Александр Тарасов - Революция не всерьез. Штудии по теории и истории квазиреволюционных движений
Однако российские «новые левые», учтя опыт своих западных коллег, считали контркультуру «подлинной», только если она заведомо политически оппозиционна внешнему миру, революционна. Такое понимание контркультуры является наследием идей американских «новых левых» — членов Международной молодежной партии (йиппи), которые выступали за агрессивно-революционно-разрушительный вариант контркультуры: «Разрушайте Семью, Науку, Церковь, Город, Экономику; превращайте жизнь в искусство, в театр духа, в театр будущего. Только революционер может быть истинным художником… пересматривайте понятие о норме, порывайте с играми в социальные статусы, роли, должности и потребление… Сжигайте дотла родительский дом — это сделает вас свободными!».[387] Йиппи всего лишь транслировали специфическим языком контркультуры «указания» Г. Маркузе: «Если контркультура не будет связана с революционной политической практикой — она выродится в еще одну форму эгоизма… в бегство от действительности… Такая форма Отказа не помешает системе существовать и исправно функционировать…»[388] Российские «новые левые» воспринимают контркультуру как мир «своих», на который распространяются моральные нормы, в то время как вовне действуют другие моральные нормы (или никакие вообще). Такое радикальное противопоставление (напоминающее уголовное) тоже наследуется от йиппи.[389] Это связано с тем, что контркультура понимается как прямая противоположность внешнему, официальному миру, цивилизации. Такой «канон» унаследован от видного теоретика контркультуры Филипа Слейтера: «Старая культура в ситуации выбора предпочитает право собственности правам личности, потребности НТР — потребностям конкретного человека, конкуренцию — солидарности, средства — целям, закрытость и засекреченность — открытости и обнаженности, ритуальное «общение» — самоутверждению личности, погоню за обладанием — спокойной удовлетворенности, эдипову любовь-ревность— любви ко многим и т. д. Контркультура предпочитает в каждом случае обратное».[390]
«Новые левые» рассматривают контркультуру как более «естественную» и более «близкую к природе» (природе вообще и природе человека в частности), чем официальную — а потому более «человечную» и более «устойчивую». Такое восприятие контркультуры восходит к воззрениям хиппи 60-х гг., воплощенным в качестве «философских текстов» теоретиком контркультуры Норманом Брауном.[391] Отсюда ориентация на «внутреннее чувство» (в революционном варианте — «классовый инстинкт»), спонтанное понимание, инсайт, внеинтеллектуальное и внерациональное познание. Это тоже — контркультурный «канон», закрепленный другим теоретиком контркультуры — Теодором Роззаком.[392] Из такой установки вытекает и понимание «новыми левыми» контркультуры как «царства спонтанности», хэппенинга (неважно, художественного или политического) — что тоже является наследием хиппи 60-х гг.[393]
«Новые левые» рассматривают контркультуру как культуру более коллективистскую, чем официальная, доводящую коллективизм до полного слияния личностей, до анонимности (творческого принципа левацки ориентированной художественной группы ЗАиБИ — «За Анонимное и Бесплатное Искусство»), до сплочения в едином чувстве — и потому «более коммунистическую». При этом способы не важны, в соответствии с заповедью «пророка революции ЛСД» Тимоти Лири.[394]
Поскольку «новые левые» считают контркультуру не только официально не признаваемой молодежной субкультурой, а «оазисом будущего в настоящем», «очагом революции», то они, естественно, нацелены на создание особого языка контркультуры — отчасти чтобы нейтрализовать «лазутчиков из официального мира», отчасти чтобы сохранить себя от воздействия внешнего мира, язык которого ими рассматривается, вслед за Маркузе и Роланом Бартом, как репрессивный, «ритуально-авторитарный».[395] При этом собственный язык должен соответствовать базовому требованию «новых левых» к контркультуре — требованию «стереть различия» между жизнью (бытом) и искусством (творчеством), реальностью (действительностью) и фантазией (воображением). Подобное требование — основополагающее и канонизировано тем же Т. Роззаком.[396]
Непосредственно с контркультурой связано и такое важное для идеологии «новых левых» понятие, как коммуна. Коммуна понимается как ячейка контркультуры, «опрокинутая в быт». При этом безразлично, сельская это коммуна или городская, производственная или только жилищная (сквот), основанная на совместном творчестве, или на совместном проживании, или на совместном владении имуществом, или на коллективной сексуальной практике (допустим также любой набор этих вариантов). В любом случае целью коммуны считается создание «очага революции» — вслед за «заповедями» одного из предтеч и идеологов контркультуры 60-х гг. Пола Гудмена.[397]
В непосредственной связи с контркультурой находится итакой важный компонент идеологии «новых левых», как идея сексуальной революции. Термин «сексуальная революция» заимствован, конечно, у Вильгельма Райха. При этом надо иметь в виду, что вопреки распространенному в обществе мнению (и вопреки даже представлениям части российских «новых левых», отраженным в их периодике) ничего «криминального» теория «сексуальной революции» В. Райха собой не представляла.
