Уильям Берроуз - Гомосек
– Я подхожу к двери, а у него ветка в зубах, – говорил между тем Аллертон.
Ли не слушал его.
– Ветка в зубах? – переспросил он, затем глупо добавил: – И большая ветка?
– Фута два в длину. Я говорю ему: отвали, – а он через несколько минут всплывает в окне. Я кидаю в него стулом, а он с балкона прыгает во двор. Футов восемнадцать высота. Очень проворный. Почти нечеловечески. Жуть какая-то – потому я в него стулом и кинул. Испугался. Мы потом прикинули, что это он нарочно, чтобы от армии откосить.
– А как он выглядел? – спросил Ли.
– Выглядел? Да я точно не помню. Лет восемнадцати. Чистенький такой парнишка. Мы вылили на него ведерко холодной воды и бросили внизу на нары отходить. Он начал колобродить, но ничего не говорил. И мы решили, что с него и такого наказания хватит. А на следующий день его, кажется, в госпиталь увезли.
– Воспаление легких?
– Не знаю. Может, и не надо было водой его окатывать.
Ли расстался с Аллертоном у дверей его дома.
– Тебе сюда? – спросил он.
– Да, у меня тут койка.
Ли пожелал ему спокойной ночи и пошел домой.
После этого Ли каждый день в пять встречался с Аллертоном в "Эй, на борту!". У Аллертона было много друзей старше его , и Ли он всегда встречал с радостью. У Ли имелись в запасе номера выступлений, которых Аллертон никогда не слышал. Но иногда тот чувствовал, что Ли на него давит – точно само присутствие Ли отталкивало от него все остальное. И он думал, что видится с Ли слишком часто.
Аллертон терпеть не мог обязательств, он ни разу в жизни не был влюблен, не имел близких друзей. И теперь он вынужден был задать себе вопрос: "Чего он от меня хочет?". Ему не пришло в голову, что Ли – пидор, поскольку педерастия у него ассоциировалась с какой-то неприкрытой женственностью. В конце концов, он решил, что Ли ценит в нем благодарного слушателя.
ГЛАВА 3
Стоял прекрасный ясный апрельский день. Ровно в пять Ли вошел в "Эй, на борту!". Аллертон сидел у стойки с Элом Хайманом – человеком запойным, одним из самых мерзких, глупых, тупых пьянчуг, которых Ли знал. С другой стороны, трезвым он бывал весьма разумен, прост в обращении и довольно мил. Теперь он был трезв.
У Ли на шее болтался желтый шарфик, на носу – темные очки за два песо. Он снял шарфик и очки и бросил их на стойку.
– Тяжелый день в студии, – сказал он подчеркнуто театрально и заказал ром с колой. – Знаете, похоже, мы наткнулись на нефтяную скважину. Сейчас начинают бурить в квадранте четыре, а с той вышки можно до Техаса доплюнуть, где у меня хлопковая плантация на сто акров.
– Мне всегда хотелось стать нефтепромышленником, – вздохнул Хайман.
Ли оглядел его и покачал головой:
– Боюсь, не выйдет. Видишь ли, тут не всякий подойдет. Должно быть призвание. Во-первых, ты должен выглядеть как нефтепромышленник. Молодых нефтяных магнатов не бывает. Магнату должно быть лет пятьдесят. Кожа у него вся потрескалась и в морщинах, как высохшая на солнце жидкая грязь, а особенно – шея на затылке, и в морщинах, как правило, полно пыли после того, как он ездит инспектировать все свои массивы и квадранты. Он носит габардиновые штаны и белые рубашки с коротким рукавом. Ботинки у него покрыты мелкой пылью, которая вьется за ним повсюду, как маленький личный самум.
Вот, значит, – призвание у тебя есть, подобающая внешность – тоже. Теперь ходишь везде и сшибаешь аренду. В очередь к тебе выстраивается пять-шесть человек, которым хочется сдать тебе свои участки, чтобы ты там дырки бурил. Идешь в банк, разговариваешь с президентом: "А вот Клем Фэррис, один из лучших чуваков в этой долине, к тому ж – не дурак, он в это дело по самые яйца влез. И Старый Скрэнтон, Фред Крокли, и Рой Шпигат, и Тед Бэйн – все они славные ребята. Теперь давайте я вам факты выложу. Я мог бы здесь всю утро просидеть и протрепаться, кучу времени бы у вас отнял, но я знаю – вы человек привыкший к фактам и цифрам. Их-то я вам сейчас и покажу".
И он спускается к машине – а она у него всегда двухдверная или же спортивная, магнаты никогда в седанах не ездят, – лезет на заднее сиденье, достает свои карты, огромный рулон карт, здоровых, что твои ковры. И расстилает их на столе у президента банка, и от карт пылища подымается такая, что весь банк обволакивает.
"Видите вот этот квадрант? Это Техас на границе с Мексикой. Вот тут проходит сброс, прямо через ферму Джеда Марвина. Со стариком Джедом я тоже уже разговаривал, приезжал к нему как-то раз, отличный старикан. В этой долине нет человека прекраснее старого Джеда Марвина. Вот, здесь уже бурили "Сокони"".
