Генри Миллер - Книга о друзьях (Book of Friends)
Так мы сидели, выпивали и вскоре уже заговорили о другом, может быть, о его любимом Гете и его автобиографии «Поэзия и правда». К концу разговора Альфа осенила блестящая идея – он устроит меня на работу в американскую газету в Париже, «Чикаго трибюи», корректором.
– Мне будут платить? – спросил я, вспомнив свой последний опыт преподавания английского в лицее в Дижоне.
– Конечно, будут, – ответил он, – немного, но это поможет тебе удержаться на плаву.
На этом мы и расстались.
Вскоре я арендовал печатную машинку и взялся за «Тропик Рака».
С этого момента вся моя жизнь пошла по-другому. Я посмотрел на французскую жизнь новыми глазами. Как бы плохо тут ни было, здесь никогда не бывало так паршиво, как в Америке. Я даже начал читать по-французски в свободное время. Не знаю, как мне это удавалось, учитывая, что мой разговорный французский был просто ужасен.
В любом случае мне повезло, и я наткнулся на «Мораважин» Блеза Сандрара. Живо помню, как читал каждый вечер понемногу в кафе «Де ля Либертэ», возле Монпарнасского кладбища. К моему удивлению, Фред, который уже читал Сандрара, не испытывал к нему особенной любви, равно как и Анаис. Я же считал его настоящим титаном среди современных французских писателей. К каждому знакомому французу я приставал с вопросом – читали ли вы Сандрара? Со временем я прочитал фактически все, что он написал. Иногда мне казалось, что я сойду с ума, продираясь через очередной пассаж, словно написанный редактором словаря. Но в этом и заключалось очарование Сандрара – он заимствовал лексику у всех возможных профессий и социальных слоев.
Впрочем, оставим Сандрара на минутку. Поговорим о нем позже, когда я буду рассказывать о том времени, когда я уже закончил «Тропик Рака». Сейчас же я хочу обратиться к другому зануде – на этот раз американцу, из Топеки, штат Канзас. Он считался экспертом в рекламном бизнесе, по крайней мере в Америке. Напыщенный, хвастливый, тщеславный и бог знает какой еще… Я видел его лишь однажды, недолго, на каком-то приеме, где познакомился с его женой, очаровательной писательницей. Она к тому времени уже выпустила несколько книг, среди них – биографию моего любимого американского писателя Шервуда Андерсона. Мы с ней отлично поладили. Однажды я спросил ее, не захочет ли она отужинать chez nous*, отрекомендовавшись отличным поваром. Она обрадовалась, но тут же добавила:
– Можно я приду с мужем? Думаю, вы с ним пару раз встречались.
* у нас (дома) (фр.).
И она назвала его имя. Я действительно его помнил и, ставя Фреда в известность об ужине, добавил:
– Покажем ему класс!
С первого же взгляда на ее мужа Фред невзлюбил его всей душой. Хотя он – был американцем и нашим гостем, внешне он походил скорее на Эрика фон Штрокхайма – высокомерный грубиян, который воображает, что разбирается лучше всех в чем угодно.
Я извинился и вышел, чтобы проверить gigot d’agneau*, которого готовил на ужин. Фред вскоре присоединился ко мне. Вдруг он прошипел, хватаясь за бутылку:
– Это все, что осталось?
* фаршированная баранья ножка (фр.).
И тут нам обоим пришла в голову идея – нассать в графин и подать этому ублюдку в качестве аперитива. Мы были уверены, что придурок американец не увидит разницы. Разумеется, мы были скромны и написать в коньяк не так уж много.
Итак, мы сели за стол, и прежде, чем приступить к главному блюду, я налил немного коньяку в стакан нашего гостя и буквально по капле в остальные стаканы. К еде у нас имелось еще чудесное марочное вино.
Мы следили за его лицом, когда он опрокинул в себя напиток. Конечно, его передернуло, но он не сказал ни слова о странном вкусе. Вскоре мы уже вовсю болтали, разделываясь с gigot. Его жена завела разговор об Андре Бретоне, лидере сюрреалистского движения. Неожиданно ее благоверный повернулся ко мне и спросил прямо:
– Что это за сюрреализм, о котором все тут талдычат? Кто такие эти сюрреалисты?
Вежливо и совершенно невинно я ответил:
– Сюрреалист – это тот, кто мочится в ваш напиток, прежде чем подать его на стол.
Он изменился в лице, ибо мгновенно понял подтекст моего высказывания. (К тому же у Фреда на лице расцвела недвусмысленная улыбка Чеширского Кота.) Ничем не выдавая своих чувств, он попросил трость и фетровую шляпу, тяжело поднялся, пожелал нам спокойной ночи и ушел. Это был единственный зануда, с которым я обошелся резко. Смешно еще и то, что его супруга вовсе не почувствовала себя оскорбленной, наша выходка ее развеселила.
