Мария Чепурина - Гечевара
Что же, Пинков, несомненно, заслуживал смерти. Все говорило о том, что речь идёт не просто о капиталистишке, каких навалом, а о самом настоящем воплощении буржуазной беспринципности, которая могла бы показаться выдумкой советской пропаганды. То, как этот тип «сожрал» священный набор образов восстания и засунул их в свою столовку, то, как мерзко угрожал Снежане – всё доказывало, что перед Алёшей враг серьёзный. Наконец, когда Двуколкин вышел в коридор, поддерживаемый и при этом охраняемый Витьком, чтобы сделать туалетные дела, сомнения отпали. На унылом подоконнике в сортире восседали два студента с факультета связей и рекламы.
– Я тащусь, – сказал один. – Пинков, блин, просто гений! Это ж надо же кампанию такую забабахать! «Кока-коле» и не снилось!
– Ты о чём? – спросил второй.
– Да как о чём? Ты, что, с луны свалился? Что, на улицу, не ходишь? Веселуха! Там повсюду этот слоган: «Даёшь настоящее»! Маковский говорит, что, мол, Пинков – рекламный гений, что его кампания войдёт во все учебники… Нет, слушай! Ну, скажи мне, где ты ещё видел, блин, рекламную кампанию под видом революции?!
Алёша застонал.
Студенты повернулись, странно поглядели на него. Потом второй ответил:
– Да, ты прав. А, может, курсовую взять на эту тему?
Когда Виктор и Двуколкин возвратились, то «охранник» начал распекать несчастного Алёшу:
– Слышал, слышал? Ну, доволен, ренегат? Ублюдок! Ты хоть понял, КТО во всём виновен, по чьей милости всё это?! Блин, любовник чёртов, Казанова недоделанный…
– Отстань, – сказал Алёша. – Без тебя погано. Пилишь, блин, как баба.
– Поглядите, нежности какие! Ананасов не изволите? Да тьфу на тебя, маменькин сынок! Придурок чёртов! Эх, вот был бы жив товарищ Сталин…
– Я убью Пинкова, – сказал Лёша. – Вот тогда увидим, кто «сынок».
35.
– Привет! Соскучилась?
– Ой, Лёша! Ты так долго не звонил, я думала, что что-нибудь случилось! Заведи уже свой собственный мобильник!
– Заведу когда-нибудь, любимая. Ну, как ты?
– Я? Да всё нормально. Ты какой-то странный.
– Просто я скучаю.
– О, я тоже! Если бы ты знал, если бы ты знал…
– Так давай встретимся! Я, собственно, за этим и звоню!
– Ну, я не против. Только вот на улице стреляют…
– Может, у тебя?
– Что?
– Может, у тебя? Ну, в смысле… т-ты н-не пр-ротив, если я приду к тебе домой?
– Не против? Да, конечно… То есть… Правда, ты какой-то странный! Ты же никогда ко мне не рвался, говорил, тут неуютно!
– Просто, знаешь, после нашего последнего свидания… Помнишь, в кабинете? Ммм!.. Мне не терпится ещё раз с тобой встретиться!
– Алёша!
– Да?
– Но папа дома!
– Ну и ч-что т-такого? Т-ты меня с н-ним познакомишь?
– Что, серьёзно?
– Д-да.
– Ну, ладно… Я предупрежу консьержку. Но, Алёша, ты какой-то не такой!
– Сейчас приду, и мы решим, какой я, – отвечал Двуколкин, изо всех сил постаравшись скрыть волнение.
Он нажал на кнопку отключения связи и вернул Аркадию мобильный.
– Что, он дома? – спросил вождь. – Всё получилось? Она ждёт тебя?
– Д-да, – сказал Алёша.
– Женишок! – внезапно гаркнул Виктор и расхохотался.
У Алёши навернулись слёзы на глаза, но он, собрав все силы, спрятал их обратно.
– Надо как-нибудь одеться незаметно, – сказал вождь. – Так, пять минут на сборы. И выходим.
Алексея повели «на дело» под покровом ночи. Вышли точно в тот же час, когда обычно начиналось шоу, на котором зажигал Артём. «Как это символично и многозначительно!» – внезапно сказал всем Аркадий, даже и сейчас не переставший быть постмодернистом. Лёша ни о чём таком не думал.
Ему дали пистолет, велели спрятать и пошли с ним вместе – Виктор, Жека и Аркадий, – чтоб отсечь возможность бегства. Причём Виктор сообщил, что тоже при оружии. «На случай, если кое-кто решить удрать», – сказал он мрачно. Лёша предпочёл не отвечать.
Пока шли до «Морозова», раз пять он думал, что вообще-то лишь один знает дорогу и, если захочет, может «заблудиться», ну, по крайней мере, поплутать немного, оттянуть момент убийства. Тем не менее, почему-то постоянно выбирал правильный поворот, и дом Пинкова неуклонно приближался. «Что ж я снова не туда-то! – думал Алексей. – Куда ж я тороплюсь-то?». Стать Сусаниным никак не получалось. Постоянно отвлекала одна мысль: «Что будет с Лизой? Как она переживёт? Сумеет ли простить?». Нет, нет, конечно, не сумеет, да и не захочет. Он бы тоже не простил на её месте.
