Саймон Ингс - Бремя чисел
Медицинская аппаратура, напротив, на удивление недвусмысленна, и ее назначение не вызывает сомнений. Поворот латунных колесиков, спрятанных под узкой кушеткой — та обтянута красной кожей и набита конским волосом, — регулирует высоту и угол лежака, на который Энтони опускается в ожидании разряда. Увидев это устройство в первый раз, он принял его за нечто вроде дыбы. Впечатление ничуть не уменьшается и после того, как Энтони ощущает прочность кожаных ремней, которыми его привязали к кушетке, и холодный поцелуй металлических губ лопаточек, прижатых к его вискам. Лопаточки снабжены небольшими деревянными ручками, что делает их похожими на библиотечные штемпели. А чего стоит незабываемый вкус резинового «револьвера», который не даст ему прикусить язык.
Конвульсии лишают его последних сил. Иногда лишь спустя несколько дней он в состоянии передвигаться, не испытывая при этом болезненных ощущений. Разумеется, Рейчел за него беспокоится.
Джон Арвен со вздохом соглашается на правах друга семьи развеять ее опасения.
— Ради бога, Энтони, скажи мне, что ты с собой делаешь? Я никогда не ожидал, то есть… я хотел сказать… это тебе действительно необходимо? Почему ты продолжаешь истязать себя?
Энтони, лежа на кушетке, моргает и смотрит на своего старого друга из глубин удивительно уютного теплого колодца — так, наверное, смотрят на дневной свет из жерла шахты.
— Истязать? — переспрашивает он. Усталость, вызванная лечением, ему по-своему приятна. Для человека, никогда в жизни не утруждавшего себя физическими упражнениями, это как пробежать марафонскую дистанцию. Но даже этого Вердену кажется мало, он готов на большие «подвиги».
Энтони находится под впечатлением того, как машина доктора Лорана Пала затуманивает некоторые воспоминания, а в отдельных счастливых случаях даже стирает их. Его разум теряет былую рыхлость, становится все более и более совершенным, гладким и несокрушимым.
Конечно же, детище Лорана Пала — «массаж центров промежуточного мозга» — требует определенных жертв. Любимая музыка Энтони теряет над ним свою прежнюю власть. Дворцы больше не вздымаются причудливыми сводами к потолкам его разума. После разрешения одной особенно трудной модуляции там не осталось ни одного купола Брунеллески. Все сделалось плоским и серым — унылый остров его сознания, словно перенесенный туда с Северного моря. Лежащие под паром поля незаметно переходят в пустоши и дюны, которые затем превращаются в песчаные косы, с мучительной неторопливостью сползающие в мелководье.
Доктор Лоран Пал доволен результатами.
— Наш враг, — объясняет он Вердену, — это уклонение, бегство. Теперь я это вижу со всей ясностью. Вы убегаете от своей гомосексуальности. Вы стремитесь превратить ее в нечто такое, что подвластно вам. Но это не решение проблемы. Ответьте мне, мистер Верден, вы танцуете?
Энтони отрицательно качает головой.
— Всегда испытывал отвращение к танцам, — признается он.
— Вот видите? — смеется доктор Пал. — Вы боитесь, что, танцуя под музыку, вы изберете роль женщины, которую партнер ведет в танце. Вот вы и превращаете музыку в архитектуру, во что-то такое, что в вашей власти! Эти таланты — своего рода завеса, помогающая отгородиться от непосредственного жизненного опыта. Я пойду дальше (надеюсь, вы готовы к этому): я уверен, что ваша гомосексуальность — тоже бегство! Но от чего вы пытаетесь уклониться? От чего вы бежите, делая анус неким прибежищем? Вот это мы с вами и должны узнать!
И Энтони, опьяненный оргией самоуничтожения, делает прощальный жест самому себе. Работа утратила для него всякий смысл. Стала ему непонятна. Он собирает свои тетрадки и относит их в мусорный бак. Неожиданно Энтони вспоминает о философском обществе, приютившем доктора Пала. Идея! Он подарит свои книги здешней библиотеке. Мириам Миллер будет коротать долгие зимние вечера, внося их в каталог.
Вечером, вернувшись домой, Энтони обнимает Рейчел и неожиданно для себя рыдает.
Весь вечер он пытается что-то сказать ей. Верден желает принять участие в суровом и мужественном будущем ее народа, хочет вместе с ним переносить трудности и лишения.
— Наше будущее — в Палестине, — говорит Энтони. — Ты всегда была права, дорогая. Достойную жизнь можно обрести только там. В стране, где мы будем сами выращивать плоды своих трудов. В стране, в которой твой прах найдет последнее пристанище.
Рейчел изумленно смотрит на мужа, в изнеможении распростертого на кушетке.
— Это как-то связано с твоим лечением?
Он открывает рот, но не может подобрать нужных слов.
— Почему ты до сих пор молчал об этом? — спрашивает она.
Энтони лишь качает головой.
— Скажи мне! — настаивает Рейчел. — Я все пойму.
В этом Верден ничуть не сомневается. О, как все это безнадежно, как безнадежно…
— Любимая… — рыдает он и рассказывает ей обо всем. Спустя какое-то время он закрывает глаза — усталый, опустошенный, довольный — и ждет, когда его миру настанет конец.
Увы, мир остается на месте.
Энтони открывает глаза.
Рейчел, чьи прекрасные карие глаза полны любви, склоняется над ним и щекочет его за ушами.
Теперь у них есть цель, к достижению которой они шагают вместе, рука об руку. Отныне Энтони и Рейчел могут общаться друг с другом более свободно. Воздушное пространство между ними посвежело, сделалось чистым. Рейчел больше не нужно проявлять мнимый интерес к работе мужа. Энтони больше не обязан притворяться, что находит жену привлекательной.
Их брак более ничто не скрепляет, от чего он становится еще более прочным: искренность Энтони создала вакуум, место которого стремится занять их общее будущее.
Война в Европе отгремела, и друзья Рейчел уезжают в Палестину. Они присылают супругам книжки, издаваемые Объединенной рабочей партией. Они шлют фотографии, на которых запечатлены с винтовками чехословацкого производства в руках.
Энтони настаивает на том, чтобы они с Рейчел тоже уехали. Это именно то, чего ему хочется, именно то, что ему нужно.
— Понимаешь, раньше я думал, что мы частички великого целого, некоего исполинского левиафана. Может, так оно и есть. Теперь я понимаю: любой человек волен решать, где ему жить. Каждый из нас определяет, частью чего нам быть, а чего — нет. Впервые в жизни я чувствую готовность сделать выбор. Готовность прожить остаток жизни по-человечески. Копать и рыхлить мотыгой землю. Ты только подумай! Растить…
— Да-да, милый, как только тебе станет лучше, — обещает Рейчел, по-прежнему не способная до конца понять мужа. — Как только ты станешь совсем здоров.
41950 год
Кибуц Мигдал, основанный в 1930-х годах активистами движения «Арцти», состоит из двух жилых строений, оружейного склада, школы и столовой. Здесь нет никаких дорог — лишь тропинки, давно протоптанные через пустые пространства, и кое-где — кляксы бетона, прикрывающие колдобины. Бетон давно раскрошился, и дети яростно, будто преследуя мелких зверьков, пинают россыпь камней.
Кибуц построен на горном склоне чуть выше линии деревьев. О естественной тени говорить не приходится, ее заменяют параллелограммы темноты, отбрасываемые приземистыми зданиями. Ослеплённые жгучим солнцем глаза Энтони Вердена не могут приспособиться к мраку этой опасной металлической тени. Он боится даже приблизиться к ней. Ему кажется, что там притаились дети, они наблюдают за ним немигающими глазами, тусклыми от пыли.
В механических мастерских молча работают мужчины-кибуцники. Люди средних лет основали здешнюю алию в 1920-х годах. Молодые, едва достигшие половой зрелости — их дети. Промежуточное поколение приехало на эту землю в годы Второй мировой войны, будучи подростками. Энтони представляет себе вдохновенное письмо, которое вечером напишет Джону Арвену.
…они приехали сюда из Бухареста, Кракова, Берлина и Печа. Они говорят на разных языках — идиш, немецком и иврите. Друг с другом эти люди общаются при помощи жестов, имитируя тот род деятельности, которым занимаются повседневно, — показывают, как пашут или обрабатывают мотыгой землю, ведут машину, стреляют. Они демонстрируют друг другу свою новую жизнь и все до единого с нетерпением ожидают того часа, когда советские войска ворвутся в эти земли с севера, чтобы помочь им воплотить в жизнь многовековую мечту.
Энтони приветственно машет рукой сынам этой суровой страны.
Ни один из них не отвечает ему.
Он повторяет свой жест.
Никакой реакции.
Он напишет в письме следующую фразу: «Передай Рейчел мой сердечный привет».
Энтони Верден подходит к самому краю горного выступа, на котором возведен кибуц. Нижние склоны противоположной горы обрамляют поля, но словно нехотя, эксперимента ради. Эти малярийно-зеленые квадраты не вызывают мыслей о прохладе или растительности. Они скорее похожи на лоскуты ткани, на которых проверяют стойкость краски. Земля окрашена неровно — местами она красно-оранжевая, местами желтоватая, но главным образом серовато-кирпичная.
