пятой минуты меня бил не вяжущийся с погодой озноб, а тело покрылось мурашками так интенсивно, что риск вспотеть внутри «сабурбана» теперь сводился к минимуму. Я не мог позволить себе такую роскошь — почти все бандиты и экс-бандиты прирождённые психологи, пусть даже на неосознанном ими самими уровне. Им не нужны доказательства вашей виновности/невиновности, они находят их в вашем поведении и поведении вашего тела.
Я вытерся бумажными полотенцами, надел белый воротничок, повязал галстук и двинулся на выход.
«Сабурбан» с Андрюхой за рулём тормозил у парадного как раз в тот момент, когда я выписывался из бесшумно-шикарных стеклянных дверей-вертушек. Големы синхронно вылезли из противоположных дверей и приняли симметричные стойки по обе стороны долбаного катафалка. Их тела застыли неподвижно, как будто какая-нибудь Медуза Горгона случайно бросила взгляд на их возбуждающий рельеф, но головы постоянно проворачивались. Мне даже показалось, что они крутились только в одну сторону, на триста шестьдесят вокруг своей оси, как башни фундаментального танка «Иосиф Сталин» — эти прокруты были настолько механическими и расчётливо-плавными, что смена курса даже не бросалась в глаза. Я шёл в их сторону и думал: в каком направлении будут отскакивать пули, если разрядить в них обойму из автомата Калашникова?
Я вдруг осознал, что совсем перестал мандражировать. Так бывает в моменты, когда понимаешь, что шансов спрыгнуть у тебя больше нет, что вот оно, сейчас — или пан, или пропал. Парни, которые в первый раз собираются прыгнуть с парашютом, почти все перестают трястись после того, как впишутся в самолёт и займут свои места на продольных лавочках — у меня было что-то родственное, из этой же серии. Наверное, адреналин выделяется не от страха как такового, а от страха упустить возможность избежать экстрима, когда таковая возможность ещё есть в наличии — не знаю, никогда не задумывался над этим вопросом.
Нэцкэ пригласил меня на переднее сиденье, ещё тёплое после каменной задницы одного из големов — я сидел вполоборота и наблюдал за тем, как он отсчитывает стопку долларов, новых и хрустящих, как корочка французского батона — уже почти, практически СОВСЕМ, АБСОЛЮТНО НАШИХ долларов. А Нэцкэ наблюдал за мной, видимо, он мог делать одновременно несколько дел, как Гай Юлий Цезарь.
