Джек Керуак - Доктор Сакс
Такова была бьюттическая история Доктора Сакса — в Бьютте он Реймонд-шахтер — еще какой шахтер! — он обшаривал копи и залежи Великого Всесветного Змея.
Искал везде травы, которые однажды, он это знал, усовершенствует до почти-алхимического искусства, что сможет пролить некий гипнотический и телепатический свет, от коего Змей падет замертво… ужасающее оружие для какой-нибудь старой омерзительной суки, люди будут падать на улицах вмертвую… Сакс рассчитывает дунуть порохом! ибо Змей — Змей увидит свет — Сакс захочет его смерти, Змей сдохнет, лишь узрев телепатический свет… единственный способ передать Змею послание, чтобы он понял, что имеешь в виду «на самом деле»… берегись, Доктор Сакс. Но нет, — он сам вопит: «Палалаконух, берегись!» — в своих полуденных приступах в лесах, когда послеужинные живчики скачут по его широкополой накидке, будто чернила на солнце, ныряют под его люк, как тать… «Палалаконух, берегись!» написано у него на стене. Под вечер он ложится вздремнуть… Палалаконух — просто ацтекское или тольтекское имя (а может, по происхождению и чиуауанское) Всемирного Солнечного Змея древних индейцев Северной Америки (которые, вероятно, сошли походом с Тибета, еще не зная толком, тибетского они происхождения или североамериканского предрасположения, распространяясь обширно по Миру Вокруг) (Доктор Сакс кричал: «О Северные Герои, Походом Пришедшие от Монгольских Мраков да Голых Корейских Исторчей к Манговым Парадизам Новосветского Юга, что за унылые рассветы встречали вы над каменными горбами Сьерры-Нуэва-Тьерры, катя на тяжком ветру со столбами, принайтовленными, и упряжью к ночному лагерю под блямкающую музыку Индейской Древности Прокофьева в Завывающей Пустоте!»)
Сакс пыхтел над травами и порошками всю жизнь. Не мог он носиться Тенью с автоматическим пистолетом 45-го калибра, сражаясь с силами зла, то зло, с которым Доктору Саксу надлежит бороться, требует трав и нерв… нравственных нервов, ему требовалось распознавать добро и зло, и разум.
Когда я был маленьким, единственный раз удалось мне связать Доктора Сакса и реку (тем самым определив, кто он такой) — когда Тень в одном своем шедевре Ламонта Крэнстона, опубликованном «Стритом-и-Смитом»[21], навещал брега Миссисипи и надувал собственную личную резиновую лодку, которую, однако, еще не усовершенствовали, как эту новую, что прячется у него в шляпе, он ее купил в Сент-Луисе днем вместе с одним своим агентом, и она составляла довольно увесистый пакет у него под мышкой, пока они мчали на такси к вечерней тусне вдоль воды, беспокойно поглядывая на часы, когда надо обращаться в Тени — Меня изумляло, как Тень может так много путешествовать, ему так легко удавалось подстреливать вымогателей на Набережных Китайгорода в Нью-Йорке из своего синеватого 45-го (сверк) — (рев Речи Тени в Свинце) — (валящиеся силуэты тугокуртых китайских гангстеров) (войны Тунов[22] с Гонга) (Тень ускользает сквозь дом Фу Манчу[23] и выныривает за спиной Бостонского Черныша[24], лупя своим 45-м зевак на пирсе, буквально скашивая их, а тут Пучеглаз[25] на моторке такой увозит их к Хамфри Богарту) (Доктор Сакс колотит своим узловатым посохом в двери, за которыми в Замке вечеринка в духе Айседоры Дункан в Двадцатые, когда им владела сбрендившая старуха, когда там видят, кто у дверей, весь зеленолицый и ухмылистый, и глаза у него сверкают маньячески, они орут и падают в обморок, его глухой хохот взлетает к обезумевшей луне, а она вопит поперек дробленых кряков в возгласной ночепадучей изверженности — под грохот миллиона карков, как ящерки в — лизоблюдах —) ффухх! Доктор Сакс был как Тень, когда я был молод, я видел, как он однажды ночью скачет через последнюю купину на песчаном откосе, накидка враспашку, я не успел заметить ни ног его, ни тела, он исчез — тогда он был проворен… той ночью мы пытались заловить Лунного Человека[26] (Джин Плуфф переоделся и старался навести ужас на весь район) в песчаном карьере — веточками, бумагой, песком, в какой-то миг Джина загнали на дерево и едва не побили камнями, он сбежал, улетел летучемышью сразу во все стороны, ему 16, нам по 11, он и впрямь умел летать и впрямь был таинственен и пугал, но, когда он пропал в одну сторону, мы немного побегали под фонарем, так что меня несколько ослепило светом, я увидел и познал Джина Лунного Человека в тех деревьях вдалеке, но на другом берегу, повыше, у кустарника, стоял высокий затененный силуэт в накидке, величавый, а потом повернулся и выпрыгнул из виду, — то был никакой не Джин Плуфф — то был Доктор Сакс. Тогда я не знал его имени. Да и не испугал он меня. Я ощущал, что он мой друг… мой старый, старый друг… мой призрак, личный ангел, персональная тень, тайный возлюбленный.
16
В семь лет я пошел в приходскую школу св. Людовика — как-то особо Доктор-Саксовую. В зале этого королевства я и увидел кино про св. Терезу, от которого камень оборачивался, — там были ярмарки, мама моя исполняла обязанности в киоске, бесплатно раздавались поцелуи, конфетные поцелуйчики и настоящие (когда все местные усатые парняги, Парижские Канадцы, спешат заполучить свое, пока не отправились в Армию куда-нибудь в Панаму, как это сделал Анри Фортье, или не пошли в священники по приказу отцов) — В Св. Людовике тайные тьмы прятались в нишах… Дождливые похороны маленьких мальчиков, я видел несколько, включая похороны моего собственного несчастного брата, когда (в 4 года) моя семья жила в аккурат в приходе св. Людовика на Больё-стрит за его стенами… Величавые изумительные старые дамы с седыми волосами и серебряными пенсне жили там напротив школы — и в одном доме на Больё тоже… женщина с попугаем на лакированной веранде продавала детям среднеклассовые леденцы (диски карамели, вкусные, дешевые) —
Темные монахини св. Людовика, пришедшие на почтенные черные похороны моего брата мрачной вереницей (под дождем), сообщили, что сидели вязали в бурю, и тут им явился яркий белый шар огня и завис в комнате у самого окна, танцуя во вспышках их ножниц и вязальных спиц, пока они готовили для ярмарки неохватные драпировки. Немыслимо было им не поверить… много лет потом я ходил, размышляя об этом факте: искал в грозы белый шар — я тут же понял мистику — я видел, где гром вкатывал свой громадный кегельный шар в хлоп облаков, чудовищных челюстями своими и взрывами, знал, что гром — этот шар —
На Больё-стрит наш дом выстроили над древним кладбищем — (Боже Милостивый, янки с индейцами под нами, Мировой Чемпионат старых сухих пылей). Мой брат Жерар пребывал в убеждении, ковчежном, что призраки мертвых из-под дома виновны в том, что дом иногда погромыхивает — и рушится штукатурка, сбивая ирландские куколки-крохотули с полки. Во тьме, в средисонной ночи я видел, как он стоит над моей колыбелькой, волосы дыбом, сердце мое каменело, я ужасался, мама и сестра спали на большой кровати, а я в колыбельке, неумолимо стоял брат мой Жерар-О… видать, так тени ложились. — Ах Тень! Сакс! — Пока я жил на Больё-стрит, я помнил и тот холм, и Замок, а когда переехали оттуда, мы переселились в дом неподалеку от Соснового пустыря с призраками, через дорогу, с опустелым Замкопастырским домом (у французской пекарни за рощами и конькобежными прудами, Хилдрет-стрит). Предчувствия тени и змея мне явились рано.
17
На Больё-стрит мне снится сон, что я на заднем дворе фантомного Четвертого Июля, все серо и как-то тяжко, но во дворе толпа — толпа людей, словно бумажных фигур, на травянистом песке рвут фейерверки, пух! — но весь двор еще и как-то громыхает, а мертвые под ним, и на заборе полно сидельцев, все грохочет как ненормальное, как лакированные скелетные мебеля, и притом грохот стоит бесчувственный, жестокий, равнодушный, треск сухих костей, а особенно — окна, когда Жерар говорил, что это явились призраки (а впоследствии кузен Ноэль, в Линне, сказал, что он «Phantom d'l'Opera»[27] муи-хи-хи-ха-ха, и ускользил вокруг аквариума с золотыми рыбками и глазированным рыбьим портретом над горами красного дерева в унылом доме на церковной улочке Линна, материнском) —
18
Однако ж, невзирая на всю эту беспорядочную серость, когда дорос я до суровой зрелости лет 11 или 12, то увидел одним хрустким октябрьским утром на поле за Текстильным великую подачу, выполненную ладным, странным на вид 14-леткой, или 13-ти, — мальчишка утром выглядел весьма героически, мне он понравился, и я тут же стал этому герою поклоняться, но никогда и не надеялся возвыситься настолько, чтобы с ним встретиться в этих атлетических потасовках на ветропродуваемых полях (когда сотни менее значительных пацанят составляют чокнутую армию, одержимую частными судорогами в меньших, но не менее громадных драмах, например, тем утром я перекатился в траве и порезал себе правый мизинец о камень, и шрам до сих пор виден и даже сейчас растет со мною вместе) — там был Скотти Болдьё на высоком круге подачи, кум королю в тот день, ловил сигнал кэтчера с тяжким хмурым и оскорбительным на вид скепсисом и урожденным франко-канадским чуть ли не индейским тупым спокойствием —; кэтчер отправлял ему нервные депеши, один палец (последний мяч), два пальца (крученый), три пальца (подставка), четыре пальца (перемещайся) (и Полю Болдьё доставало присутствия духа перемещаться от них, словно бы ненамеренно, ни разу не меняясь в лице) (вне круга подачи на скамье запасных он мог щериться) — Поль отверг сигналы кэтчера (мотнул головой) со своим франко-канадским терпеливым пренебрежением, просто подождал до трех пальцев (сигнал крученого), устроился поудобнее, посмотрел на первую базу, сплюнул, еще раз сплюнул в перчатку и растер, помакал пальцами пыль, чтоб не скользили, нагнувшись вдумчиво, но не медленно, улетев мыслями далече и пожевывая изнутри губу (может, думал о матери, которая варила ему овсянку и фасоль на угрюмо-серых рассветах среди зимы Лоуэлла, а он стоял в чулане промозглой прихожей, натягивал галоши), кратко взглядывает на 2-ю базу и хмурится, припомнив, как кто-то добежал до нее во 2-м иннинге, драть их (иногда он говорил: «Драть их!» — копируя Графьев Англии из малобюджетных киношек), теперь же у нас 8-й иннинг, и Скотти отказался от двух ударов, за второй базой никого, он ведет 8:0, хочет выбить бэттера в аут и попасть в девятый иннинг, он не торопится — я наблюдаю за ним с кровоточащей рукой, пораженный — великий Гровер К. Александер[28] песочниц выдает величайший уровень игры — (впоследствии его купили «Бостонские Смельчаки», но он поехал домой сидеть с женой и тещей в смурной бурой кухне с чугунной печкой, покрытой латунными свитками и стишком в кафельной панельке, а на стенах там католические франкоканадские календари). — Теперь же он замахивается, неспешно, глядит прочь на третью базу и дальше, уже даже распрямляясь для удара легким, кратким, ненатужным движением, никаких тебе пижонских подражаний, усложняций и туфты, бац, он спокойно озирает размашистое золотое небо, все сверкуче-голубое, что высится над оградами и железными кольями Главного Текстильного Поля, и высокие воздуха огромной Долины Мерримака сияют торгово-субботним октябрьским утром рынков и экспедиторов, единым взором глаза Скотти Болдьё все это увидел, вообще-то смотрит он на свой дом на Мамонтовой дороге, на Коровьем Выпасе — бац, вот он развернулся и засандалил свою подставку куда надо, идеальный удар, пацан размахивается, тяп в рукавицу кэтчера, «Ты в ауте», конец финала 8-го иннинга.
