Алексей Синиярв - Буги-вуги
Дома завалились по кроватям и давай фундук щепать, что твоя батарея капитана Тушина. Единогласно, в один решающий голос, был объявлен День Бардака. Влупили «Криденс» на полдома и распазгали весь пол скорлупой. Крутили подряд «Маятник» и «Космос фэктори»[60], пока орехи не кончились. А не кончились бы, дело и до «Кристи» дошло, что тоже вполне в тему. Все эти орехи-семушки — такая зараза: пока не кончатся, остановиться невозможно.
С уборкой решили погодить, дабы удовольствие растянуть. По сему поводу Минька нетленку сваял:
Марафет наводил чистоту
Тряпку мылил и воду таскал
Он об этом — молчок, ни гу-гу
Чтобы подлый Бардак не узнал
Бардаку — сто забот, сто хлопот
Ни присесть, ни поспать — Фигаро
Раскидать! разорвать! разорить!
Но не знал Марафет одного.
Бардачок взял себе выходной
Он сорить никуда не ходил
Под высокой валялся сосной
И на всё болт с резьбою забил.
На улице туман нахмурился дождем. То дождь, то снег, то всё сразу. Всё лень. Спать и то лень. Поставил Сантану, наушники нацепил и стал потихохоньку «Европу»[61] снимать. Вчерне я уже подобрал по памяти, а до нюансов пальчики еще не добрались.
Миня задавил на массу. Воронку выставил и сопит, пузодав. Нервы у парня — металл, — спит при любых обстоятельствах: свет, музыка, разговоры, шум, гам, одетый, раздетый, — только голова подушки коснулась — и пирамидон! В три часа у дефлоратора рандеву. Будить велено. В кино намылился с очередной пассией. Это означает, что полпятого я должен слинять: часа в два он обычно укладывается.
Женский вопрос испортил Миню уже окончательно — крыша у парня едет: остриг какой-то мокрощелке лоно (ладно, что предупредил, опошленные ножницы пришлось выбросить в окошко), причем трудился, по-видимому, тщательно; клеем БФ-2 склеил из этого аппликацию и повесил на стенку, почти у изголовья. Вдохновляет она его что ли? Вновь обращенным, на дурацкий вопрос «ой, а что эта?», врет, что борода, память о мужественной внешности. Бабы-дуры верят. Они если верить хотят — во что угодно верят.
Так что, покуда спит. Сил набирается. А уж встанет, литровую баночку зачифирит (чай Миня пьет строго из банки и сахар размешивает столовой ложкой — пить так пить) с черным хлебом и маргарином, и — готов. К труду и обороне.
Хлеб да вода — молодецкая еда.
Проблема эта — вечная. В поисках ее решения Куша гениально просто надумал на чердаке голубей ловить. В напарники никто не пошел — голубков жалко, да и лень. Вернулся охотник весь в говнах, чуть глаза, говорит, ему там не выстегали, но двух особей таки задушил и принес.
Федя, дичь!
Любопытный Миня принял участие в жаренье-готовке и весь вечер облизывался, поглаживая живот. С его слов, жаркое получилось не хуже чем в ресторане на Елисейских полях. На гарнир была дефицитная гречка — у Куши кладовые под кроватью неисчерпаемые. Дристали, правда, потом оба — с голубков ли, с гречки ли, но отбило у Куши охотиться на чердаке.
Однако, голодяево местное про опыт сей (плевать, что сын ошибок трудных) прослышав, голубиное поголовье сократили основательно. Тут уж и силки в ход пошли, и сети — одним словом: хомо сапиенс.
Один дух наловчился птичек из лыжной палки бить по методу краснокожих: палка с обеих концов обрезается и превращается в орудие убийства — длинную трубку, в коею вставляется то ли спица, то ли длинный тонкий гвоздь с войлочным пыжом на конце. Одним движением легких такой дротик летит за десять-пятнадцать метров и бьет дичь насквозь!
Всё о птичках.
Весь этот разговор к тому, что покушать хочется, а денюжек нетути. Касса кабацкая — на долги московские, табу. Пушнину вчера сдали, доходы тут же оставили в пивбаре, только на хлеб и осталось. После сегодняшних Минькиных закупок, на двоих треха до стипендии. Терпеть теперь до кабака, раз в день да покормят. Миня и в кино-то за невестин счет пойдет.
Бужу гада.
— Вставай, проклятый, заклейменный. Рожу брей.
Заворочался в санях.
— Серенькой, заинько, поставь чайничек. Чайку Михайло Потапыч хочут.
— Горячий уже, как твоя любовь.
Тянется Минька, тянется.
— Ох, сегодня забараю я, забараю, — поет он без мотива.
— Что хоть за швабра?
— Девуленька-красатуленька.
Напевая, он полотенце ищет.
— Под кроватью, — подсказываю.
— Щас бубенчики помоем, свой портретик сполоснем и с хорошенькой девуленькой в кинцо да мы пойдем.
Настроение у него весьма.
— Серенький, хочешь тебе подружку приведу? Забараем на пару.
От подушки он увернулся, матюги мои наизусть знает. Привел уже, умник, подружку подружки. Мало того, что в период тропических муссонов, всю простынь устряпала, так теперь два дня уже… Как с крыши в апреле.
Епиходов сломал кий.
В вендиспансере Марьванна как старого знакомого встречает: «Давненько что-то, давненько. Уж и как зовут тебя, негодяй, подзабыла».
Ничто на земле не проходит бесследно. Колют теперь в мягкие части тела бициллин. Уколы болючие. Ой, как не зря в русской народной поговорке сказано: эти сладкие поёбки доведут нас до беды.
На первые разы мы дома лечились. Чего-то стеснялись, озорники. В кабак и врачи, и аптекари ходят. Так что… Но потом плюнули с этими проблемами и стали на улицу Гоголя ходить. В домик, где резной палисад.
Первым посетил это неприличное место Куша. С паспортом Лёлика. И когда через три месяца Лёлику пришла повестка со всем известным обратным адресом, «для контрольной проверки», как там было указано, Лёлика это совсем не обрадовало. Скорее напротив. Но всё тайное становится явным. Чтобы ларчик открылся, иногда достаточно его просто хорошенько встряхнуть. И скажу, не кривя душой, за такие дела надо сразу бить канделябры. На месте. Или не сходя с места. Дабы негодник место знал. И не забывал.
До рукопашной, правда, дело не дошло, но дружеское порицание Куше было высказано. С разными неприличными намеками на знакомство Лёлика с кушиной мамой (пять раз), его родственниками (три раза), и с ним самим (восемь раз с четвертью).
Идти-таки пришлось, ибо типографский шрифт упоминал скучное словечко «привод». Так что в назначенный день два друга — хомут да подпруга, — пошаркали в веселый домик.
В трипперной больнице не больно-то и удивились. Бывает. На всякий случай предложили и истинному владельцу, заведенной по всем правилам медицинской карты, снять мазок, на что тот с ужасом отказался.
Король факосранского нескучного заведения опять же Миня. Почетный Член — как ему медсестры сообщили. И на учет поставлен навечно, как потенциальный источник. Ему-то и горя мало. Он и там накотовал. Для мартовского хорошенькие ножки из-под белого халата, что красная тряпка для быка. Хоть руки из карманов не вынимай — выпирает. Умудрился с такой-то медицинской биографией, какую-то из медсостава соблазнить. Ну не орёл мужик, а? Да и наврёт ведь, не дорого возьмет, от чего угодно отопрется. С самими что ни на есть правдивыми глазами. Полгорода перетоптал. И пять окрестных деревень. А что касаемо лечебницы на улице автора «Мертвых душ», то всерьез побаивается Минька только генерала Сифона Иваныча. И то, подсказали ему — есть препараты импортные, цапарин, чи шо — один укол и как ногой. А как превентивная мера, у него в туалете на полочке шприц и марганцовка. Слабым растворчиком — бздынь!
Как-то они с Джоном с одной хлыстовкой развлекались — у Джона ага, а Минька проскочил. Очень он потом гордился своей предусмотрительностью.
Миня ушел, Лёлик скребется. Носило его в слякоть по комкам[62]. Обувь подыскивал. Путного, конечно, ничего. Ни Минькины шузы поохал.
Трудолюбивый парень, не отнять — пока мы по утрам дрыхнем, делом занимается: спаял «щелчок» для баса. На деревяшке с адаптером через радиолу «щелкает» не худо, испробуем сегодня на аппарате, а там и до ума доведем. Волокёт в мудрых делах. Пиздошн мне перепаял, скворчит теперь, как пускач к трактору «Беларусь» — сердце радуется. А поскольку совершенству предела нет, хочет «суистейн» смастерить, чтоб как у Сантаны звук до бесконечности тянуло. Схемка французская подвернулась с отечественными аналогами. Вот ужо дождусь, посантаню.
Пока со «щелчком» возились, да языком трекали, времечко и пролетело, бац — и Минька заваливается. Мать честная, с ним коза… За ноги в темном лесу подвешивай — красивее девки в нашем Тёмносранске видом не видывали. У меня аж голова закружилась. Словно на самом остром краешке стою. Лёлик вижу, тоже, оторопел. Если даже у него язык отнялся… Убил Минька наповал. Кокнул.
Дело такое — линять надо, а не хочется. На нее смотреть можно, как на открыточку, как киску гладить, да и просто рядом стоять. Ай вонт ту холд ё хенд.
Девица вроде разговор заводит весьма любезный, но мы боком-боком, да за дверь. Нам, мол…
