Лайонел Шрайвер - Другая жизнь (So Much for That)
– Ты не можешь настаивать, чтобы я постоянно его навещала. Это нечестно. Не надо сваливать все на меня только потому, что я рядом. Шеп, у меня появляется чувство, что меня используют. Я так не могу. Эти посещения вгоняют меня в депрессию. Начинается монтаж фильма, мне надо больше думать об энергии ци.
– Что ты имеешь в виду, говоря «постоянно навещала»?
– Я в этом не участвую, Шепард. Каждый раз, когда я прихожу, только и слышу вопросы, почему я так долго не появлялась, хотя мне кажется, я была совсем недавно, словно только утром. Если ты считаешь, что для него так важно внимание близких, езди туда сам.
Шеп вздохнул:
– Ты хоть представляешь, сколько у меня дел дома?
– У нас у всех дела. Он и твой отец тоже.
Он пообещал вскоре приехать в Нью-Хэмпшир. Прежде чем они попрощались, Берил воскликнула:
– Да, чуть не забыла, а что происходит с отоплением? Я недавно получила какую-то бумажку, выглядит как приглашение на выборы, кажется от газовой компании.
– Это счет за услуги на твое имя. Я же тебе говорил.
– На мое имя? Отлично, но не думай, что я буду платить. Он еще раз глубоко вздохнул:
– Я не думаю.
– Ты не представляешь, сколько стоит отопление всего дома зимой!
– Представляю. Я годами оплачивал эти счета.
– Слушай, я присматриваю за домом, а в таких случаях все коммунальные расходы оплачиваются хозяевами. Некоторые даже платят за то, чтобы в их доме кто-то жил.
– Ты хочешь, чтобы я назначил тебе зарплату? – поразился Шеп.
Берил уверена, что оказывает большую услугу, живя в отцовском доме. Изобретательность сестры всегда его поражала.
– У меня нет денег платить за газ, и точка. Если ты не хочешь, чтобы у меня на носу появились сосульки или я начала жечь мебель, чтобы согреться, вышли мне чек.
Берил давно научилась пользоваться правом свободного человека быть нищим. Шеп ей завидовал.
Он отправился в Берлин на День благодарения и планировал остаться там только на одну ночь в субботу. Дороги на обратном пути будут загружены до предела, но вечер и воскресное утро, проведенные вместе, могут порадовать отца и дать ему возможность не чувствовать себя брошенным.
«Твилайт Гленс» был далеко не загородным клубом, но выглядел вполне ухоженным; лишь легкий аммиачный запах, смешанный с вязким запахом дезинфицирующих средств, напоминал о том, что здесь содержатся пожилые и больные люди. Как и потемневшие стены клиники «Викториан» из его детства, «Твилайт Гленс» выигрывала от нескольких мрачных штрихов, придававшим скучному зданию своеобразие. Это было похоже на архитектурную лоботомию. Надо сказать, Шеп был впечатлен. Столь совершенный недостаток индивидуальности являл собой основное достижение в физическом мире, так полное отсутствие той самой индивидуальности необходимо для того, чтобы преуспеть в социальной жизни. Коридоры и холлы были украшены горшками с растениями и незатейливыми плакатами. Бежевый линолеум на полу был чисто вымыт. Комнаты были отделаны светлыми панелями из полированного клена. Эффект был фантастический. Невозможно было придумать более безликого фона, не позволяющего разыграться воображению, «Твилайт» не обладал ни одной яркой, запоминающейся деталью, завершали образ пустые разговоры, бесцельно снующие люди, не обращающие на тебя никакого внимания, отчаявшиеся добраться до ванны.
Когда Шеп еще из коридора разглядел отца, тот не лежал в оцепенении и не бубнил про предстоящий школьный бал, а сидел на кровати, в очках для чтения, и что-то внимательно подчеркивал в «Нью-Йорк таймс». Невероятно: ничего не изменилось. Однако когда Шеп подошел ближе и поцеловал отца в щеку, он заметил, как тот ослаб. Он похудел намного больше, чем Шеп мог представить. Он жил в стране, где больше всего людей страдали избыточным весом, а его окружали те, кому грозило истощение.
– О чем пишут? – спросил Шеп, подвигая стул. Тумбочка у кровати была завалена газетными вырезками.
– О том, какие зарплаты получают эти окаянные директоры. Миллионы, десятки миллионов в год! Просто недопустимо. И это когда весь мир голодает.
Шеп мысленно улыбнулся. В отличие от сына, Гэб Накер не избавился от хэмпширского акцента.
– Если тебя это интересует, я не платил себе таких денег, когда управлял «Наком». – Ему сразу удалось подобраться к теме оплаты «Твилайт», которая отца не волновала. Его преподобие пребывал в иллюзиях, что правительство будет заботиться о нем до конца дней.
– Я уверен, что ни один человек не может быть таким крутым специалистом, что стоит десять миллионов в год. Ни одна живая душа, даже президент. Хм, особенно этот президент.
– В принципе существуют определенные рамки, в пределах которых может быть установлено жалованье. – Шеп гнул свою линию. – Так же как и сколько надо платить, чтобы человек жил спокойно.
Отец что-то проворчал и нахмурился. Шеп заметил, что морщин на его лице стало больше, они были глубже, чем когда он видел его в июле.
Шеп засмеялся:
– Извини. Я говорю абстрактно. Я не Берил и не стараюсь подсчитать, где тебя дешевле содержать.
– Я и не принимаю это на свой счет. Однако хороший вопрос. Сколько стоит жизнь в долларовом эквиваленте. Когда доходы ограничены и когда нет. Когда определенная сумма на одного человека может быть потрачена, на другого нет.
(Свойственная жителям Нью-Хэмпшира манера говорить была для Шепа чудесной музыкой, символом житейской мудрости и порядочности.)
– Не все так просто. Например, если в «Твилайт Гленс» используют несертифицированный ибупрофен вместо адвила и экономят пять баксов, это не значит, что в «Найроби хоспитал» закончатся средства. Но… меня беспокоит один вопрос.
– Глинис.
– Да.
– У тебя нет выбора. Ты обязан сделать все, что в твоих силах, чтобы помочь жене.
– Предполагается, что так.
– Теоретически. – Отец заметно оживился, выпрямился, и Шеп надеялся, что это он делает не напоказ. – Как ты пришел к этой сумме? Тебе позволено потратить сто тысяч на спасение чьей-то жизни, но не сто тысяч и один доллар? (Официальный тон его преподобия вызвал на лице сына легкую улыбку.) Богатство способно переступить через любые преграды. Если ты и превысил определенный лимит на медицинское обслуживание, то это только с точки зрения людей несостоятельных.
Отец все еще был остер на язык, и Шеп подумал, как ему не хватало таких разговоров.
– Важно, – продолжал Гэбриэль, – как Глинис?
– Химия очень ее утомляет. Но она еще не потеряла способности злиться, а это хороший знак. Если она перестанет злиться, тогда я начну волноваться по-настоящему.
– Бояться нечего. Ей надо просто успокоиться душевно, помириться с тобой и со всей семьей. Понимаю, сложно посмотреть на это с такой точки зрения, но смертельная болезнь – это дар, шанс все проанализировать. Когда бежишь за автобусом, такой возможности нет. У нее есть время все обдумать. Обратиться к Богу, хотя я не очень на это рассчитываю. Она может еще сказать те слова, которые должна произнести, прежде чем уйдет. В определенном смысле ей повезло. Я очень надеюсь, что у вас еще есть время стать ближе друг другу.
– Сомневаюсь, что Глинис воспринимает рак как «возможность проанализировать». Черт меня побери, я понятия не имею, о чем она думает. Она мне ничего не говорит, папа. Мне кажется, что она до сих пор верит, что химиотерапия поможет ей выздороветь. Это все, что она говорит. Разве это нормально?
– Здесь все нормально. А что бы изменилось, будь она ненормальной, раз она такая, какая есть? Люди цепляются за жизнь с такой свирепостью, ты даже не представляешь. А может, и представляешь.
– Она всегда была такая откровенная, язвительная. Иногда даже пугающе. А сейчас, когда, казалось, можно быть совершенно откровенной в такой момент…
– Запомни: ты никогда не сможешь ее понять. Я сломал ногу, и знаешь, как испугался. Но даже мне не понять, каково сейчас Глинис. Никто из нас не поймет, пока это не случится с нами. Ты сам не знаешь, как смог бы отреагировать. Возможно, стал таким же. «Не судите, да не судимы будете». – Гэб произнес это таким тоном, словно сам высмеивал то, что некогда проповедовал, но Шеп был рад любым изменениям настроения отца, лишь бы он не разговаривал с ним назидательно, что так было ему свойственно.
– Я хотел спросить тебя еще об одном, – сказал Шеп. – Будучи священником, ты много общался с больными людьми. В те времена люди внимательно относились к немощным?
Внимательно? Они поддерживали друг друга до конца? Страшного конца.
– Кто-то да, а кто-то нет. Что касается меня, то это была моя миссия. Это то, что священнослужителям лучше всего удается, даже если они сами не верят своим словам.
Он с удовольствием слушал наставления отца. Он был сейчас точно таким, каким был всегда, и Шеп еще больше радовался, поскольку все это происходило в «Твилайт».
– Почему ты спрашиваешь?
