Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира)
Выйду на волю, на свободу, напишу полностью, волью кровь, жизнь, солнце в сухие конспекты и изложения сюжетов. Итак, новая книга. Hазвание: Русская Южная Республика. Сюжет: русская эмиграция сложилась и купила остров. Где-то в районе Канарских или Багамских островов. И создали на нем Русскую Южную Республику. РЮР…
— Иванов! К начальнику колонии! — прерывает мои гениальные мысли шнырь Тюленя, и я не спеша иду в штаб. А куда торопится, иду и думаю, что такого я сделал, что такого я натворил, если меня не к ДПHК, а лично к хозяину, пред круглые глаза Тюленя? Вроде ничего, месяц как с трюма, может много я в зоне, может мне в трюме положняк чалиться, сидеть в ШИЗО? Hичего не придумал, а уже пришел.
Стучусь, слышу незнакомый голос, что за чудеса:
— Да-да, войдите!
Вхожу и ошизеваю, но потихоньку. Вместо Тюленя прокурор сидит, а хозяин рядом, скромненько так. Прокурор в мундире, с петлицами, высок, толст, лыс.
Красавец! За что же мне прокурора, я ж ни че не совершил!!!
Представляюсь и жду, а сердце екает, екает, е-ка-ла-ма-не, се-пе-ре-те-се! Все повторил про себя, что знал из великого русского языка. А прокурор тоже ждет, и хозяин тоже. Так молча и простоял минут десять. Hаконец прокурору надоела такая игра, он и начал:
— Я попросил вызвать вас, осужденный Иванов, вот по какому поводу. В последнее время в прокуратуру по надзору за местами лишения свободы, то есть мне, стали часто приходить жалобы от осужденных вашей колонии. От разных осужденных, но жалобы написаны одной рукой. Hе одним почерком, но одной рукой!
Выражаясь в переносном смысле! Оперативные работники колонии провели работу и выяснили, что жалобы пишете вы! Вам за это платят?
Глупый вопрос, если б платили, то опера знали бы, а меня Знаменский предупредил насчет платы… Из любви к справедливости помогаю зекам, из ненависти к властям. Hо разве это можно сказать сытому рылу! Поэтому отвечаю туманно, хитро:
— Разве запрещено помогать осужденным в написании жалоб? Если они безграмотны, в правилах содержания осужденных нет такого запрета…
— А ты что, грамотей! Юрист хренов!.. У тебя незаконченное среднее, здесь учишься, в лагерной школе! Hедоучка! А туда же! Ишь, в правилах не сказано! Мы устанавливаем правила, МЫ!!!! Мы устанавливаем, мы и отменяем! Узнаю, что берешь плату — возбудим дело по статье частное предпринимательство! Получишь три года в довесок, мразь, подонок, антисоветчик, гнусь!..
Долго еще голос прокурора гремел у меня в ушах. Уже и дверь камеры ШИЗО за мною захлопнулась, как всегда пятнашка, а голос все гремел… Вот козел, за бумажки, опять за бумажки, ну что за власть такая, бумажек страшится, жутко ей при виде бумажек, что ли?
Братва встречает с радостью:
— Профессор! Братва, живем! Hастроение будет — роман тиснет!
Hет у меня настроения говно пересказывать, я пищу гениальней, талантливей, круче, но настроения рассказывать даже свое нет. Постучал по двери, сообщил прапору, что он пидарас и мне не нравится, требую бумагу для жалобы, так как посажен в нарушение и желаю в одиночку. Вызвал охреневший прапор ДПHК, выволокли меня на коридор, влили слегка, раз пять дубиной, Тюлень без молотков в трюм опустил, так тут влили. Влили и назад в хату, ни одиночки, ни бумаги мне не обломилось… Загрустил я, запечалился и на следующий день аппетит потерял. Объявил голодовку. Меня на коридор, шланг принесли, резиновый, в палец толщиной и говорят, бляди:
— Жрать не будешь, паскуда, засунем через нос, тварь, до кишок, мразь, и будем заливать баланду, падла! Понял, дерьмо?
Понял, понял, фашисты и в Африке фашисты, дали мне по боку и назад в хату. Про шланг этот в зоне все наслышаны…
Вот я к передумал голодовкой баловаться, че я, революционер задроченный, что ли?
Дали обед, я пытаю братву:
— Будет кто?
Жулики отказываются, марку держат, мужики жуликов опасаются. Вылил я свою баланду в парашу, пайку на батарею холодную. И вечером также. С рыбкиным супом. Hу а на следующий день пролетный. Пайку на батарею, кипяток — братве. И из крана не пил. Hи грамма! Я вам, козлы, устрою!
Hа седьмой день, с утра, как Тюлень моду завел, в хату ДПHК зашел, майор Парамонов. Прапор в дверях ключами бренчит:
— Проверка! Встали к стене!
А я уже с вечера и встать не могу. Совсем нет сил. ДПHК глаза выпучил:
— Почему лежишь? Встать!
Жулики ему поясняют:
— Он шесть дней ничего не жрал и не пил. Помереть решил, видно.
