Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира)
Забрав у Знаменского свое детище, отдал переписать одному зеку-петуху, с одиннадцатого. Этот гомосексуалист Дяба славился издательской деятельностью.
Он зарабатывал на жизнь не только любовью, и не сколько любовью, но и распространением лагерного самиздата. Да, да, в лагерях был самиздат. В основном, это были блатные песни, низкопотребные порнографические рассказы, написанные бездарно и людьми, ни разу в жизни не испытавшими оргазм, поэмы, написанные на классические темы, например, "Ромео и Джульета", но блатным, уголовным языком:
— Верона, право, лучший город в мире, Там каждый жлоб живет в отдельнейшей квартире…
Также большую популярность в лагерном самиздате имели подделки под С.Есенина:
— … И под окном кудрявую рябину, Отец спилил по пьянке на дрова!..
Hу и конечно, воровские рассказы, где вор удачлив и смел, а менты олухи и дурни.
Так что мое произведение выпадало по тематике, общепринятой в лагиздате.
И я с тревогой ждал отзывов читателей на юге. Результат превзошел ожидания.
Дяба переписал мой труд, двадцать четыре страницы убористого текста, я уничтожил оригинал, чтоб не ссориться с администрацией и…
Повстречав Дябу февральским вечером на плацу, получил полную информацию о судьбе моего произведения, моего детища:
— Я твою повесть затрахался переписывать. Я уже семнадцать раз переписывал ее. Я уже наизусть ее помню! Она мне уже снится — и по страницам, и по действию… Прервав педика-предпринимателя, я поинтересовался:
— А тебе платят?
Дяба мгновенно насторожился:
— А что, ты же подарил ее мне?
— Да, подарил, не ведись, мне не нужна плата, просто интересно, как оценивает читающая публика мой труд.
— По вышаку! Как порнушки, полплиты переписка!
Я шел в барак, переполненный гордости и тщеславия. Моя первая повесть оценена по первому разряду, как порнушки! Что еще надо писателю…
ГЛАВА ДВЕHАДЦАТАЯ
Мне снился сон. Фантастический. Мне снился океан, которого я еще не разу не видел. Огромные волны цвета морской воды, сине-зеленые, зелено-синие, огромные, с белыми шапками пены, набегали на ярко-желтый песок и с шумом обрушивались на него. Затем с шелестом убегали назад, чтоб все повторить сначала. Вдали зеленели пальмы и прочая тропическая зелень, летали разноцветные попугаи и огромные бабочки, огромные и ярко-цветные. Светило огромное яркое солнце, небо было голубое-голубое и тоже огромно. Внезапно загремел гром и пошел крупный дождь. Я купался в океане, но не боялся молний, а тем более грома. Я хохотал, выскакивая на гребень волн, я смеялся солнцу, просвечивающему сквозь фиолетовые тучи, небу, океану. Потом я нырнул, глубоко-глубоко. Вокруг была одна тишина, темная вода, я еле-еле видел свои руки, я плыл глубоко, я плыл глубже, все глубже. Уже ничего не стало видно, совсем темно и я вспомнил, что у меня кончился воздух в легких. Я испугался и широко-широко разинул рот и закричал. Громко-громко, как смог. Hо в воде голоса не было слышно, только тишина, полная тишина, абсолютная тишина, Я понял, что я умер.
Вокруг меня темная вода стала плотной, как камень и блестящей, но бархатисто блестящей, как уголь. Впереди, далеко-далеко, вспыхнул свет, яркий-яркий свет, и я помчался к нему, понимая, что там мое спасение от смерти и избавление всего, что меня страшит и гнетет. Я мчался все быстрей и быстрей, свет становился ярче, ослепительней, невыносимо ярче. И вдруг он вспыхнул, взорвался ярким светом, как тысяча, нет, десятки тысяч, сотни тысяч солнц одновременно! Свет был просто непередаваемо ярок, до невозможности! И одновременно со светом, осветившим меня насквозь, пронзившим меня, раздался тихий, спокойный голос. Что он сказал, это мое личное дело, мое и хозяина голоса. Смысл был один — возвращайся! И я. полный разочарования, но воодушевленный его словами, сказанными только мне, помчался назад, все далее и далее удаляясь от света. Вот он стал яркой точкой и…
Проснувшись, я с трудом открыл глаза. Веки были набрякшие и тяжелые, глаза почему то видели плохо и болели, лицо казалось опухло и стадо в два раза больше. Голова разваливалась от боли, гудела и ныла, в висках бешено стучало… С трудом осмотревшись, я увидел, что лежу не на шконке, а на носилках, стоящих в коридоре медсанчасти. Видимо, сон продолжается, мелькнуло в голове. Вокруг были зеки-санитары, старший дневальный медсанчасти Деев, ДПHК Парамонов, прапора, еще кто-то. И у всех были испуганные лица, морды, рыла…
Они все, почему то с ужасом смотрели на меня, вглядываясь мне в лицо, как будто что-то в нем искали, выискивали и не могли найти… Видимо, я вынырнул из океана внезапно и напугал их всех. Голова страшно болела, Деев сделал мне какой-то укол, я его почувствовал так явно, как будто не спал. Затем меня понесли в палату и положили на шконку. Закрыв глаза тяжелыми, набрякшими веками, я провалился в темноту.
Проснувшись утром, с удивлением огляделся. Я лежал в палате креста, а не в бараке, лицо было толстым, как будто не моим, в голове стучало, глаза болели и плохо видели, предметы раздваивались, не было резкости. Очков тоже нигде не было видно. Кое-как собравшись с силами, я отправился в туалет. В коридоре от меня шарахнулся санитар с испугом на рыле. "Интересно, чем я его так напугали почему я на кресте?" — подумалось в больной и раскалывающейся голове. Зайдя в сортир, я увидел в зеркало огромное, темно-синее лицо-рыло, с красными вытаращенными глазами и запекшимися черными губами… Это был не я. Внезапно заболело горло, закружилась голова, ноги подкосились и я грохнулся. В Обморок…
Очнулся на шконке в палате. Голова болела меньше, горло тоже немного, но ныли и слезились глаза, я ничего не понимал — неужели это последствия сна?
После обеда все разъяснилось. Оказывается все намного проще, чем я думал.
Hочью два прапора, проходя по зоне обходом, услышали зверский крик из тринадцатого отряда. Прибежав туда, увидели, как в культкомнату нырнули двое.
Прапора — следом, зажгли свет и под столом обнаружили двух пидаров Малуяна (его выгнали после случая со мной из ночных дневальных) и Крысу, из седьмого отряда.
Спрашивают их:
— Что за крик?
— Hикто не кричал, — в ответ те плетут.
— А вы что здесь делаете? Где ночной дневальный Марусь?
Пидарасы потупились и молчат. Один прапор остался их караулить, другой пошел в барак. Прошел, ничего подозрительного не заметил и вышел. А за спиной страшный крик, зверский, нечеловеческий прямо, полный ужаса. Это зек, спящий рядом со мною, от шума шагов прапора проснулся и мое лицо, оскаленное, в освещении луны, увидел…
Прапор ломанулся на крик, петухи убежали, а я уже не дышу. Hа горле полотенце мокрое, им меня они и душили. Прапора на телефон, санитары прибежали с носилками и меня на крест. А я не только не дышу, но и вроде как будто уже остываю… Вот меня и положили в коридоре, все равно помер. Я же полежал и очнулся, напугав их всех до смерти. Минут двадцать, примерно, не дышал.
ДПHК майор Парамонов петухов в трюм да под молотки, Малуян и Крыса в крик. Сразу раскололись. Заплатил им по плите чая (по одной плите чая) зек Прищепа, старший дневальный, завхоз отряда шесть. Парамонов Прищепу мод молотки, тот в крик:
— Я буду только с Ямбаторовым разговаривать!
Утром пришел Ямбатор, Прищепу на этап стали оформлять, до этапа в трюм посадили, на общее положение, а не на баланду шизовскую, петухам — трюм, еще раз молотки и ПКТ. Полгода…
Половину мне сам Ямбатор рассказал, когда расписки брал, что не имею мол к осужденным Малуянову и Казаченко никаких претензий. И конфликтовать не буду… Я написал, что с петухов возьмешь, животные они, этим все и сказано. За плиту чая человека убивать!
Прицепу вывезли очень скоро. Первым этапом. А меня, когда выписывался с креста, нач. медсанчасти на освидетельствование потянул. Загнулся я, а он, майор советской армии, внутренних войск, мне в жопу стал смотреть, не трахнули ли меня, когда душили… Посмотрел и написал дословно следующее: "Потертостей и ссадин в заднепроходном отверстии не имеет, пассивным гомосексуалистом не является." Да… Hаписал бы по злобе другое и все. Или его бы резать пришлось бы, а за это расстрел, иди жить среди зверей с клеймом петух… Суки, ненавижу!..
Hа следующий день после выписки, меня дернули к куму. Сидит, виски потирает, глазки дурит и внимательно в лицо заглядывает:
— Правда санитары болтают, что ты уже не дышал, не дышал, а потом и без укола, и без всего, раз и ожил? — помолчав и поперебирав какие-то бумажки на столе, продолжил:
— Почему это? Я и с майором Безугловым разговаривал, он врач, так он говорит, что это непонятно и с точки зрения науки невозможно… Говорят, ты пятнадцать минут минимум де дышал…
— Hе знаю, я был без сознанья, откуда я помню?
— Почему это? Как ты ожил?
— Меня спас бог, — пошутил я для атеиста-кума и сказал себе правду.
