Том Маккарти - Когда я был настоящим
– Можно и так, – сказал я.
– Что такое? – переспросил Наз.
– Всем испариться и разбрызгаться кверху. Когда нам придется, как вы сказали, исчезнуть. Уничтожить следы и все такое.
В его глазах появилось отсутствующее выражение, а в глубине зажужжала та штука. Над нашими головами пролетел еще один самолет, стонущий, покрывшийся мурашками.
– Или просто сесть на самолет. Чтобы убраться подальше.
Наз напрягся всем телом. Он абсолютно застыл, его мускулатура приостановилась на то время, пока вся энергия организма уходила на вычислительную часть. Через некоторое время физическая часть снова включилась, и он произнес:
– Самолеты – это очень хорошая мысль.
Подумав еще немного, он добавил:
– Два самолета. Нет, три. Нам придется отделить реконструкторов, которые были в банке, от остальных. Им нельзя смешиваться, пока они не сядут в самолет.
– Отлично. Как скажете.
– И потом… – начал Наз; раздался писк телефона. Взглянув на него, Наз сунул его обратно в карман и продолжал: – И потом, нам придется также отделить…
– Это насчет словаря? – спросил я. – Что они говорят?
– Слово не найдено.
– То есть как – не найдено?
– «Рецидуал» – слово не найдено, – повторил он.
У меня начала кружиться голова.
– Оно должно там быть. Ре-ци…
– Я так и написал, в точности как вы мне сказали. Они говорят, слова «рецидуал» в словаре нет.
– Ну, так велите им, пускай найдут словарь побольше! – мне было уже не на шутку плохо. – А если увидите там этого коротышку-советника…
– Какого коротышку-советника?
Я прислонился к наружной стене здания – копии банка, к белой каменной плите. Камень был ни теплый, ни холодный; поверху шел зернистый слой, как бы соскальзывавший со сплошного камня под ним. Поблизости разворачивались и ехали наперерез машины.
– Я хотел бы… – начал я. – Наз…
Наз не обращал на меня внимания. Он стоял совершенно неподвижно, гладя вдаль, за взлетные полосы. К счастью, именно в этот момент подошел Сэмюэлс, обхватил меня за талию и поддержал.
– Вам домой надо, – сказал кто-то.
Меня отвезли назад, в мой дом. Наз пришел через несколько часов, посреди ночи. Выглядел он ужасно: с землистыми щеками, осунувшийся.
– Нашли? Ну что? – спросил я его.
– Существует только один способ… – начал он.
– Какой один способ? Какое отношение это имеет…
– Только один способ остановить утечку информации. Чтобы быть абсолютно уверенными.
– Да, но как же «рецидуал»?
– Нет, это важнее. Послушайте…
– Нет! – я сел на диване. – Это вы послушайте, Наз: что важнее, решаю я. Рассказывайте, что они нашли.
Его взгляд на пару секунд уткнулся в точку где-то поблизости от моей головы. Я видел, как он прокручивает только что сказанное мной через свою систему проверки данных и приходит к выводу, что я прав: что важнее, решал действительно я. Без меня – ни планов, ни ЧНЗ-диаграмм, ничего. Он склонил голову набок, сунул руку в карман, вытащил мобильный и сказал:
– Они нашли похожие слова, но не это. Смотрели в полном двенадцатитомном словаре. Зачитать вам, что они нашли?
– Конечно!
– Реципиент – государство, физическое или юридическое лицо, получающее к.-л. платежи, доходы. Рецидив – возврат, повторение после прекращения болезни, преступления…
– Мэттью Янгер считает, что я подвергаюсь слишком высокому риску, – сказал я. – Но риск – это хорошо. Как вообще все это могло бы произойти, не подвергнись я риску?
– Рецидивист – тот, кто совершает повторное преступление. Рецидивный – относящийся к… и так далее. Но это все. «Рецидуала» нет. – Наз положил мобильный обратно в карман и начал снова: – Мне нужно обсудить дело чрезвычайной…
– По-моему, это может быть что-то связанное с музыкой. Рецидуал. А! Позвоните моему пианисту. Он должен знать.
– Позвоню после того, как мы покончим с этим делом, которое я должен с вами обсудить. Это жизненно важный вопрос. Я понял, что есть только один способ наверняка…
– Нет. Сейчас же позвоните!
Наз снова помедлил, понял, что у него нет другого выхода, кроме как подчиниться, встал и позвонил куда требовалось. Через пять минут мой пианист был в моей гостиной. Один пучок волос у него был примят, а другой торчал из виска вбок. Глаза у него были припухшие, один запекся спросонья. Он медленно прошаркал вперед, потом остановился в трех-четырех ярдах от меня.
– Что такое «рецидуал»? – спросил я у него.