Так как город был в руках восставших, баррикады в основном уже сломали. Кое-где они ещё виднелись, но уже наполовину развалившиеся. Горы мусора, аллеи из поваленных деревьев, развороченные улицы и кучки странных личностей повсюду всё же напоминали, что в стране творится нечто историческое. Транспорт не ходил. Костры жгли почти всюду. Кажется, погромы уже кончились: похоже, что громить народу стало уже нечего. Бутики и салоны красоты – ну, бывшие, конечно – попадались тут и там, зияя пустотой: сгоревшие, разбитые, казнённые. Поэтому вид целого, весёлого, с сияющими окнами «Мак-Панка» впечатлял. Ребята прошли мимо этого притона, вызывающе торчавшего в пейзаже, так похожем на военный Сталинград. Между тем, внутри кипела жизнь: сквозь большие окна можно было видеть развесёлую толпу в косухах и банданах, в камуфляже и готичных балахонах, с ирокезами и патлами.
– Вот мерзость! – сказал Жека.
Через пять минут они, уже оставив позади гнусный «Мак-Панк», пришли к остаткам чьей-то здоровенной баррикады. Наверху горы из мусора стоял во весь рост парень, пьяным голосом оравший гимн Советского Союза и махавший знаменем. Алёша пригляделся и увидел, что в руках у этого субъекта – не кумач, а увеличенная копия кассирского флажка «Свободная касса».
В этот-то момент Двуколкин и решился: он убьёт Пинкова, чем бы это ни грозило.
До «Морозова» осталось пара сотен метров, когда Лёшины товарищи сказали, чтобы дальше он шёл в одиночестве. Они решили притаиться за углом и наблюдать за домом и за Алексеем: но, конечно, так, чтоб скрыть свою причастность к покушению. После совершения казни было велено (конечно, если вдруг Пинковская охрана сразу не прикончит) уходить так, чтобы не поставить их под подозрение. В случае же, если Лёша не свершит того, что должен, Виктор обещал расправиться с ним собственными силами, пускай даже для этого пришлось бы взять «Морозовъ» штурмом, как Бастилию.
Тяжёлый, но уже согретый пистолет лежал под левым боком.
– К Лизавете Александровне! – воскликнула консьержка до того, как Лёша что-либо успел произнести.
Двуколкин лишь кивнул, не в силах сказать «да», дошёл до лифта, осторожно наступая на ковёр, и попросил служителя:
– Пожалуйста, седьмой.
– К Пинковым? – равнодушно сказал тот, но у Двуколкина тотчас же пересохло в горле, перестал ворочаться язык.
Те несколько секунд, что они ехали, Алёша ощущал, как у него немеют и становятся тяжёлыми все члены: руки, ноги, голова и даже веки, почему-то норовящие закрыться.
На площадке он был в совершенном одиночестве. Осталось только позвонить в квартиру, попросить хозяина и… Но всего этого можно было и не делать. Лёша простоял минуту. Две. Три. Даровал Пинкову лишних двести сорок секунд жизни. Потом вспомнил про злосчастный лозунг и про революцию, украденную, как то солнышко из сказки – крокодилом.
Вспомнил – и нажал звонок.
Служанка отворила:
– Вы, наверно, к Лизе?
– П-позовите м-мне, пож-жал-луйста, хозяина, – услышал Алексей свой голос где-то вдалеке.
– Что, Александра Львовича? А-а! – тётка улыбнулась. – Понимаю, понимаю!
И исчезла.
Алексей не помнил, сколько прошло времени.
Рукой он нащупал пистолет, схватил его так крепко, как был в состоянии, и ждал, ждал своего заклятого врага…
… Пока внезапно на пороге не возник его кумир.
Омлетов!
Когда Лёша оказался в кабинете, он успел уже немного поваляться на полу в истерике, поползать на коленях, выплюнуть пустырник, принесённый горничной, и выпить валерьянку из рук Лизы. Его всё ещё трясло. Папаша запер дверь и усадил Алёшу в кресло (то, медвежье) рядом со столом, где помещался ноутбук с куском романа.
– Так, – сказал Пинков-Омлетов. – Объясни-ка мне ещё раз, что к чему! Да не волнуйся!
Алексей сквозь слёзы ещё раз пересказал всё про убийство, кражу лозунга и прочее.
– И что же помешало? – с интересом спросил Алоизий.
Лёша объяснил, что он не смог поднять руки на своего кумира, на любимого писателя, вождя нонконформистов.
Алоизий скромно улыбнулся.
– Я… не знал… что вы… Пинков… – промямлил парень.
– Да, пишу под псевдонимом, – отвечал небрежно автор. – Так ты говоришь, они тут, за углом?
– Кто?
– Ну, твои приятели.
– А… Да…
Двуколкин не поколебался сдать убийц любимого писателя.
– Они вооружены! Один, по крайней мере!
– Ничего, – сказал Омлетов. – У меня охрана. Сейчас вызову.