«Сексуальная революция» и «сексуальная политика» («секс-пол») В. Райха сводились к следующим основным принципам: свободное предоставление контрацептивов всем женщинам; контроль над рождаемостью; отказ от юридически и имущественно неравноправного положения семей, живущих в браке и вне брака (и детей, рожденных в официальном браке и вне официального брака); свобода развода; государственная программа борьбы с венерическими заболеваниями и сексуальными нарушениями — в том числе путем всеобщего сексуального просвещения, образования и воспитания; обучение медицинских и педагогических работников основам сексологии; лечение (коррекция), а не наказание сексуальных девиаций.[398] Впрочем, легенды о теории «сексуальной революции» В. Райха сложились, видимо, еще в 30-е гг., когда В. Райх высказал свои идеи, — а в то время Маргарет Зингер посадили в тюрьму только за пропаганду планирования деторождения в семейных парах.[399]
Российские «новые левые», однако, воспринимают «сексуальную революцию» в первую очередь как политическое явление, ставя ударение не на слове «сексуальная», а на слове «революция» (что логично, так как в современной России — «враждебном мире», с точки зрения «новых левых», уже происходит одна «сексуальная революция», но в ней явно акцент сделан на слове «сексуальная», а такой вариант «сексуальной революции» был в 60–70-е гг. «разоблачен» западными «новыми левыми» — в том числе «самим» Маркузе — как «контрреволюционный» и «охранительный», поскольку не побуждал людей к политической революции, а напротив, отвлекал от нее). Эта традиция присуща и западным «новым левым». Известный теоретик американских «новых левых», бывший Национальный секретарь СДО Г. Калверт дал «общее обоснование» политического характера «сексуальной революции» (или сексуального — политической): «Революция есть акт любви и процесс любви, так как в ходе нее люди испытывают слияние, становятся единым целым».[400] В среду российских «новых левых» политическая концепция «сексуальной революции» попала, насколько можно судить, не прямо от Калверта, а через Кэт Миллет, «феминизировавшую» концепции В. Райха и Г. Калверта в известной книге «Сексуальная политика»,[401] ставшей доступной российским «новым левым» в немецком переводе (где она называлась еще более «радикально» — «Секс и господствующая власть»).[402]
С контркультурной ориентацией «новых левых» связано и их представление о наркотиках как о «революционном оружии». Хотя сам Т. Лири был разоблачен в 1976 г. как агент ФБР и ЦРУ, теория «психоделической революции», заложенная им в свод идей американской контркультуры 60-х гг., прочно там закрепилась. Т. Лири трактовал наркотики (психоделики, психомиметики) как форму сопротивления давлению внешнего буржуазного мира; в его классической триаде turn on, tune in and drop out последняя часть носила политический характер; «выпади» (drop out) означало «откажись от сотрудничества с капиталистическим обществом».[403] В современной идеологии российских «новых левых» «революционизирующая» функция наркотиков связана с апокалиптическим мироощущением, в частности, с ожиданием экологической катастрофы. Эту окраску «революционным наркотикам» придал «Тимоти Лири 90-х» Теренс Маккена, очередной проповедник «психоделической революции».[404]
Другая важная идея в идеологии «новых левых» — уверенность в равновеликости, одинаковой важности и определенной взаимозаменяемости эстетического и политического. Эта идея также связана с контркультурой и также унаследована от западных «новых левых». Она восходит к традиции Франкфуртской школы и адаптирована для «массового сознания» Г. Маркузе.[405]
