Виктор Пелевин - Бэтман Аполло
Комната была светлой и веселой, со множеством ярких пятен. В ее стенах было несколько разноцветных дверей. Все внутри выглядело простым и недорогим, икеисто-демократичным, словно это было одно из помещений студенческого общежития (я подумал, что русские вампиры, наверное, так никогда и не поймут, в чем заключаются настоящие понты). На столе стоял раритетный белый макбук, а над ним висела пробковая доска, покрытая приколотыми бумажками…
На стенах, естественно, были радикально-непримиримые плакаты с подковыркой, которые так любит буржуазная детвора всего мира — вроде костра с горящей на нем ведьмой и подписью:
! FREE MADONNA!Один из плакатов, русскоязычный, озадачил меня всерьез. На нем была последовательность фотографий из русского «Форбса» — со свечкой под каждым фото. Текст гласил:
ОСТАНОВИТЬ ПЛУТОЦИД! ОБЩЕСТВО ЗАЩИТЫ МИРСКИХ СВИНОКНепонятно, кто в России мог изготовить такое. Кроме разве что меня. А я этого не делал точно. Видимо, все общество — если оно существовало — состояло из одной Софи. Девочка готовилась к моему приезду…
Я был тронут почти до слез.
Но самым поразительным, конечно, был объект вампо-арта, висящий на стене. Это был пародийный гобелен, изображающий коридор Хартланда: тряпичная стена с плюшевыми окошками, из которых торчали сушеные головы (не настоящие, конечно, а матерчатые) — Стива Джобса, Далай Ламы, Гитлера, какой-то блондинистой американской актрисы, чье имя я все время забывал, и… да, бэтмана Аполло XIII.
Из головы императора, вытканной с особым сатирическим задором, торчало множество булавок с разноцветными пластмассовыми шишечками на конце. Пара булавок с мстительной аккуратностью была воткнута ему в глаза. А на стене под ним было размашисто написано зеленым маркером:
FUCK APPALLOИменно так, через «а» — наверно, от «appalling»[33].
Рядом с головой бэтмана была еще одна — мужская, с черными волосами и бледным правильным лицом. Симпатичная, изготовленная безо всякого сарказма… Я вдруг понял, что это я сам. Даже маленькая родинка над моей правой бровью была на месте. И ни одной кнопки в меня воткнуто не было. Зато на плюшевой окантовке окна, из которого торчала моя тряпичная голова, было вышито красное сердечко с черной звездой внутри — такое же, как на плече у Софи, только совсем маленькое… Когда я рассмотрел его, мне показалось, что кто-то скормил моему сердцу кусочек шоколада.
Я подошел к Софи, склонился к ее почти касающейся подушек голове и поцеловал холодные неподвижные губы.
Я мог бы догадаться, что она выкинет. И все равно это стало для меня неожиданностью. Она открыла глаза — быстро и широко — и схватила меня за шею.
— Ты снова потревожил мой сон, — прошипела она. — Прошлый раз я отпустила тебя живым, но сейчас ты не уйдешь!
И хоть я знал, что она шутит, испугаться я все равно успел.
Мы поцеловались, а потом она…
Сказать «соскользнула в мои руки» было бы галантно, но не вполне точно. На самом деле она повалилась на меня с высоты и сильно ушибла коленом мою ногу, использовав меня как дополнительный набор подушек. Но в этом наивном эгоизме было что-то настолько женское и вампирическое одновременно, что я даже не обратил внимания на боль. Тем более что другие женщины-вампиры в похожей ситуации причиняли моему здоровью куда больший вред.
Следующие несколько часов я по обыкновению опущу. Тем более что вряд ли сообщу нечто интересное: физически все происходит у нас как у людей. Только наши чувства куда интенсивнее среднестатистических, и длится все намного дольше. И еще мы нежнее и предупредительнее друг к другу.
Говорят, это результат наложения двух факторов — измененной химии мозга и фундаментального недоверия к партнеру, делающего все-таки наступающую близость куда более головокружительным путешествием. Если, допустим, человеческая любовь — это прыжок с парашютом, то любовь двух вампиров — прыжок из стратосферы, во время которого не до конца ясно, есть ли парашют вообще.
У нас он раскрылся целых три раза. Для вампиров это много.
Потом мы долго молчали. Я не думал вообще ни о чем — и мне это нравилось.
— Ты дурак, что приехал, — сказала она.
— Ты не хотела меня видеть?
— Я очень хотела тебя видеть. Но ты дурак. Отсюда не так просто уехать. Аполло превращает визитеров в свои игрушки.
— И тебя тоже? — спросил я.
