Михаил Окунь - Я любил тебя больше
— Наконец-то нашел!
На пожелтевшем от времени картоне красовалась крупно выведенная плакатным пером надпись: „Договоры на поставку мясопродуктов“. Должно быть, это канцелярское чудовище не опорожнялось десятилетиями. Впрочем, чиновница была изрядно подслеповата.
Расстались мы с нею довольно мило. Все же, она признала во мне бывшего соседа по этажу, и ее опасения по поводу неизвестного наглого самозванца, таким образом, отпали. В ее взгляде за линзами я прочел отголоски тайной тоски. Ведь она ломилась в дверь с таким напором… Быть может, во что бы то ни стало хотела к нам присоединится?
Мы вбежали в трамвай, улыбаясь и виляя хвостами, как мартовские кот и кошка. Что же касается Набокова, думаю, он не только не огорчился бы осквернению святыни, но и от всей своей изощренной души порадовался бы за самоотверженную почитательницу, немного повзрослевшую Ло (Ирка поведала мне, что мужики начали приставать к ней с одиннадцати лет, какой-то родственник даже исхитрился грудку отлобызать. Но не более того). А заодно и за меня.
Со спасшим наше доброе имя скоросшивателем я даже как-то сроднился и довез его до дому, где выбросил в мусоропровод.
Так день за днем и текла наша любовь Ира раза два-три в неделю приезжала вместо работы ко мне часам к десяти утра. Когда я открывал ей заспанный, попрекала тем, что она-де встала в половине восьмого, чтобы на электричке пораньше укатиться из своей Сосновой Поляны, а я не могу привести себя в порядок к ее приезду. Без лишних слов я раздевал ее и затаскивал в еще теплую постель. Упреки сразу стихали. С обеда мы вместе ехали к своим службам — благо, находились они рядом.
…Кафе от ресторана „Тройка“ на Загородном. Мудреные названия пирожных, вычурных на вкус. Но ее выбор всегда безошибочен. Однажды — слезы на глазах: „А где „Жемчужина Востока“?!“ Это я недоглядел и эту самую заказанную ею „жемчужину“ не взял…
Сквер напротив кафе. В нем лет тридцать назад я не раз дожидался начала второго урока, опоздав на первый. Моя школа была рядом. Фонтан — всё тот же не стареющий, в отличие от меня, бронзовый мальчонка, взметнувший вверх утку подальше от зубов охотничьего пса. Ира демонстрирует мне фотографии мужа, сделанные собственноручно. Вот он дрыхнет голый по пояс. Небрит. Похож на обитателя перенаселенной камеры „Крестов“, разве что без татуировок…
Винный разлив на Моховой. Потом собрались было углубиться в лабиринты театрального института в поисках туалета. Вахтер — мне: „Вы кто?“ — „Пора бы знать!“ — „А-а-а…“ Выходим из туалета — по винтовой лестнице навстречу нам ссыпается целая гурьба молодых людей. Репетируют студенты по коридорам, актерствуют изо всех сил, нарезанную газетную бумагу в лицо друг другу швыряют — деньги, значит…
Блуждания по городу. С Рубинштейна на Фонтанку через арки сквозного толстовского дома. Дальний уголок Юсуповского сада, сумерки, поцелуи, с нарочито дурашливым выражением на лице она тянется к моему члену: „Ну-ка…“
Ясный солнечный сентябрь. Беседка во внутреннем дворе Военно-Медицинской академии. У нее свитерок на голове тело. Закатываю материю и припадаю к соску. Подростки метрах в двадцати, смотрят жадно, подмигиваю им…
Записались на последнюю воду в бассейн. Обижается, что мало времени уделяю ее обучению плаванию — читай, мало торчу у бортика, сплетя с нею ноги под водой. После бассейна едем ко мне (якобы она ночует у двоюродной сестры, живущей неподалеку от бассейна). На следующий день не позднее восьми утра — к сестре. Предполагается, что может с утра пораньше позвонить муж. Но не звонит никогда…
„Он вчера трахнул мня два раза!“ — „Что это с ним стряслось?…“ Ее летний отпуск — поездка в родной Брянск. Провожаю на вокзале. „Я когда приеду, долго не смогу тебя увидеть — по мне муж сильно соскучивается…“
Двенадцать ночи. Внезапный звонок в дверь. Она. „Ты что, ушла из дому?“ — „Почти“. Нет, это муж сорвался куда-то на ночь глядя — вроде бы, к приятелю. И она, как примерная супруга, не отстала — тоже к „приятелю“. Ее первый опыт анального секса. Замирания, вздрагивания, вздохи, пупырышки на коже.
— Какие ты чувства испытываешь, Ирка?
— Сильные…
— Мой кинэдик!
Да уж, как заметил один безвестный пиита, „сношенье не банальное в отверстие анальное…“
Но проводились эксперименты и покруче. В буквальном смысле химические.
— Ты что-то говорил про „золотой душ“…
— Хорошо, встань на колени в ванну.
— Я хочу держать его во рту…
— А не захлебнешься?
Горячая янтарная жидкость бежит по подбородку, груди, животу, стекает по ее бритому лобку.
— Ну, и как тебе?…
— Прикольно! Спасибо за новые ощущения, дорогуша. Ха-ха-ха!
Восприняла раскованно, без комплексов. А каков исследовательский талант?! Истинный фармацевт.
Выставка эротического искусства в Манеже. Сила оного искусства, видимо, сказывается. Тянется ко мне губами: „Ты что, не хочешь лобзаться?“ — „Не при всех же…“ Это говорю не я, а двадцатилетняя разница в возрасте. Хотя странно, конечно: целоваться при посторонних — ни-ни, а „золотой душ“ наедине — пожалуйста?… Грязный лирик.
Беру у нее шутливое интервью об оптимальной длине члена. Пишу на диктофон. Нынче могу слушать ее голос на сохранившейся у меня пленке когда захочу. Но никогда не слушаю…
В котельной у одного молодого поэта. Она курит травку кочегара-стихотворца. Надо попробовать всё…
Редакция газеты. Ее статейка о винном опросе для какой-то социологической конторы. Книжное издательство. Редактирование дебиловатых романов в жанре „русское фэнтэзи“. Стараюсь, чтобы нас связала не только постель. Тем более, что времени ей уделяется всё меньше…
По будням — ее ежедневные телефонные звонки с работы. Но, с утра уже не приезжает. Напоминание о когда-то сказанной ею фразе: „Ты возьмешь меня с собой?“ теперь вызывает у нее раздражение. Потом звонки отрубило разом…
Охлаждение с ее стороны, взаимные колкости. Но я тешу себя надеждой, что это лишь временно. Я вел себя, как идиоты-вавилоняне, когда персидский царь Кир уже занимал их город. Пили и веселились — и оглянуться не успели, как просрали свою облицованную синей керамикой, точно нужник после евроремонта, столицу. И Мардук с Иштар не помогли. Так и я вот — не заметил, как не стало у меня „города“, который считал своим. И мне Господь не помог.
…Нет, это случилось не на улице Розенштейна, а на „Электросиле“, внизу. Она только что вернулась из отпуска. Я впервые увидел ее с короткой стрижкой. Вот там-то, среди пассажиропотоков, она и завила мне о своем желании перевести наши отношения разряд платонических.
Рука у меня в то время была в гипсе, и через несколько дней я лег на операцию. Неожиданно часто она стала навещать меня в больнице (предпоследняя жалость?…).
Потом ее нежность еще иногда прорывалась и даже приводила нас в постель. Но глаза ее были уже другими. Так ни шатко, ни валко протянулся еще год.
Я стал вести дневник наших встреч. Все что-то выискивал в ее словах, ловил агонизирующую надежду. Сейчас тошно перечитывать эти прыгающие каракули с их перепадами от отчаяния до эйфории („она не может меня бросить!“). Бросила.
Прошло почти четыре года, а весь этот калейдоскоп продолжает крутиться в мозгу. Вышеупомянутый синдром в действии.
Кстати, о самоубийстве (помните? — „давай, вскрывай!“).
Когда позже, уже давно расставшись с Ирой, я вновь парился в больнице, под утро в палату привезли весьма ухоженного молодого человека, слегка вскрывшего себе вены. Днем к юному самоубийце пришла девушка — с надутыми губками, худенькая, но с большой, не по комплекции, грудью.
Она принялась шепотом журить своего хлопца:
— Ты всё это делаешь, чтобы сбежать из дому.
(Видимо, с помощью бритвенного лезвия он самоубивался не впервые).
— Бу-бу-бу, — ответил он.
— Ну, а здесь весело? — ядовито ухмыльнулась она, украдкой бросив взгляд на меня, поглощавшего несоленую больничную перловку, сваренную на воде (ее парень от такой еды, естественно, открестился).
Они пошептались еще немного, и, помирившись, покинули больницу. Неудавшегося самоубийцу потом искали — и персонал лечебного учреждения, и его дружки, и даже один за другим два следователя. Последних, видимо волновала жгучая тайна несостоявшегося самоубийства.
Надеюсь, милая Ира не ждала от меня подобного фарса? „Безвкусицей он счел бы, например, порезать вены бритвой безопасной“.[3]
„Чудовище на стройных ногах“ — так называл ее в стихотворном послании институтский одногруппник, безнадежно в нее влюбленный. Она рассказала мне об этом со смешком…
Сон. Мы стоим в какой-то очереди к маленькому столику, за которым восседает важная дама. Ира стоит впереди меня. Она в летнем платье с лямочками. Я приспускаю одну, с левого плеча, целую его. Оно нагрето солнцем. „Господи, — думаю я. — Как мог я не ценить этого счастья?!“ Но теперь-то мы вместе, и я могу любить ее всю-всю — всласть, вплоть до светло-коричневого пятна на бедре, по форме напоминающего Канаду, куда они с мужем когда-то собирались уехать. Вот сейчас нам выпишут пропуска (куда?!), и…
