Алистер Кроули - Развратный роман
К тому времени мухи облепили копошащейся массой его мужественный старший член: они были похожи на могильных червей, откормленных женскими глазами. Опечаленная душа приободрилась, и капитан стой–смирно вновь стал самим собой.
— Отличный метод, — пояснил Архиепископ. — Как я выяснил, он помогает даже в наиболее запущенных случаях. Когда путана и профура отработают весь свой грязный репертуар, когда хабара и хавыра махнут рукой, а флика и фоска презрительно плюнут на эту штуковину, тогда Вельзевул придет на помощь, а праотец Авраам поверит в небылицы про Исаака. Раз уж ко мне вернулись силы, я попрошу тебя приютить меня в своем дерьмохранилище и спою тебе прекрасные песенки о временах моей молодости.
Не дождавшись ответа, он вскочил мне на спину, и зловонная залупа заебисто–загребущего засранца заерзала в моем зудящем заду.
CAPITULUM VIII Игры с надгробием, или Покойник и поп
Нет уж, не стану я приводить тех песен, что пел Архиепископ. Не годятся они для ваших нежных ушек, девочки мои! Напрасно вы обнажаете животики и ласкаете себя, истекая слизью и гноем, а ваши забитые навозом клистирные трубки хором поют мне прямо в уши, благодаря за мой аромат. Нет, говорю вам, я непреклонен, как сталь! Можете корчиться в самых разнузданных позах, можете крепко обнимать моего малинового воробышка, пока он не защебечет и не взлетит стрелой в голубые божьи небеса, но я НИКОГДА не стану развращать вас этими оскорбительными, греховными песенками. Я не приведу ни слова, ни звука, от которых покраснела бы даже самая скромная женщина, — никогда не приму я участия в растлении хотя бы одной непорочной детской души. Пизды, я защищу вас! Прочь, болты! Не приближайтесь к невинным девочкам и женщинам, для которых я пишу эту книгу благопристойных изречений набожного светила Церкви. Так что давайте закроем глаза на временную неучтивость праведного старца и простим его, ведь он виноват лишь в том, что родился во времена, когда народ был не столь разборчив! И давайте позволим ему вернуться к тихой, не богатой событиями автобиографии, коей он до сих пор так приятно и безобидно нас развлекал.
Вы позволите — позволите ли вы, грошовые хлюпалки? Что ж, девчонки навсегда останутся девчонками. Даже Адам совершил первородный грех из–за сущего пустяка… О, если вы будете так сосать, я просто с ума сойду… Перестаньте, ради бога! Вот вам песня.
Песенка Архиепископа
Я драл ее лоханку
И дрючил передок,
Сандалил запеканку,
Дербанил пирожок.
Пердолил ее пчелку,
Манилку семенил,
Чекрыжил голощелку,
Болтом по ней водил.
Имел ее в корыто,
Взбирался на друшляк,
И шуровал открыто
В парилке мой елдак.
Я трахал ее киску
И ставил ей пистон,
Давал сосать ириску,
Вступал в перепихон.
Кидал за палкой палку,
Оладушек порол,
Впендюривал ей скалку,
Насаживал на кол.
Запаривал кукана
И дуло шлифовал,
Вафлями из банана
По штуцеру пулял.
Я в ножички игрался,
Зондировал дупло
И с пудингом сношался
Всем чирышкам назло!
Я чистил сковородку,
Прожаривал стручок,
Натягивал пилотку
На свой большой крючок.
Коптил ее селедку
И колбасу вставлял,
Топырил посередке,
В лохматый сейф вдувал.
Чесал ее кошелку,
Пихал в дырищу кляп,
Скреб пестиком ей челку,
Чтоб шомпол не ослаб.
Приходовал пердильник,
Вонялку бороздил,
Но бравый щекотильник
В мохнатку угодил.
Вы поняли, наверно,
Кто будущий отец, —
И скорбь его безмерна…
Тут песенке — конец!
Ну вот, а теперь оставьте меня в покое, и я продолжу рассказ Архиепископа.
Почему столь сладкие деньки не могут длиться вечно? Ах, Джимсон! О, божественный маэстро со своей оперой Оранж–Пико! При страстной мысли о твоем дорогом говносборнике мои кальсоны по–прежнему заливает сливочный эликсир бессмертия. Но все кончилось, причем трагично. Беспечный юнец слишком близко подпустил к себе С…и Б…с, и ее дыхание сгубило его (что случилось бы с любым другим существом, стоящим на эволюционной лестнице чуть выше Л…и или Г…са, а уж они–то защищены своим беспробудным пьянством). С разбитым сердцем и ментулой, повисшей, точно плакучая ива (хоть она больше и не плакала), покидал я то, что осталось от Стиви. Я даже попробовал расквитаться с воровкой Смертью! Набросился на любимый труп и содомил его денно и нощно. К тому времени я уже возмужал и полностью превзошел свою же ребяческую возню с королевской соусницей распущенной правительницы Э…да. По мере разложения (а вонь была ужасная, поскольку заквасочка С…и пропитала всю его тушу), я бешено забивал свой гузнотер в появляющиеся дырки, словно в безумной надежде запрудить рокочущую реку проклятой пагубы и погибели. Больше недели я и впрямь прилагал для этого все силы. Пациент в действительности набрал вес. Но время — всегда на стороне выносливых. На вторую неделю я с трудом сохранял горизонтальное положение, на третью он неуклонно сдавал позиции, на четвертую — рассыпался подо мной на куски, а на пятую я прилежно и добросовестно пердолил эти куски один за другим, но все — без толку. Пользуясь бессмертными словами По, Стивен Джимсон превратился в полужидкую, отвратительную, гниющую массу[42]. Даже не думай, будто мое чувство было ослаблено столь ничтожным обстоятельством! Нет, уверяю тебя! Клянусь на сей священной реликвии, — он достал кусок Истинной Закидушки с трипперной каплей святой Магдалины и благоговейно облобызал его, — что на этом возлюбленном теле не осталось ни пяди, которую по–хорошему еще можно было бы раздербанить. Пока эта масса сохраняла хоть какую–то вязкость, я драл ее не по–детски. Но вскоре она застыла, и я поневоле отступил. Однако моя любовь к родному Стиви была так велика, что я пропорол дырку в его надгробной плите и целых полгода ни на миг не покидал этого освященного клочка земли. Тем не менее, мое духовное начальство вскоре вставило мне палку в колеса. Я оставался бы на могиле и поныне, если бы мне не напомнили, что меня ждет великая карьера и что негоже для мужчины — тем паче христианина! — допускать, чтобы личная скорбь, как бы глубока она ни была, затмевала наш долг пред этой прекрасной жизнью. Тщетно возражал я, что для меня не осталось в мире никакой красоты, а единственный мой долг — перед мертвым возлюбленным. Но иезуит был хитер. Во имя этого долга, — настаивал он, — ты не можешь извлечь свою медную палицу из мемориального камня, но если ты ее не вытащишь, я непременно отрублю ее, причем сию же минуту, черт возьми! Я не собираюсь торчать здесь целый день: у меня дома петличка заждалась моего букетика. Только не так блядски быстро, мистер, прошу вас! — взмолился я. — Ведь у каждой медали есть две стороны. Отрубите, если сможете! Он тотчас поднял меч и нанес яростный удар у самого корня моей кропильницы, однако оружие переломилось. О нет, я вовсе не хвастаюсь твердостью своего бессрочного арендатора! Напомню тебе следующий научно доказанный факт (см. исследования Герберта Джэксона): если пустить струю воды с достаточной скоростью, она станет прочной, словно сталь. Все эти месяцы непрерывной содомии без отдыха или передышки я практически не сбавлял своего трахального темпа. Но по–настоящему велик лишь тот, кто в победный час навязывает разумные условия перемирия, а вовсе не тот, кто оскорбляет и доводит до отчаяния противника, возможно, уже готового пойти на обоюдовыгодный компромисс.
— Пойдемте, святой отец! — обратился я к изумленному священнику. — В жопе еще остались самые отменные какашки.
Таким было мое нежное прощание со Стивеном Джимсоном.
Но Лейла, подбежавшая меня обнять, впервые в жизни потерпела неудачу. Семь дней сражалась она с моим длиномером, точно Палинур[43] с волнами, но у нее так ничего и не вышло. Я побил все рекорды в беге на долгую дистанцию и нуждался в отдыхе. Даже роскошный таз моей юношеской зазнобы не сумел меня возбудить: раз уж реакция началась, остановить ее ничто не в силах. На восьмой день Лейла откинулась навзничь с усталым, протяжным воем, а на двадцать шестой она очнулась и попробовала еще. На сей раз ее усилия увенчались успехом: три капельки драгоценной жидкости просочились в ее хлебало и разбередили язвы у нее во рту. Я снова стал мужчиной.
О, как неисповедимы пути Господни! Из этих–то трех капелек появились на свет трое моих сыновей! Едкое пламя моей расточительности вызвало раздражение Лейлиного язычка, она закашлялась и выплюнула их. Три капельки упали, соответственно, в раздувшиеся птичьи гнездышки трех монастырских профураток, которые случайно дрочили поблизости, нисколько не опасаясь грядущих последствий! Однако Немезида настигла их! Все до одной зачали и родили сыновей, которых назвали Иисусами, полагая, что рядом не было ни единого мужика. Забывшись в любовном трансе, они даже не подозревали о том, что коварные сперматозоиды попа́дали, точно мячики, на афродизиачные теннисные корты их эдемских садов.