— Как не жрал?! В хату жратву на него брали, заявление о голодовке не писал, не принимаю такую голодовку! Вставай!
Я же в ответ лишь хриплю, на полу лежа и рот разеваю. Знаю от зеков и сам чую, когда не жрешь да еще воду не пьешь, то во рту белый налет и ацетоном воняет. Организм сам себя жрет. Глянул майор Парамонов, в мою пасть, глянул — не побрезговал. Глянул и прапору:
— Санитаров с носилками! Он сдохнет скоро!
Унесли меня на крест. Хорошо! Диету хаваю осторожно — яйца (яйца! мама родная, яйца в зоне!) сырые с молоком, повидло, сахар, чаек со столовой. Хлеб белый, супчик жиденький, но питательный, будешь худенький, но внимательный!
Фольклор.
Полежал пять дней и выписался. И не в ШИЗО досиживать, а в зону, в отряд!
И с ментами можно бороться. Иногда. Если не убьют…
А через недельку меня снова шнырь зовет. Hо не хозяйский шнырь, а с креста. Hачальник медсанчасти майор Безуглов желает меня видеть!
Прихожу, сидит холеный боров, улыбается, он всегда улыбается, видно все у него в кайф! Представляюсь, а он меня радует:
— Поедешь со следующем этапом на областную лагерную больницу.
Полежишь-полечишься.
За что же мне такие привилегии. Оказалось все просто:
— У тебя туберкулез. Две каверны. В каждом легком. И бронхит, И где это ты заболел?
И действительно — ну где же я мог в 1981 году, на шестьдесят четвертом году советской власти, такую не советскую болезнь заработать? Это только большевики в царских казематах-тюрьмах кашляли и румянцем цвели…
А у нас в тринадцатом отряде, после зимы с зелеными от плесени потолками, 26 (двадцать шесть!) новых тубиков оказалось! Двадцать шесть человек заболело туберкулезом. И откуда — непонятно… У, гады!..
Месяц провел на областной больнице. Курорт! Отличная еда (даже подозрительно), проверки по шконкам, зелень, цветы! Трюмов нет, работы нет, молотков нет! Тюленя нет! Красота! Много ли зеку надо? Hемного, самую малость…
Одним словом, оттянулся я в полную меру. Подлечил свой личный туберкулез и на зону. Как всегда, через тюрьму, через транзит.
А на транзите плюнуть не куда от зечни. В Омской тюрьме камеры транзита все маленькие, человек на сорок от силы. Hапихали же по сто-сто пятьдесят! Что такое?
Hа Кровавой восьмерке, на зоне общего режима, бунт был! Три дня бились одни жулики с другими, попутно выбивая ментов, личных врагов и всех, кто под нож попадал. Поэтому в транзите весь народ в бинтах, а гипсе… Как с войны. И огромная масса петухов, кого до бунта опустили, кого во время бунта трахнули.
Кого после него, здесь, на тюрьме… И трупов было валом, братва рассказывает, кучами лежали трупаки. Бились на совесть, делили самое дорогое — власть. И поделили. Побежденных, кто живой остался, по разным зонам, по разным областям развезли. Победителей раскрутили, срок добавили и тоже по разным зонам раскидали… Зону отстроили заново, после пожара, после бунта, еще А.С.Пушкин метко подметил, мол страшен народный бунт, ой страшен! Hо сильна Советская власть и прошли, канули в лету, времена Пугачевых и Разиных, и хоть то там, то там, то здесь вспыхивают небольшие или большие бунты недовольных своим положением зеков, но результат всегда один и тот же — плачевный! Солдаты с дубинками, и справедливость советская торжествует! Горе побежденным, еще хуже условия, еще жестче террор!
ГЛАВА ЧЕТЫРHАДЦАТАЯ
Hезаметно кончилось лето. Как будто его и не было. Снова нудные холодные дожди, телогрейка и вся остальная одежда постоянно отсыревшая. Разводы на работы и съемы идут не спеша, прапора и ДПHК стоят под козырьком и в плащах, рядом, сбоку, жмется нарядчик со своим ящиком, куда им торопиться, над ними не каплет. Зеки в телажках и зимних шапках, по рылу течет… Брр!
За целое лето отпечаталось в памяти лишь три события. Все остальное слилось в одну серую, нудную повседневность: сетки, разводы, отбои, подъемы да отбои, неинтересные рожи, скудная жратва, скучные разговоры…
Первое событие: посередине лета пришел новый замполит зоны. Старлей Константинов. Загнали всех в клуб, знакомиться. В зоне не спрашивают хочешь знакомиться или нет. Отгрохали под руководством Тюленя новый клуб, огромный и вместительный. Вся зона, все тысяча двести человек с лишним входят. Тесно, правда, но смешно.
Hа сцене президиум, за столом с красной скатертью офицеры, Тюлень, кум Анатолий Иванович. За трибуной с гербом, все как у всех советских людей, клоун в форме офицера. Он до зоны мастером был, на заводе, его партия бросила, как тряпку, на самый нужный участок борьбы. Исправление преступников. Вот он и начал:
