Джон Кинг - Англия на выезде
Мы заказываем две машины, за рулем которых нигерийцы — здоровые мужики, сбежавшие от правительства и нефтеперерабатывающей промышленности — нас восемь, собравшихся на стрелку с немцами — мы хотим внести свой вклад в развитие международных отношений — Билли говорит, что это неонацисты с Востока — дома вокруг исписаны футбольными граффити — безработица и слишком много свободного времени — плюс ненависть к старому режиму — тяжелая наследственность — я сижу у окна и смотпю на закат — черт, как время бежит — смотрю на часы, может, они сломались — вдыхаю свежий воздух — прислонившись головой к стеклу — водила жмет на газ — классическая музыка играет по радио — приветливый такой чел этот водила — не знает, кого везет — знал бы он, кто такой этот Билли бой — интересно, как он относится к ультраправым? — водила говорит, что его родители и братья умерли, и он отправился попытать счастья в Европу — рассказывает нам про племенные войны, и как это плохо — его голос звенит у меня в ушах — потом умолкает — я смотрю на проезжающие мимо машины, автобусы и пешеходов — и внезапно вижу Рейхстаг — ебаный в рот, это же Рейхстаг и Бранденбургские ворота! — Я смотрю на них, не веря своим глазам — перед глазами какие-то яркие круги — слишком много пива, и это дерьмо еще — перебрал, если честно — но я же англосакс, я люблю лагер — хуйня все это — это хорошо, я еще бы попил — в машине тишина — даже музыка не играет, и я думаю, что случилось — такси стоит, я не хочу даже смотреть — наверное, Брайти сказал, что ненавидит ниггеров, а Харрис — что любит резать людей своим ножом — так, не до смерти — и Харрису этого, видимо, мало, потому что он лезет вперед и хватает водилу за голову — крепко хватает — ниггер сопротивляется, пытается вырваться — не хочет подохнуть, как вся его родня — не хочет подыхать, как немецкие дети в той деревне — надеется, что ангелы спасут его — хочет жить, сука — но Харрис держит его крепко, и рейхсфюрер Брайт выполняет свою арийскую миссию — достает бритву и смеется черномазому в лицо — перерезает судорожно всхлипывающую глотку — я вижу его искаженное яростью рыло — кровищи-то, бля! — эти ниггеры обезьян ебут — в задницу — засовывают по самые не балуйся — только самок, само собой, потому что в этих племенах никого так не ненавидят, как пидоров — наверное, у этих обезьян немного выбора — ставят на них приманки, а потом тащут в деревню, чтобы отпиздить и выебать — настучать по башке и запихать в жопу — пучок сельдерея — рейхсфюрер Брайт наклоняется так близко, что черномазый может почувствовать лагер в его дыхании — наклоняется близко, чтобы сказать какую-нибудь хуйню — эта тишина определенно меня заебывает — это же пиздец — пиздец — Брайти просто пошутил, я не хочу смотреть, как умирают люди — солнце, пиво и наркотики утомили меня — в голове происходит черт знает что — кровь бьет фонтаном из перерезанной сонной артерии прямо в крышу салона — немцы считают, что их машины самые лучшие, а империя будет стоять тысячу лет — но на дверях ржавчина, и внутри бензином воняет — кровь заливает крышу и мое лицо — а глаза смотрят в мрачную темень на улице — каменные джунгли — я поднимаю руку, чтобы стереть кровь со лба — но это просто пот — и машина едет дальше, я слышу знакомую музыку, это диджей Брайт взялся за дело — водила смеется и говорит, что ему нравится такая музыка — слющай, ти гдэ касэту купыл, а? — и Брайти, похоже, совсем в говно, потому что начинает спрашивать водилу, как умерли его близкие, сколько им тогда было, и как это тяжело, расти сиротой, и ты лучше остановись за углом, парень, потому что место, куда мы собираемся, не очень гостеприимное — пока, приятель, мы хлопаем дверью, я стою на тротуаре — ввосьмером мы переходим улицу и идем в бар, который находится неподалеку от места, которое Харрис называет Александерплац.
Я стою в темноте, подталкиваю Харриса, чтобы шел вперед. Он не может напиваться, как я, он же лидер. Он должен сохранять кристальную ясность. Я стою в темноте, думая о том, как я заебался. Ну да хуй с ним, я напрягаюсь и иду следом за всеми, поворачиваю за угол, за темный восточноберлинский угол, следом за лидером, прямо к бару со слегка светящимися окнами, на которых нацарапано что-то по-немецки, и мы заходим в этот мини-Нюрнберг, где около пятидесяти парней, в основном в черных бомберах и на мартинах, и мне кажется, что я попал на несколько лет назад, хотя это же Германия, это их стиль, который они передрали у английских скинхедов и видоизменили его, так же как английские скинхеды скопировали ямайский стиль и видоизменили его, добавили веса, прямо на парад можно идти, и некоторые немцы оборачиваются и смотрят на восьмерых английских парней, которые идут с таким видом, словно ничто на свете их не интересует, и я рад, что Харрис наконец-то увидел своих знакомых. Скоро мы уже сидим у стойки, немцы угощают нас пивом, играет арийская музыка, какая-то Skrewdriver-Skullhead-Blood & Honor-овская болтня, которую наворачивает ихний местный группен-диджей, и я разглядываю бутылки на полках, потягиваю лагер и чувствую, что крыша где-то там, далеко-далеко, потому что все вещи я вижу какими-то слишком ясными, рассматриваю здоровых группенчелов вокруг, хардкор, наверное, и некоторых других парней, которые, похоже, здесь случайно, зашли повеселиться, Харрис знакомит нас, называет немецкие имена, которые я все равно не могу запомнить, и я жду, что они начнут говорить про турок, беженцев и новый мировой порядок, но они очень формально спрашивают нас, что мы думаем о Берлине, а потом один чел, которого трудно с виду заподозрить в любви к животным, спрашивает Марка, был ли он в зоопарке. Марк настораживается, думает, наверное, что это какая-то подъебка, что зоопарк — это какое-нибудь городское гетто, где одни паки, и тогда этот чел начинает рассказывать, что в зоопарке есть панда, и что они пытались подружить ее с другой пандой, но ни та, ни другая не хотели ебаться, предпочитая просто жрать бамбук. Мы сидим в этом Нюрнберге, слушаем Иана Стюарта и разговариваем о пандах с современным штурмовиком. Может быть, этот чел сам удолбан, может, он битком напичкан всякой дрянью, сам продает ее на вокзале. Не зря же у них вокзал называется Зоо. Я смеюсь, потому что эти ебанутые продолжают рассказывать, как панды не хотели ебаться, потому что им было в лом, лучше сидеть в баре и пить пиво, а потом пойти жрать бамбук и каштаны, и мы отвечаем, что знаем таких чуваков у себя в Лондоне, таких, как Гарри Робертс, который хороший парень, но распиздяй, и ему все по хую, и еще сотни таких парней, и этот немец чуть на пол не падает от смеха, чуть ли не кричит, что он тоже таких знает, это люди из не-этой жизни, им нужно только жрать и пить пиво. Их полным-полно в Лейпциге и любом другом немецком городе. Я говорю, что их полно везде, потому что на хуй надо думать о сексе, когда можно сидеть перед телеком и дрочить себе на здоровье, глядя, как в кино баб ебут. Кружок «У Нашего Мальчонки Умелые Ручонки», но тут я сам все порчу, начиная говорить про наркотики.
— Да, — говорит этот чел, — это проблема в Германии. Иммигранты наводнили страну наркодилерами и сутенерами. В Германии четыре миллиона турок и миллионы безработных немцев.
Я киваю и заказываю себе еще пива, предоставляю право вести разговор Брайти и Харрису, смотрю вокруг на пьющих и веселящихся парней, несколько совсем лысых, двое в кепках, рядом со мной какой-то коротышка с манерами этакого рубахи-парня объясняет Марку, как европейцы относятся к английским хулиганам, что что бы кто ни говорил, все уважают Англию за те беспорядки, которые мы устраиваем повсюду из года в год. Что бы ни случилось, Англия остается примером для всех футбольных хулиганов Европейцы не могут ничего поделать с толпами варваров, которые приезжают и переворачивают вверх дном их города, грабят, но не насилуют, громят торговые центры и сеют хаос. Неважно, из Лондона ли они, Бирмингема, Лидса, Ньюкасла, неважно, все равно на континенте их боятся как огня. Он говорит, что англичане — бунтари. Не политики, конечно, а молодежь, рабочие парни, которые напиваются и устраивают беспорядки, это часть саксонской натуры, напиваться и веселиться, а потом пиздить тех, кто посмел над тобой смеяться.
Похоже, этот чел знает, о чем говорит, и я понимаю, что он не хочет никому лизать задницу. Что-то в нем есть такое, что говорит мне, что он сам опасен. Он знает, что мы «Челси», и говорит, что «Челси» — культовый клуб, и таковым его сделали именно фаны. Что европейцы всегда отзываются о «Челси» с уважением, будь то в Скандинавии, Германии, Хорватии. Он не уверен насчет итальянцев и испанцев, потому что они — другое племя, ебаные недочеловеки, и продолжает о том, как Западная Европа поделена между саксами и латиносами, что немцы и англичане — одной крови, и что это была настоящая трагедия, когда мы воевали друг против друга во время войны. Если бы англичане сражались рядом с немцами, русские были бы уничтожены, и славяне стали бы рабами своих западных хозяев. Франция хочет быть латинской страной, ’ хоть это и не очень у них получается, но в любом случае, нельзя ставить французов в один ряд с англичанами или немцами. Кому нужны эти французы.