Он расстилает новые карты. Придвигает еще один стол, прижимает края карт плевательницами. "Так вот, они ни черта не нашли. А вот другая карта…" Он разворачивает еще одну. "Будьте добры, присядьте на тот краешек, чтобы она у нас не свернулась. Я вам сейчас покажу, почему у них скважина сухая, и почему в том месте вообще никогда бурить не стоило – видите, вот этот сброс идет в аккурат между артезианским колодцем Джеда и границей с Мексикой, прямо в квадрант четыре. А массив этот снимался последний раз в 1922 году. Вы ж, наверное, знаете того парня, который этим занимался? Эрл Хут, отличный парень просто. Дом у него в Накогдочесе, а зять его владеет участком вот тут – старая ферма Брукса, сразу к северу от границы, прямо напротив…"
К этому времени президента уже всего крючит от скуки, ему все легкие пылью запорошило – ведь у нефтепромышленников по конституции на пыль иммунитет, – и он говорит: "Ладно, если всем этим славным ребятам не в падлу, то и мне, наверное, тоже. Согласен".
И вот магнат возвращается, и тот же самый номер поделывает с потенциальными клиентами. Потом выписывает из Далласа геолога – или еще откуда-нибудь, и геолог ловко болтает какую-нибудь чушь про геологические сбросы, поверхностные признаки нефтепроявления, внедрение, глинистые сланцы и песок, выбирает какое-нибудь место – более-менее случайно – и начинает бурить.
Теперь – бурильщик. Это точно должен переть буром. Его нужно искать в Бойзтауне – в пограничных городках есть целые районы, где такие парни обретаются. Его находят в комнате среди пустых бутылок, с тремя шлюхами. Шварк ему бутылкой по башке, на улицу выволокли, протрезвили, привезли на место, он смотрит на участок, сплевывает и говорит: "А мне-то что – твоя же скважина".
И вот если скважина оказывается сухой, нефтепромышленник говорит: "Ну что ж, бывает. Некоторые скважины смазаны, некоторые – суше, чем пизда у шлюхи воскресным утром". Был один такой магнат, его Суходрочкой Даттоном звали – ладно тебе, Аллертон, отставить шуточки про вазелин, – так вот, он двадцать сухих скважин насверлил, пока не вылечился. "Вылечился" – это значит "разбогател" на соленом языке нефтяной тусовки.
В бар вошел Джо Гидри, и Ли слез с табурета пожать ему руку. Он надеялся, что Джо поднимет тему педерастии, и он сможет проверить реакцию Аллертона. Ли прикидывал, что Аллертону уже пора дать понять, на что идет игра – главное тут не упустить мяч из рук.
Все уселись за столик. У Гидри кто-то спер радиоприемник, сапоги для верховой езды и наручные часы.
– У меня беда в том, – жаловался Гидри, – что мне нравится такой тип людей, который меня грабит.
– Вот тут ты и совершаешь ошибку, – сказал Ли. – Зачем приглашать их домой? На это есть гостиницы.
– Тут ты прав. Но у мне далеко не всегда хватает на гостиницу. А кроме этого, мне нравится, когда кто-то готовит мне завтрак и подметает квартиру.
– Вернее – выметает квартиру?
– Да плевать мне на часы и на радио – сапоги жалко. Красивые были, я им так радовался всегда. – Гидри склонился над столом и взглянул на Аллертона. – Прямо не знаю, стоит ли перед молодым поколением о таких вещах рассказывать. Не обижайся, парнишка.
– Валяй, – ответил Аллертон.
– Я вам рассказывал, как уличного фараона сделал? Vigilante, ночной патрульный там, где я живу. Каждый раз видит: если у меня в комнате свет горит, сразу заходит рому выпить. И вот ночей пять назад заходит, а я пьяный и мне хочется, поэтому одно за другое – и вот я ему уже показываю, как коровы капусту едят…
И вот на следующий вечер после того, как я его сделал, прохожу мимо пивной на углу, а он выходит borracho и говорит: "Выпей". Я говорю: "Не хочу я пить". А он pistola вытаскивает и повторяет: "Выпей". В конце концов, я у него pistola отобрал, а он в пивную забежал – подкрепление по телефону вызывать. Пришлось тоже туда врываться и телефон на стенке крушить. Теперь мне за него платить нужно. Я домой возвращаюсь – я на первом этаже живу, – а он на окне мылом уже написал: El Puto Gringo. Я вместо того, чтобы стереть, все как есть оставил – бесплатная реклама все-таки.
Подносили новые стаканы. Аллертон сходил в сортир, а вернувшись, влез в какой-то разговор у стойки. Гидри обвинял Хаймана в том, что он педик, а притворяется, что нет. Ли пытался объяснить Гидри, что Хайман на самом деле – не педик, а Гидри упорствовал:
