Джон Кинг - Англия на выезде
Похоже, этот чел знает, о чем говорит, и я понимаю, что он не хочет никому лизать задницу. Что-то в нем есть такое, что говорит мне, что он сам опасен. Он знает, что мы «Челси», и говорит, что «Челси» — культовый клуб, и таковым его сделали именно фаны. Что европейцы всегда отзываются о «Челси» с уважением, будь то в Скандинавии, Германии, Хорватии. Он не уверен насчет итальянцев и испанцев, потому что они — другое племя, ебаные недочеловеки, и продолжает о том, как Западная Европа поделена между саксами и латиносами, что немцы и англичане — одной крови, и что это была настоящая трагедия, когда мы воевали друг против друга во время войны. Если бы англичане сражались рядом с немцами, русские были бы уничтожены, и славяне стали бы рабами своих западных хозяев. Франция хочет быть латинской страной, ’ хоть это и не очень у них получается, но в любом случае, нельзя ставить французов в один ряд с англичанами или немцами. Кому нужны эти французы.
Я вспоминаю игру в Париже, как полиция применила против нас слезоточивый газ, когда мы погнали моб французских скинхедов. Я громко смеюсь, когда вспоминаю, как Род пытался поссать на вечный огонь, но не успел, потому что был повязан. Марк и этот ебанутый удивленно смотрят на меня, но тут другой немец говорит, что его дед погиб, сражаясь с англичанами. Я не знаю, хочет он драться или что, но потом он говорит, что это тупо — друзья не должны драться, когда у них есть общий враг. Мы киваем, потому что в этом есть логика, какой смысл убивать друг друга, и я вспоминаю Винса Мэттьюза и его рассказы о Кубке Мира 1982 года, как испанская полиция постоянно провоцировала англичан, и как полисы и местные фашисты действовали абсолютно одинаково, старались подкараулить за углом маленькую группу англичан, взять числом, и как англичане были этому только рады. Испанцы вели себя так, потому что мы дали аргентинцам пизды на Фолклендах, это было просто чувство расовой солидарности, и когда несколько лет спустя Англия играла с Аргентиной в Мексике, когда еще Марадона забил Шилтону рукой, английские парни собрали моб после матча, но аргентинцы обосрались, но даже пусть так, я не думаю, что я рад возможному объединению с немцами, потому что я ненавижу саму идею Евросоюза. Мы должны жить отдельно, мы можем вместе пить пиво, но у нас разные дороги. Я хочу сказать Гансу или как его там, что англичане не убивают женщин и детей в концлагерях. Это принципиальная разница. Я знаю, что сейчас это не самая хорошая идея, но я чувствую, как где-то внутри слова выстраиваются в стройные предложения, и я думаю, не стоит ли напомнить ему про бомбежки Лондона и то, как в конце войны нацисты вынашивали планы ликвидировать всех английских военнопленных, и если бы это произошло, мы вряд ли сидели бы здесь вместе. Но я знаю, что сейчас не место и не время, к тому же я никак не могу справиться со своим идиотским смехом, поэтому я отвожу взгляд в сторону и смотрю на сидящих в углу чикс, пытаюсь сконцентрироваться на их буферах и забыть о серьезных вещах. Чикс трое, они выглядят пиздато, сорванная крыша настраивает меня на сексуальную волну, и мне хочется подойти к ним, оттащить в сортир и выебать в задницу одну за другой, но в голове звучит НЕМЦЫ ИДУТ ОДИН ЗА ДРУГИМ, И ВАЛИМ МЫ ИХ ОДНОГО ЗА ДРУГИМ на мотив «Когда Джонни Вернется Домой», это старая песня «Челси» про «Вест Хэм», я переиначиваю ее на новый лад, смотрю на этого человека рядом со мной и борюсь с искушением ударить его головой в переносицу, чего он на меня косится, и я снова перевожу взгляд на женщин.
Я разглядываю, во что они одеты, фокусирую свое внимание на той, что с обесцвеченными перекисью волосами, которая похожа скорее на панкушку, чем на скингёл, но волосы меня не интересуют, меня интересует ее грудь. Все-таки я еще не совсем в хлам, и я отвожу глаза, когда она смотрит на меня. Пусть гадает. Нет смысла искать неприятностей в баре, полном крафтов. На ней высокие ботинки, английские, само собой. Я пытаюсь выкинуть ее из головы и вернуться к разговору, но бар почему-то начинает казаться мне очень душным, музыка — слишком громкой, все хуже, чем раньше. Я хочу пойти на улицу, глотнуть свежего воздуха, и похоже, что все остальные думают так же, потому что мы встаем и идем куда-то, выходим из бара на улицу, Харрис рассказывает, как познакомился с этими парнями на Мальорке, когда отдыхал там с женой и детьми — представляешь, я сижу с детьми на пляже, и тут появляются эти немцы — а Билли познакомился с ними в Лондоне, они как-то приезжали на пару дней. Он говорит, что среди них есть несколько продвинутых ультраправых, но в основном это просто любители помахаться. Они не такие уж крутые, что бы они там про себя ни думали, и я вспоминаю, как нацисты сломали жизнь той тетке, которую я встретил днем, как Союзники разбомбили ее страну, а потом выебали ее саму во все щели, но хотя бы платили за это, потом думаю о том, что немцы ведь тоже ебали русских баб; настоящее кровосмешение. Я думаю о разбомбленных английских городах и всех убитых немцами английских людях. Лучше бы мы прыгнули на них, а не пили вместе с ними пиво. Да, конечно, сейчас это нейтральная территория, и мы можем оттянуться вместе, но все равно это как-то неправильно. Наше дело — приехать в Берлин и погнать подонков. Или я чего-то не догоняю.