Эта маленькая шутка – дурнаяшутка – была, наверное, рудиментом моих первых дней в Париже. Хотя Вторая мировая война надвигалась и ее приближение чувствовали почти все, пока хватало времени на маленькие игры. Наверное, именно из-за угрозы, которая нависала над головой, люди, особенно артистического склада, бросались в самые невероятные начинания. Дадаизм цвел около десяти лет, прежде чем мы с Фредом попытались начать новое движение, которое окрестили «новый инстинктивизм». Это было скорее движение против всего. Кажется, я где-то упоминал, как Джоуи задумал огласить его (или нашу) сумасшедшую задумку в серьезном литературном журнале Сэмюеля Патмэна «Нью ревью». Это было что-то вроде плохой шутки, типичной для того времени.
Кажется, я жил в Париже уже третий год и вовсю писал «Тропик Рака». Наконец я его закончил. Однако я понимал, что до публикации роман следует отредактировать, по-особому отделать. Я безуспешно искал редактора. Об Анаис Нин речь даже не шла – за такую книгу она бы не взялась. Однажды, возможно, по его собственному предложению, я обратился за помощью к Фреду, и он незамедлительно согласился. Мы все еще работали корректорами в парижском издании «Чикаго трнбюн», что означало занятость с восьми или девяти вечера до двух или трех ночи, после чего мыв течение часа добирались до дома. Во время «перерыва» в полночь мы все, кроме типографов, отправлялись выпить в кафе «Труа Кадэ» на улице Лафайет.
Не помню почему, но мы решили редактировать «Тропик Рака» по вечерам в том же кафе. Выбор оказался удачным, потому что после нескольких заседаний мы обнаружили, что за нами внимательно наблюдает какой-то карлик, который ежедневно посещал кафе в то же время. Однажды мы завязали с ним разговор. Мы вскоре узнали, что он: а) билингва и б) глуповат, а значит, его легко надуть – например, заставить платить за нас в кафе. У них с Фредом быстро установилось полное согласие. Пусть наш новый приятель был скучноват, зато он получил филологическое образование, знал все о сюрреалистах – писателях и художниках – и даже умудрился свести личное знакомство с Андре Бретоном. Мы с Фредом, разумеется, считали себя ближе к дадаистам. Обсуждая втроем мою рукопись в кафе, мы смотрелись как трио комедиантов, разучивающих новую пьесу. Казалось, что мы ничего не делаем – только смеемся, шутим и пьем. Тем не менее день, когда мы закончили эту работу, чудесным образом наступил. Чувства у нас были смешанные: с одной стороны, удовлетворение и радость от сделанной работы, а с другой стороны, грусть от того, что нашему союзу предстояло распасться. Карлик отнесся к этому проще всех. Он сказал, что мы можем встретиться как-нибудь в цирке «Медрано», где он выступает с бразильскими обезьянами.
Три или четыре года спустя после выхода в свет «Тропика Рака» Фред опубликовал две книги на французском. Одна называлась «Пограничные чувства», другая – «Квартет в ре мажоре». Ни с одной из них я помочь ему не мог. Единственное, что было в моих силах, так это прочесть их и высоко оценить, несмотря на свой жалкий французский. Альф говорил, что написал их еще давно (в Германии), думаю, это были его первые писательские опыты. Конечно, бестселлерами они не стали, но автор получил прекрасные критические отзывы в прессе и восторженные замечания от некоторых лучших французских писателей.
Где-то между двумя этими событиями я написал памфлет, который должен был помочь ему выбраться из нищеты. Он назывался «Что вы собираетесь делать с Альфом?». Мы разослали листовки и письма с рассказом о его тромбоцитах некоторым выдающимся французским и английским писателям. Мы надеялись собрать средства Фреду на поездку куда-нибудь на Ибицу, в более мягкий и солнечный климат. К нашему изумлению, среди прочих пожертвований мы получили деньги от Андре Жида и Олдоса Хаксли. Здесь я должен признать, что сыграл со своим товарищем злую шутку. Поскольку ответные письма адресовались Генри Миллеру, я сам же их и вскрывал. Вечно пребывая в финансовом кризисе, я не постеснялся стибрить кое-что из этих пожертвований, клянясь себе, что все возмещу, как только встану на ноги. (Чего так и не случилось за время моего пребывания во Франции. Я хорошо помню, как вернулся в Нью-Йорк из Греции без единого гроша в кармане. В самом деле, первое, что я сделал, войдя в номер отеля, – позвонил одному из старых приятелей и попросил у него в долг пару баксов.)
