Рю Мураками - 69. Все оттенки голубого (Sixty-Nine. Kagirinaki tomei ni chikai buru)
В помещении агитационного центра никого не было. В комнате размером в 12 татами на одной из раздвижных стен висели плакаты с портретами Че Гевары, Мао Цзэ-дуна и ТРОЦКОГО. На столе стоял множительный аппарат, лежали книги из серии «Иванами бунко», дешевая гитара, громкоговоритель и экземпляры газетенки группы борьбы за освобождение «Сясэйдо» как свидетельство того, что члены студенческого Комитета самоуправления Нагасакского университета поддерживали их и иногда участвовали в местных оргиях.
– Выглядит весьма неприлично, – заметил Адама, окидывая взглядом разобранный футон, подушки и смятые бумажные салфетки на полу.
Возможно, причиной тому было плохое освещение домов в японском стиле, но агитационный пункт радикальной группы выглядел весьма сомнительно. Наличие футона свидетельствовало о том, что Отаки и Нарасима с соратниками часто оставались здесь на ночь. В группировку Отаки входили некоторые старшеклассницы, хотя и не из Северной повышенной, а из коммерческого колледжа. Трудно представить что-либо более непристойное, чем разрытый футон, подушки, разбросанные бумажные салфетки и девушки из коммерческого колледжа.
Минут через десять появился Ивасэ, вспотевший, с тремя пакетами кофе с молоком. Я выпил свой кофе, хотя мне не хватало булочки. Ивасэ взял дешевую гитару и начал на ней играть мелодию «Иногда я чувствую себя сиротой». Со времен Элвиса и Кобаяси Акира местные ребята не представляли себя без гитары. Те, кто не мог приобрести нормальную гитару, ограничивались гавайской четырехстрункой. Кроме гавайской музыки, на ней ничего исполнять невозможно. Вот почему на какое-то время эта самая гавайская музыка и вошла в моду. Электрогитары стали популярными, когда я еще учился в средней школе. Гитары «Tesco», усилители «Guyatone», барабаны «Pearl», а инструменты вроде «Gibson Fender», «Music Man» или «Roland and Paiste» существовали для нас только в иллюстрированных журналах. После того как бум «Ventures» закончился и наступила эпоха «Beatles» и прочих групп, ориентирующихся на вокальное исполнение, все желали слушать полуакустические мелодии в духе «Rickenbacker» Джона Леннона. Когда стали популярными антиправительственные и антивоенные мелодии, фирма «Yamaha» выпустила партию новых и вполне приемлемых для зонгов гитар, которые всем пришлись по нраву. Однако в агитационном центре была не «Yamaha», a «Yamasa» – название, кстати, больше подходило бы для быстрорастворимого супчика. Ивасэ спел под нее «Иногда я чувствую себя сиротой», а потом – «Колыбельную Такэда». Вероятно, он выбрал их потому, что для каждой требовалось не более двух-трех аккордов. Очевидно, эти две грустные мелодии вогнали его в меланхолическое настроение, и Ивасэ спросил:
– Вы оба после школы собираетесь в университет?
Тогда Адама еще собирался поступать на медицинский факультет государственного университета, но я думаю, он не представлял, что это практически невозможно. Я точно не помню, какими были в то время мои планы, но, видимо, я вообще об этом не слишком задумывался. Тогда я уже попал в категорию людей, которые вообще не думают о будущем. Однако это не значит, что меня не волновало, что мои оценки все время ухудшаются. Это меня тревожило. Мне совсем не хотелось запороть экзамены. Это при том, что в 1969 году провалиться было большим развлечением. Студенты повышенной школы даже издали книгу с заявлениями против университетского образования. В журналах японские хиппи изображались рисующими свои яркие картины на голых телах женщин, окутанных дымкой. В демонстрациях непременно принимали участие смазливые девицы. Женщины были центральным моментом. Причиной страха перед провалом была перспектива остаться тогда без телки. И это не из-за желания обрести жену, поскольку число невест было безграничным. Парни просто не могли жить, если не получали подтверждения, что нравятся девицам.
– А ты что собираешься делать, Ивасэ? – спросил Адама. Ивасэ учился в классе, где почти никто не собирался поступать в университет.
– Не знаю, – ответил он. – Думаю, что в университет мне не попасть.
Потом он спросил о моих планах.
– Я тоже не знаю. Я мог бы пойти в художественный колледж, но, скорее всего, пойду на филфак… Впрочем, я еще не решил, – ответил я.
– Ты счастливчик, – сказал Ивасэ, беря на гитаре ля-минор. – У тебя много талантов. У Адама тоже хорошая башка. А у меня ничего нет, – грустно добавил он, продолжая бренчать на гитаре ЛЯ-МИНОР. Тогда я забрал у него гитару и взял соль.
– Ивасэ, перестань молоть чушь, – бодро сказал Адама, попивая свой кофе с молоком. – Откуда ты знаешь, что у тебя нет никаких талантов? Вспомни Джона Леннона. Что он писал в журнале «Музыкальная жизнь»? Что его считали совершенно бесталанным ребенком.
Эти слова взбодрили Ивасэ. Он опустил глаза, рассмеялся и покачал головой.
– Понимаю. Все ясно. Тем не менее вы оба останетесь моими друзьями, даже после того, как окончите университет?
И мне, и Адама стала понятна причина его грусти. Мы с Адама становились все ближе, и он чувствовал, что отходит в тень. До того как мы с ним встретились, Ивасэ был заурядным, простоватым парнем из футбольной команды, которого обожали полные уродины. После того как он стал нашим другом, Ивасэ начал читать поэзию Татихара Додзо, слушать Колтрей-на, перестал гоняться за уродинами и ушел из футбольной команды. Но не я изменил его отношение к жизни. Я был лишь одним из его приятелей. Я только познакомил Ивасэ с поэзией, джазом и поп-артом. Ивасэ окунулся в них потому, что никто не мог ему в этом помешать. Теперь зачастую он лучше меня разбирался в джазе, поп-арте, театре андерграунда, поэзии и кино. Он всегда был моим первым сообщником. Но после того как к нам присоединился Адама, он, вероятно, стал считать, что его роль слишком неопределенная и его единственной функцией является покупать для нас с Адама кофе с молоком.
Ивасэ выглядел совсем одиноким, когда спросил: «Вы останетесь моими друзьями?» Таким подавленным я давно его не видел, разве что когда мы были в первом классе. Тогда у нас был учитель классического японского по имени Симидзу. Он был мерзким типом, лупил нас по голове деревянной линейкой, если мы не справлялись с контрольными: один удар за семьдесят баллов из ста, два удара – за шестьдесят, три – за пятьдесят, четыре – за сорок. Ивасэ и еще пара учеников всегда получали по четыре-пять ударов. В конце второго семестра Симидзу объявил: «Учебный год подходит к концу. Если я буду вас правильно бить, мы не успеем пройти весь учебный материал. Поэтому отныне я буду наказывать вас не больше, чем четырьмя ударами». Все страшно обрадовались, но самые слабые студенты напряглись. «Тебе повезло, Ивасэ», – сказал он возвращая ему контрольную. Было понятно, что у него менее сорока баллов, и все рассмеялись. Ивасэ потупился и улыбнулся, но потом я видел, какое отчаяние было на его лице. Тогда я подумал, что для Ивасэ было бы лучше получить удары линейкой, чем вообще быть списанным со счетов.
– Эй, Отаки-сан здесь? – нарушил мрачную атмосферу, созданную Ивасэ, девичий голос.
В дверях появились две девушки в форме коммерческого колледжа, которые по сравнению с Мацуи Кадзуко казались гориллами, и захихикали при виде Адама. Они, вероятно, обрадовались, что в комнате хоть кто-то есть. При виде же такого красивого парня, как Адама, девицы расслабились и развеселились.
– Привет! Я – Ядзаки из Северной школы, он – Ямада, а тот – Ивасэ. Вы из коммерческого колледжа? Заходите! А что в мешке? Рисовое печенье? Угостите нас. Мы же все товарищи! – сказал я как ни в чем не бывало.
Их звали Тэйко и Фумиэ, как фабричных девчушек из старых мелодрам. Я завел с ними разговор об Элдридже Кливере, Даниэле Кон-Бендите и Франце Фаноне. Я указал им на сходство строя, описанного в трактате Макиавелли «Государь» и императорской системы в послевоенной Японии, выразил сомнение по поводу того, что Че Геваре удалось претворить в жизнь идеи анархизма. Разумеется, я лгал, похрустывая крекерами, наигрывая на гитаре «April Come She Will» Саймона и Гарфанкела, объясняя, что хранить девственность вредно для здоровья старшеклассниц и что все преподаватели Северной школы потрясаются тупости Отаки и Нарасима. Однако эти две фабричные девчонки, видимо, были любовницами Отаки и Нарасима, подтверждением чему были разобранный футон, подушки и бумажные салфетки. Поговаривали, что Отаки и Нарасима завлекали в свою организацию обещаниями секса и устраивали там оргии. Значит, это правда. Оба они были грязными типами. Мне было настолько досадно, что они не относятся к вопросу борьбы более серьезно, что я готов был расплакаться.
Пока я разъяснял фабричным девчонкам, что если полить воду на спаривающихся собак, то они разъединятся, а те продолжали хихикать, появилось десять человек с Нарусима и Отаки во главе. Среди них был студент университета в шлеме. Кроме того, были педерастического вида Фусэ и Мияти из дискуссионного клуба, Мидзогути, которого едва не выгнали из школы за то, что он сбил кого-то на велосипеде, и еще трое учащихся второго класса, включая владельца восьмимиллиметровой камеры Масугаки.