Она как-то неопределенно дернула плечами.
— Он тебе говорил про освобождение человечества?
— Говорил, — ответил я.
— Он про это долго может, — усмехнулась она. — Очень любит. Старожилы говорят, сто лет назад «Интернационал» обожал петь. Бархатным баритоном…
Я поглядел на тряпичную голову императора. Разноцветные головки булавок казались облепившими его лицо насекомыми.
— Как-то ты его не слишком… Или, наоборот, слишком уж… Вполне себе клевый дядька. Только педик, по-моему.
Софи засмеялась — горько и безнадежно.
— Слушай, — сказал я. — Он так маскируется… Я даже его шею не увидел. Она у него длинная?
— Шею ему меняют, — сказала Софи. — Каждые сто лет, когда она в тулово уходит. Специально ее выращивают в трюме.
— Из чего? — спросил я.
— Это какой-то древний змей, — сказала Софи. — Реальное хтоническое существо. Он думает, что он самый главный в космосе. Его держат в хомутах, под капельницей с убойными психотропами и не спорят с ним ни по одному вопросу. Не мешают владычествовать над вселенной. А раз в сто лет делают ему усечение головы. Я один раз видела съемку — жуть. Голова у него как у льва, а тело — как у змеи. За сто лет отрастает новая шея нужной длины, и все повторяется…
— А саму голову правда никогда не меняют?
— Головы меняют только у вас, — сказала она. — Ну и в остальных великомышествах. Причем, если где-то этого долго не делают, Аполло начинает нервничать. И старается включить ветер перемен.
— Каждый век новая шея, — повторил я задумчиво. — Сколько же ему лет тогда?
— Никто не знает. Очень много. Если этот вопрос вообще имеет смысл. И еще Аполло все время должен оставаться в море.
— Почему?
— Чтобы не подействовало древнее Проклятие Земли, падающее на вампиров, пытающихся жить вечно. Его отторгает земля. Зато он пустил корни в воду. Типа как водоросль. Время от времени приходится их обрубать, потому что корабль теряет скорость. Еще ходят слухи, что Великая Мышь, на которой он живет, постоянно пытается обрасти другими головами — и ему приходится усекать ростки новых шей. В общем, проблем у него хватает.
— А ты хорошо его знаешь?
— Насколько его можно знать, Рама. Он непрозрачен. Но я подозреваю, что его цель — вечно существовать, перекладывая свойственное этому процессу страдание на других. Клубиться, так сказать, все дальше в будущее. И ему нужно моральное оправдание. Или что-то в этом роде.
— Странно, — ответил я, — мне показалось, он нормальный штрих. Левый и прогрессивный. Такой cultural marxist.
Софи мрачно усмехнулась.
— Левый? Прогрессивный? Рама, приди в себя! Он не левый и не правый. Он постоянно выясняет, не появилось ли в мире нового светлого учения. Какой-нибудь возвышенной надежды для человечества, пусть даже фальшивой. Он старается ее найти, как только она рождается. И сразу превращает в свою новую маску, и правит из-под нее миром. А когда обман становится виден, находит новую. И так уже много веков. Все озарения и взлеты человеческой истории — это просто его личины.
— Ты, похоже, не очень его боишься, — сказал я.
— Аполло все разрешает, в том числе и борьбу с собой. Он и разнюхаться с тобой может, и про Occupy Universe поговорить. Не сомневайся… Он либерал. Но это тоже маска.
На ее щеке появилась тонкая блестящая полоска от скатившейся слезы. Видимо, этим рассказом она разбередила все свои болячки. Надо было срочно ее успокоить. Или хотя бы попытаться.
— Слушай, — сказал я, — но ведь это в любом случае здорово!
— Что?
— То, что император — один из Leaking Hearts. Один из…
Я чуть было не сказал «нас» — но вовремя вспомнил, что у меня нет для этого оснований.
— Он за людей, — продолжал я. — Он хочет облегчить их боль. И даже сделать их счастливыми!
Софи грустно поглядела на меня.
— Ты так ничего и не понял, Рама, — сказала она. — Ничего вообще. Он вовсе не хочет помочь людям. Он хочет сдирать с них не три шкуры, а тридцать три. И для этого постоянно держать их под наркозом. Он хочет постоянно доить их даже в туалете и лифте с помощью этих гаджетов, которые вдобавок надо менять каждые две недели. Мало того, он изучает все формы, в которых может возникнуть сопротивление существующему порядку, и превращает их в филиалы своего бизнеса. Поэтому вместо осмысленной борьбы у людей остались только эти пошлые уличные карнавалы, сливающие их гнев в канализацию…
