Яна Гецеу - Я, Дикая Дика
— Вот бля, кукла-проститняга!
На это Шут радостно кивнул:
— То, что надо, Дика!
А оператор заржал:
— С-с-супер-р-р!
— Теперь давай, на пробу изобрази чего-нить такого! — махнула мне довольная Порта.
— Вы кого из меня сделать хотите, все потом будут думать, что я блядь какая-то! — деланно завозмущалась я, хотя образом осталась довольна. Начала двигаться под фанеру, приплясывать и кривляться, как считала нужным, но Порта остановила жестом:
— Дика, ну это ваще-то что?
— А что надо? — моментально обиделась я. — Ты же ничего не объяснила!
— Расслабься, ты как мороженная!
— Или пластмассовая, — поддержал Шут, стоявший в тёмном углу, так, что лица не видно, только скрещенные на груди руки.
— А голова фарфоровая! — поддержал общую травиловку Сникерс.
— Так чё мне делать-то? — возопила я. Но меня никто будто не услышал — они уже загорелись какой-то новой коллективной идеей.
— А что если её куклой сделать, такой пластмассовой, для стриптиза! — орала возбужденная Портвейн.
— Да, точно, и пусть танцует, задирая платьице, так механически, моргая как дурочка, и губки надувает крупным планом! — поддерживал, блестя глазами Шут.
— И ножкой так — опа! — по банкам всем этим! — изобразил, как именно я должна это делать оператор. Я сразу попробовала повторить, и чуть не сверзлась с высоты этих долбанных неудобных сапог! Вот чёрт, а меня-то никто не спрашивает, как мне вообще идейка?
— Народец, а я что, на столе должна плясать?
— А ты думала? Конечно! — повернулись ко мне все разом. В это время я зачем-то зачерпнула варенья из банки грязной ложечкой, и вылила его обратно.
— Не, не так! — тут же взвыл оператор, подскочив ко мне: — Сними перчатку, на секунду!
Я послушно сняла.
— Портвейн, смотри, а если так! — вопил над ухом длинный Сникерс: — Ну-ка, зачерпни пальчиком вареньица, и вот так, в ротик положи, оближи, и посмотри в камеру!
Он уже нацелился на меня своим горящим видео-глазом, и я повторила предложенное, как можно старательнее моргая.
— Стоп! — заорал Сник, отрываясь.
— Ну, так и что же такого там? — резонно спросила Порта.
Мы сели отсматривать тут же полученный кадр, прямо на мониторе камеры. Получилось клёво, нечего сказать, очень кукольно.
— И вот это вот — в начало самое, пока ещё музыка не началась, и тока после она на стол вспрыгивает, и ручками вот так! — Сникерс показал как, очень деревянно. Порта согласилась, и я полезла на стол, размахивать руками, топать ножками, задирать платьице, и прочее, что могла бы совершить наглая пластмассовая кукла-стриптизерша в натуральную женскую величину.
По-честному, получалось не очень, я всё норовила то поскользнувшись на варенье, грохнуться к чёртовой матери и переломать все кости; то забывшись, делала одно неверное слишком человеческое движение, и всё по новой… жуть. Потом сползал парик, или чесалась не в тему лодыжка под длиннейшей шнуровкой, да так, что ни терпеть, ни тем более работать дальше невозможно — приходилось, матерясь, расшнуровывать, чесать и обратно зашнуровывать. В итоге Порта пригрозила, что прибьёт меня на месте, и натянув на суставы суровые нитки, сделает из моего трупешника марионетку, чтобы самой управлять, тогда уж всё как надо без трабла пройдёт! На этом месте молчавший Шут возопил, что это охренительнейшая из слышанных им идей, и надо непременно её воплотить! Из всех нас, один лишь он был всё так же бодр и весел. Сволочь, это когда мы все уже чуть не валимся от усталости! Я тоскливо посмотрела в зашторенное окно — оказалось, уже дневной свет сочится. Ни хрена себе, это сколько же сейчас времени?? В конце-концов, я же спать хочу, блиннн! — подумала я, и показала «фак» прямо в камеру. Сникерс, оказывается, всё еще снимал, и мой жест его взбесил:
— Дика, зачем так-то, думаешь, ты одна такая замученная?
— А что там? — заинтересованно повернула голову Портвейн. Сказано — профессионал, всегда ушки на макушке, вдруг чего пропустит.
— Да вот, смотри-любуйся! — зачем-то разозлился Сникерс. Порта заглянула в монитор, и захлопала в ладоши:
— Это ж как раз что надо, в конец клипа! Последним кадром, а?
Сникерс недоверчиво посмотрел на неё, Шут закивал. Я заглянула тоже, мне прокрутили назад: оказалось, мой жест очень неплохо лег на плёнку, очень по-человечески, сумрачно.
— Но ведь кукольности никакой не осталось! — возразила я неуверенно.
— Так это же самое оно, в финале поставить, вроде как, кукла ожила! — отмахнулась режиссёрша. Мы со Сникерсом одновременно пожали плечами, при том он недоверчиво покосился на меня, и я отвернулась.
— Я ваще-то спать хочу, — сказал я тупо, стягивая перчатку. Больше не могу, ей богу!
Улеглись, кто где, я даже умываться не стала, и не переоделась. Повалившись на продавленный диван, завернулась в толстый старый вонючий плед, и лишь сомкнув глаза, уплыла туда, где…
Мы втроём, напившись злого неразбавленного виски «Джэк Дэниелс» развлекались на полную катушку: разыграли сценку обыска арестантки, типа Ветер на улице задержал Гдетыгдеты и привел в «отделение» (ко мне на хату). Там я уже дожидалась их, при всем параде «полицейской»: в косухе, узенькой кожаной юбочке с широким ремнём за который вместо резиновой дубинки или шокера заткнута почему-то садитская плётка. Видон дополняли мои излюбленные тяжелые гады, чулки в сетку и строгая кепочка надвинутая на правую бровь.
— Добрый вечер, сержант, что у вас сегодня? — усмехнувшись, я подошла к «задержанной». Та нагло ухмылялась мне в лицо, играя свою роль как по писанному. Я рассмотрела Гдеты как следует — ну, самого проституточного вида. Коротенькая джинсуха с замочками, майка с неприлично-глубоким декольте, в котором сразу видно, что лифчик девочка забыла дома. К этому всему джинсовая юбчонка, по ширине больше похожая на пояс, голый живот, чулки с рисунком, лаковые сапоги на огромных каблуках. И в завершение образа чёрный обвод глаз, алая помада, волосы во все стороны, огромные серьги-кольца, жевачка и кроваво-красные накладные ногти. Ей, конечно, не особо-то идёт — у неё фигура не слава богу. Но в этом и был особый «шарм», проститутская уличность. Я просто удивилась — ведь может же! Чего раньше выебывалась, тихоня?
— Эта девушка подозревается в торговле телом и незаконном хранении наркотиков! — ответил Ветер.
— Значит, будем искать! — сказала я, и принялась лапать подружку, «обыскивая». Нашла в трусиках гашиш, и с воплем:
— О-хо-хо, сержант, взгляните-ка на это! — отдала его Ветру.
— Ты должна бы знать, чем тебе это грозит, шлюшка! — помахала я перед лицом наглой девки, и резко приблизившись, впилась в её накрашенные губы. Потом снова грубо всунула в неё пальцы, и «довела» Гдеты так, под предлогом «Сейчас изнутри проверим!». Сама смотрела из-за её дрожащего плеча на Ветра, как он любуясь нашей забавой дрочит жадно. Вынув влажные и липкие пальцы, похотливо облизала, и посмотрела на Ветра:
— Что вы думаете по поводу этой сучки, офицер?
— Продолжайте, офицер, она должна получить хороший урок правосудия! — холодно бросил он.
Тогда я согласно кивнув, развела ей ноги ещё шире, так, что она чуть не упала, едва удержавшись, и стала трахать её концом плети. Она вскрикивала, запрокидывая голову, и кусала губы, пока Ветер не остановил нас, отобрав плётку. Он властно поставил Ленку на колени, заняв ей рот, меня притянул к себе, раздвинул ноги и трахал своими длинными пальцами, доставая кажется, до самого сердца… Пока я ласкала себе соски и клитор.
Потом все злобно и бурно кончили, и раскурились мирно Ленкиным гашем. Расслабон…
Я с наслаждением вдыхала теплый мутный дым, когда голос Портвейн ворвался в сознание, безжалостно вырывая из нашей чудной компании извращенцев:
— Дика, эй, девочка, работать!
— А? — резко распахнулись мои глаза. — Что за херня?
— Какая херня, всё, вечер уже, работать надо! — Порта сидела передо мной на корточках. Я тупо смотрела на неё, слишком медленно приходя оттуда — сюда. Чёрт! Сон, явь — свихнуться можно!
— Уже и Шут пришёл, ты и так дольше всех спала, дорогая! — увещевала режиссёрша, пока я размазывала по лицу остатки грима, продирая глазки.
— Мы уж и пожрали, и свет отстроили, всё жалели тебя, не будили, думали, сама, пока суть да дело встанешь!
Я кое-как поднялась, и поплелась умываться. Портвейн — за мной:
— Платьице-то отдай, погладить надо!
Потом я поела торопливо, и снова за дело!
Сегодня вся работа заключалась в том, чтоб как можно более кукольней и сексапильней распиннывать остатки засохшей жратвы, танцуя на столе. А Шут, пока я отдыхала, изображал добухавшегося до «белочки» извращенца, которому явилась его больная фантазия — кукла-шлюха.