Через какое-то время мы приходим на улицу, на которой достаточно много баров. Большинство мажорские, и сквозь окна я вижу, что там одни мудаки. Музыка тоже говно, люди выглядят самодовольными; похоже, они не очень рады нашему появлению. В витрину летит бутылка, и наши радушные хозяева прыгают. Они врываются внутрь, разносят бар и дают пизды некоторым посетителям. Это не настоящий махач. Один группенкореш, топ-бой, видимо, говорит, что это легкое место, а сейчас они собираются прыгнуть на настоящих коммунистов. Людей с твердыми политическими убеждениями, которые могут постоять за себя и свои взгляды, и лучше нам быть ко всему готовыми, потому что это скорее анархисты, чем красные, и я чувствую, как к ненависти в его словах примешивается какое-то подобие уважения. Моб движется дальше, заряжая «зиг хайль!», мы с Марком идем несколько в стороне, Харрис и остальные наши где-то впереди. Мне все это кажется каким-то нереальным, странным, просто диким, я вспоминаю виденные по телеку сюжеты про демонстрации, люди в барах стараются спрятаться, бутылки летят в окна и витрины.
Я смотрю в окно одного из нетронутых баров и внезапно вижу на той стороне глазеющее на нас рыло, и я зову Марка посмотреть, потому что это же он, Жирный Гарри, с бутылкой пива в руке и глупой улыбкой на лице, а свободной рукой он обнимает достаточно привлекательную щелку.
Я останавливаюсь, бар выглядит ничего, я раздумываю, зайти или нет, когда слышу сирены. Это подталкивает меня к действию, я хватаю Марка, потому что я заебался, и все это меня не интересует, потому что мы англичане, и это все неправильно. Я кричу остальным, но они уже свернули за угол, так что у нас появляется шанс… забуриться в бар и преподнести Гарри сюрприз… ебаный в рот, Гарри, где это ты ее откопал… ловко ты от нас слинял… и Гарри смотрел на Тома и Марка и понимал, что они пьяные и удолбанные — он тихо-спокойно наслаждался зрелищем изнутри, и вдруг откуда ни возьмись появляются эти двое. Немецкая банда уже растворилась где-то в переулках, но даже сквозь музыку Гарри слышал грохот осыпающихся витрин. Но теперь ему предстояло решить, как быть с Томом и Марком, он уже предвидел проблемы, его вечер может ничем хорошим не закончиться, потому что они уже завалились в бар, Ингрид увидела их и спросила, кто они такие, и когда Гарри ответил, что это его лондонские приятели, она засмеялась и сказала, что они, похоже, очень рады его видеть.
Глава 25
Гарри был доволен жизнью в целом и этой чиксой в частности. Он просидел в баре пару часов, прежде чем появилась Ингрид. Он не очень беспокоился, придет она или нет, ему сейчас и одному было неплохо, может, она даже не запомнила его, а если запомнила, то думает, что он какой-нибудь проходимец. В одиночестве он сидел у окна, и всем было наплевать, что он иностранец, и что он один. Это не как дома, потому что там, если ты сидишь один в клубе или баре, люди начинают думать, что ты полный мудак, которому даже пива выпить не с кем.
В «Бэнге» все выглядело новеньким, но в заходивших людях не было ничего особенного. Бар оказался тематическим, сделанным под тропический остров. Люди были спокойные и приветливые, но все-таки не настолько, как в Амстердаме, и вообще такие места Гарри не нравились. Он не ожидал здесь, в восточном Берлине, найти улицу, на которой сплошь одни бары и клубы. Остальные улицы выглядели так, как, на его взгляд, и должна выглядеть эта часть города, серая и тоскливая. Он так и видел, как агенты тайной полиции бродят по улицам, выслеживая и вынюхивая, а пограничники отстреливают из автоматов несчастных беглецов, пытающихся удрать на Запад, но такой бар мог находиться где угодно. Но ему было все равно, особенно когда он увидел Ингрид.