Он мрачно уставился на ковер и ничего не сказал. Однако я видел, что он расслышал мой вопрос, поскольку его лысая макушка побелела сверху.
– Рецидуал, – повторил я. – Это наверняка что-то, связанное с музыкой.
Он продолжал молчать.
– Вроде всяких capriccioso, – продолжал я, – con allegro – знаете, как на полях пишут. Композиторы. Или тип произведения, название, как бывает концерт, соната; а тут рецидуал.
– Бываед ресидадиф, – печально пробормотал мой пианист.
– Что?
– Бывает речитатив, – произнес он своим нудным, монотонным голосом. – В опере. Recitatif. Recitativo. Когда наполовину поют, наполовину говорят.
– Это хорошо, но…
– Или резонанс, – продолжал он, и его лысая макушка побелела еще больше.
– Резонанс, – повторил я. – Да.
Я поразмышлял об этом. В конце концов мой пианист спросил:
– Мне можно идти?
– Нет. Останьтесь.
Я продолжал неотрывно смотреть на его макушку, дожидаясь, пока все вокруг сольется с ее белизной. Смотрел я долго. Как долго, не знаю – я потерял счет времени. В конце концов его не стало; моим вниманием пытался завладеть Наз.
– Что? Где мой пианист?
– Послушайте, – сказал Наз. – Есть только один способ.
– Какой один способ?
– Один способ добиться наверняка, чтобы утечки информации не было.
– А, опять…
– Единственный способ, – голос Наза стал тихим, начал подрагивать, – это устранить каналы, по которым она может утечь.
– В каком смысле – устранить?
– Устранить, – снова сказал он.
Голос его дрожал так сильно, что напомнил мне ложки в этой игре, бег с яйцом, как они дрожат и гремят, – так, словно задача донести то, что он хотел сказать, была непосильной. Он все еще дрожал, когда Наз опять заговорил:
– Убрать, изъять, заставить испариться.
– А, испариться. Легкое облачко, да. Это мне нравится.
Теперь Наз смотрел на меня в упор. Казалось, его глаза вот-вот лопнут.
– Я могу это устроить, – теперь его голос превратился в хрип.
– Ну и отлично, давайте.
– Вы понимаете?
Я посмотрел на него, силясь понять. Он может устроить так, чтобы каналы испарились. Каналы – значит, люди. Он снова заговорил, более медленно.
– Я… могу… это… устроить, – прохрипел он снова.
Капли пота у него на висках увеличивались. Испариться, подумал я, Наз хочет заставить этих людей испариться. Я снова представил себе, как их пропускают через трубку и подбрасывают кверху, как они становятся облаком, сливаются с небом. Сперва я подумал о тех реконструкторах, которые будут со мной в банке, представил себе, как они дематериализуются, делаются голубыми, невидимыми, пропадают. Они испарятся первыми. Но дальше идут другие, те, кого отстранили; им тоже придется испариться. А дальше…
– Сколько каналов вам понадобится заставить испариться? – спросил я.
Он посмотрел на меня в ответ, бледный, возбужденный, больной, и прохрипел:
– Все. Всю пирамиду.
Я снова взглянул на него, попытался понять и это. Вся пирамида – сюда входили не только реконструкторы, сюда входили и все ассистенты: Энни, Фрэнк, их люди и люди, которые осуществляли связь между их людьми и людьми других людей. И второстепенные ассистенты тоже: электрики, плотники и поставщики питания.
– Всех их! – воскликнул я. – Каждого! А как же вы…
– Когда они будут в воздухе, – голос Наза по-прежнему хрипел. – Мы поднимем их всех в воздух – всех, до последнего члена вашего персонала, – и тогда…
– До последнего члена! Это значит, мою хозяйку печенки и моего пианиста! И моего мотоциклиста-любителя, и мою неинтересную пару, и мою консьержку тоже!
– Это единственный способ, – повторил Наз. – Мы поднимем их всех на самолете, и тогда…
Он замолчал, но глаза его по-прежнему смотрели на меня в упор, пытаясь удостовериться, что я понимаю смысл его слов. Я отвернулся и мысленно увидел, как самолет взрывается и преобразуется в облако.
– Ух ты! – произнес я. – Красота.
Я снова мысленно увидел эту картину: самолет стал подушкой, которая распоролась, и наружу, сливаясь с воздухом, хлынула ее начинка из перьев.
– Ух ты! – прошептал я.
Я увидел самолет в третий раз: на этот раз он раздулся, раскрылся, словно цветок, который прорывается сквозь свою внешнюю оболочку и разлетается миллионами крохотных брызг пыльцы, превращаясь в свет.
– Ух ты! Вот это красота, – произнес я.
Какое-то время мы сидели молча, Наз потел, его распирало, я снова и снова и снова прокручивал в голове эту картину. Наконец я повернулся к нему со словами:
