Лайонел Шрайвер - Другая жизнь (So Much for That)
– Суровая шутка.
– Да, – улыбнулась Флика. – Но знаешь, мне было не смешно.
– Что сказали родители?
– Ей пришлось подыскивать настоящие лекарства – антидепрессанты. А еще они стали такие вежливые друг с другом. «Джексон, дорогой, будь любезен, передай мне салат». Может, ей и нужен золофт, но от него точно поправляются. За последние пару месяцев Хитер набрала пять фунтов.
– Лучше бы она и тебе одолжила.
– Да уж, и тебе тоже.
– Слушай, что-то нашла для своей коллекции мобильных телефонов? – Сама мысль о том, что кто-то может «собирать» раритеты современных технологий, которые для нее все равно оставались новинками, заставляла Глинис чувствовать себя старухой.
– Нашла настоящую рухлядь 2001 года, – с гордостью заявила Флика тоном человека, отыскавшего на блошином рынке предмет времен Людовика XIV. – Такой огромный, прямоугольный. Если показаться с таким в школе, смеху будет на весь город. А как ты? Когда следующая химия?
Ох, а было время, когда подруги спрашивали: «Над чем ты работаешь?» или «Когда собираетесь поехать за границу?».
– На следующей неделе, – ответила Глинис. – Поэтому я и могу с тобой разговаривать. После предыдущей прошло уже две недели. Но процедуру сделают только в том случае, если анализ крови будет приемлемым.
– Химия – ты мне никогда не рассказывала. Как это? Удивительно, но раньше ее об этом спросили лишь пара друзей. Слово «химия» было на слуху у ровесников Глинис, все привыкли и считали, будто знают, что это такое. Но они не знали.
– Кто-то приходит один, кто-то с сопровождением. Я не склонна быть в компании…
– Неудивительно.
– Все считают меня надменной и заносчивой.
– Что так и есть.
Глинис сама удивилась: стерпела от семнадцатилетней девочки то, чего никогда не простила бы подруге.
– Не стоит меня винить. Слушать, как они хвастаются, чем их вырвало или какая сыпь появилась после последней процедуры… Лучше я посижу одна.
– Я тоже не люблю общаться с больными СВД, – сказала Флика, привычным движением стерев слюну с подбородка напульсником на запястье. – Никто из нас не любит. Летний лагерь еще ничего, но на занятия в группе поддержки мало кто приходит. Родители общаются, а мы просто делаем вид, что нам нравится.
– Честно признаться, я удивлена. Вас ведь так мало. Неужели неинтересно обменяться мнениями?
– Если бы ты была такой, как я, захотела бы смотреться в зеркало? Когда я одна, то стараюсь забыть об этом. У меня даже получается. Я плохо хожу, но все же могу добраться, куда мне надо. Когда я вижу других детей, я понимаю, что они уроды. И я урод. Не хочу этого видеть. И стараюсь не видеть.
– Чтобы ты не думала, что я социально изолируюсь, скажу, что последний раз у меня был разговор в приемной, пока я ждала химию. Мы разговорились, потому что я услышала, что у него тоже мезотелиома, а это как СВД: нас тоже мало. Оказалось, он до сих пор работает. Страшно представить. Я едва двигаюсь, а он кирпичи кладет. Но он не может уволиться, работа нужна для страховки.
– Нам повезло. Мама и Шеп терпят свои ненавистные работы, чтобы обеспечить нам достойный уход.
Своим поведением Флика пробуждала в Глинис желание излить кому-то душу. Но всему есть предел. Не стоит объяснять девочке-подростку, что «ненавистная работа» ее мужа – одна из составляющих мер его наказания. За Пембу, за планы на Будущую-Будущую жизнь, в которой нет места его жене, и за то, что у нее рак.
– Знаешь, – Глинис вернулась к разговору, – иногда со мной ездит Нэнси, соседка, которую я раньше терпеть не могла, а теперь не могу без нее обходиться. Сначала мы прохлаждаемся в приемной, люди проверяют, все ли у них нормально на голове; многие женщины носят косынку, знаешь, как русские бабушки, чувствуешь, словно оказался в прошлом веке.
Мужчины более изобретательны – бейсболки, всевозможные шляпы. Один парень каждый раз приходит в «стетсоне» с серебряной звездой, как шериф на Диком Западе. Перед выходом я принимаю апрепитант, за полчаса до процедуры выпиваю «марципан». Правда, пока жду, еще успеваю принять несколько таблеток. Помнишь кожаную папку для бумаг, которую мне подарила твоя мама, мне с ней очень удобно. Раньше я пользовалась пластиковой папкой. Некоторые посетители приходят в гости с ароматическими свечами, от которых меня тошнит. Но у твоей мамы потрясающий талант делать подарки.
– Да, что касается вещей для больных людей, она спец.
– Ах да, еще забыла про дурацкое состязание за лучшее кресло. Они все одинаковые, как массажные, очень удобные. Однако некоторые приезжают пораньше, чтобы занять место у окна и смотреть на Гудзон. Сомневаюсь, что Эдвард Морган Форстер думал о «Каламбиа пресвитериан», когда писал «Комнату с видом».
– Извини. Давай короче.
– Вот что получаешь, когда откровенничаешь с детьми. Флика скривилась, она не считала себя ребенком.
– Если я поспешу, то успеваю занять хорошее место. Потом начинают развозить напитки, ты не поверишь, прямо как на стадионе «Янки». Так они стараются заставить всех пить, но меня не обманешь. Мне надоело ходить в туалет с капельницей.
Потом мою правую руку опускают в теплую воду, в мое время так подшучивали друг над другом в лагере, клали спящему человеку руку в воду, чтобы он описался. Когда накладывают жгут, меня уже начинает мутить, несмотря на «марципан». Боль от укола почти не чувствуется; мне плохо от самого осознания того, что происходит. Нэнси всегда держит меня за руку и смотрит в глаза, стараясь отвлечь, пока медсестра ищет вену, и пересказывает свои дурацкие рецепты… например, муссов из пакетиков «Джелло», пудингов с консервированным горошком! Сейчас она уже поняла, что мне отвратительна мысль о приготовлении блюд из порошковой смеси, и стала придумывать другие рецепты, к сожалению, не менее омерзительные. И еще более запутанные. Дальнейшее кажется сюрреалистичным.
– Почему сюрреалистичным?
– Медсестра приносит препарат для капельницы в мешочке, похожем на детский рюкзак, только вместо картинки утенка Даффи надпись огромными буквами: «ТОКСИЧНО», лучше бы сразу написали: «Не приближайтесь и на милю к этой гадости, она вас убьет». И это правда. Но все сидят на своих местах и позволяют медсестрам прикрепить их к штативу. Мы листаем журналы или смотрим маленький телевизор, вмонтированный в кресло, пока яд часами растекается по организму. Персонал снует туда-сюда, держа наготове лекарства, словно конфетки, на случай, если кому-то станет плохо. Капельница издает размеренный звук, похожий на кваканье. Тебе будет сложно это понять, но я всегда вспоминаю проигрыватель грампластинок, кажется, что иголка застряла в конце пластинки. Квык, квык… От монотонности происходящего меня клонит в сон. Мы все покорно позволяем вводить себе наркотик, безмолвные, как овцы, как евреи, выстроившиеся в очередь в душ в концлагере. Разве все это не кажется сюрреалистичным? Знаешь, каждый раз у меня возникают своего рода вспышки сознания. Я никогда никому об этом не говорила, чтобы меня не сочли сумасшедшей. Ты смотрела «Звездный путь»?
– Я никогда не слушала проигрыватель, но, к счастью, смотрела «Звездный путь». Мы с папой его обожаем. А мама считает, что это чушь.
– Может, и чушь. Твоей маме давно пора перестать быть такой занудой.
– Даже не надейся.
– Ладно, дело не в этом, помнишь, там есть эпизод об одной планете, на которой раненные в войне должны были войти в будку самоубийств и погибнуть, если компьютер посчитает необходимым. Такое уже случалось в истории, например нацизм. Потом появляется капитан Кирк, разрушает их планы и произносит пафосную речь о том, что сейчас они должны решить, будут ли и дальше убивать друг друга или одумаются и заключат мир. Каждый раз, когда я приезжаю на химию, представляю, как в онкологическое отделение врывается капитан Кирк, изумленно оглядывает несчастных, позволяющих вводить себе этот стрихнин, и в бешенстве начинает выдергивать иглы капельниц. Затем он говорит о том, что это недопустимые варварские методы, что нельзя лечить болезнь ядом. Весь мир сошел с ума. Я уверена, что спустя годы люди будут относиться к химиотерапии с таким же презрением, как сейчас к кровопусканию и лечению пиявками.
В этот момент приоткрылась дверь, и Кэрол просунула голову внутрь:
– Решила проверить, не надоели ли вы друг другу. Глинис пригласила ее войти, хотя здоровым людям было
здесь не место, они были чужестранцами, прилетевшими с другой планеты, где царит благополучие и нет места боли; атмосфера в комнате мгновенно изменилась. Глинис поспешно сменила тему и стала расспрашивать Кэрол об отношениях с мужем, пока неожиданно не поняла, что подруге это совершенно неинтересно. Присмотревшись, она увидела, что Кэрол выглядит усталой, под глазами залегли темные тени, чуть менее заметные в полумраке спальни; казалось, ее не заботит никто и ничто, даже Флика. Глинис сказала, что на следующей неделе ей предстоит еще один «химический коктейль», и Кэрол постаралась ее приободрить.
