Чарльз Буковски - Записки старого козла
Лу подставил мне свою помятую крокодилью башку.
— нет, ты бьешь первым, — заупрямился я. — бей, козел!
и он ударил, я слетел со стула, но сразу же поднялся и ответил ударом в живот, следующий его удар отбросил меня к раковине, посуда полетела на пол. я подхватил пустую бутылку и запустил ему в голову, но Лу увернулся, и бутылка разбилась о дверь, в тот же момент дверь открылась, и в проеме застыла домохозяйка — довольно молодая блондинка, при виде ее мы смутились и замерли, таращась на симпатичное существо женского пола.
— на этом все! — сказала она, затем повернулась ко мне. — я видела вас здесь прошлой ночью.
— вы не могли видеть меня прошлой ночью.
— я видела вас в соседнем дворе.
— меня там не было.
— вы были там, просто не помните этого, потому что были пьяны, я хорошо разглядела вас в лунном свете.
— ну хорошо, и что дальше?
— вы мочились, я видела, как вы мочились в лунном свете прямо в центре двора.
— на меня это не похоже, нет.
— это были вы. если еще повторится, я должна буду попросить вас съехать, такое здесь недопустимо.
— дорогуша, — встрял Лу, — я люблю тебя, господи, я так сильно люблю тебя, что готов отдать обе свои руки за то, чтобы хоть один раз оказаться с тобой в койке, клянусь!
— заткнись, тупой пропойца!
она захлопнула дверь, и мы снова сели за стол и разлили вино.
я зацепил лоха, жирного карася, всю мою жизнь такие вот кретины увольняли меня с самых низкооплачиваемых, тупых работ, теперь я был боссом, теперь говорил я. молол всякий вздор не задумываясь, я только ощущал, как мой рот артикулирует, но он слушал и смеялся, мотал головой и покупал выпивку, на пальцах у него были всякие кольца и печатки, дорогие часы на запястье, и главное — туго набитый бумажник, да, трудная работенка, но вскоре выпивка значительно ее облегчила, я вошел в раж, рассказал несколько историй из тюремной жизни, поведал о приключениях железнодорожных бригад, о житье-бытье в публичном доме, вот про бордель ему понравилось больше всего, я описал случай, когда один парень пришел к проститутке, разделся, залез в ванну и ждал целый час, пока его дама просрется после слабительного, шлюха выдавила из себя все, что смогла, в ночной горшок и облила парня с головы до ног, а тот с удовольствием кончил.
— нет! не может быть!
— может.
следом я изложил историю другого оригинала, который приходил в бордель каждый вечер в течение двух недель и заказывал себе самую дорогую шлюху, они запирались в номере, раздевались догола и садились играть в карты, через два часа клиент одевался, вежливо прощался и уходил, за две недели он ни разу даже не прикоснулся к девушке.
— ни хуя себе!
— вот именно.
чем дальше я общался с этим представителем человечества, тем крепче становилась во мне уверенность, что я не буду возражать против череподробительной биты моего друга Лу. что за никчемная куча говна! он высасывает все соки из своих подчиненных, чтобы самому смердеть на весь белый свет, вот он сидит, пыжась своей величавой никчемностью, — визитная карточка всего безумного общества.
— тебе нравятся молоденькие девочки?
— о да, да, конечно!
— скажем, лет пятнадцать с хвостиком?
— о боже, да!
— сегодня в полвторого ночи одна такая приезжает ко мне из Чикаго, где-то в два — два десять она будет у меня на квартире, девочка чистая, образованная, ты понимаешь, как я рискую, но мы доверяем друг другу, я прошу десятку авансом и еще столько же после того, как ты закончишь, как, не слишком дорого для тебя?
— да нет, все нормально!
он полез в карман и вытащил свою поганую десятку.
— отлично, когда бар закроется, ты пойдешь со мной.
— обязательно.
— знаешь, у нее есть такие изящные серебряные шпоры с острыми рубинами, она их надевает, обхватывает ногами твою жопу и пришпоривает так, что яйца лопаются, как тебе такое? но за это пять баксов сверху.
— не, мне лучше без шпор.
часа в два ночи бар закрылся, мы вышли на улицу и двинулись прямиком к аллее, а может, Лу и не придет? может, его свалит выпитое вино или он просто передумает, такой битой, как у Лу, можно убить или сделать человека идиотом на всю оставшуюся жизнь.
пошатываясь, мы брели в лунном свете, вокруг не было ни души.
сначала все шло гладко, мы завернули в проулок, и Лу был там. но в самый ответственный момент, когда Лу уже размахнулся, толстяк обернулся, увидев биту, он ловко пригнулся, и Лу со всей дури съездил мне по затылку.
я рухнул в кишащие крысами кусты (мой мозг, как вспышкой, озарила одна мысль: я заполучил десять баксов! у меня десятка!), я лежал среди использованных гондонов, среди обрывков старых газет, на ржавых гвоздях, на спичечных коробках, среди высохшей травы, немощного и беспомощного, меня поглощал липкий и вонючий проулок наполненный садистским влажным полумраком, голодными котами, жадными мародерами и грязными педиками, и тут я вспомнил изречение: кроткие унаследуют землю — и понял, что сие есть мой скорбный путь.
сквозь сгущающийся мрак до меня доносились шаги убегающего толстяка, затем я почувствовал, как Лу вытащил мой бумажник, потом я отключился.
богатый ублюдок заливался слезами в своей личной сауне, он собрал все вышедшие пластинки с произведениями Иоганна Себастьяна Баха, но это его не удовлетворило, в его доме все окна были с витражными стеклами, а на стене висело фото писающей монашки, но удовлетворения все равно нет. однажды он приказал, и у него на глазах убили таксиста в пустыне Невада при свете полной луны, удовольствия хватило на тридцать минут, он распинал бродячих собак на крестах и выжигал им глаза своими дорогими сигарами, банальность, он поимел столько молоденьких, безупречно длинноногих девочек, что никакие женские прелести не могли его соблазнить.
пустота.
сауна топилась экзотическим папоротником, если что было не так, старикан плескал выпивку из своего стакана прямо в лицо дворецкому.
богатый ублюдок, туша хитрости и коварства, обыкновенный старый подонок, мерзкий злопыхатель в обличье почтенного старца.
он продолжал выть, сидя на полке, пока я курил одну из его душистых сигар.
— помоги мне, ради Христа, помоги мне! — верещал старик.
время поджимало.
— сейчас, погоди минутку, — сказал я и, дотянувшись до шкафчика, взял ремень.
старый придурок подставил мне свою белую, омерзительно волосатую жопу, я размахнулся и со всей силы протянул пряжкой прямо по этой бесформенной жиже.
ХРЯСЬ! ХРЯСЬ!
и снова.
ХРЯСЬ! ХРЯСЬ! ХРЯСЬ!
он завертелся на полке, как краб в поисках моря, и стал сползать на пол. я сопровождал его пряжкой. ХРЯСЬ! ХРЯСЬ! ХРЯСЬ!
наконец он не выдержал и заорал, тогда я склонился к нему и прижег побагровевшую жопу сигарой.
старик распластался на полу, блаженно улыбаясь, я повесил ремень и вышел на кухню, где пил кофе адвокат старикана.
— закончил?
— м-гу.
адвокат отслюнявил пять десяток и бросил их на стол, я налил себе кофе и присел рядом, сигара была еще у меня в руках, и я бросил ее в раковину.
— блядь, — вырвалось из меня. — ебаный в рот.
— да уж, — сказал адвокат. — парень, что был до тебя, выдержал только месяц.
мы сидели и попивали кофе на шикарной кухне.
— приходи в следующую среду.
— а ты сам-то что не подзаработаешь?
— я? ты что, я слишком ранимый для таких дел. мы оба рассмеялись, и я бросил в свой кофе пару кусочков сахара.
он спускался по бельепроводу, и как только он выскользнул наружу, Максфилд ударил топорищем и сломал ему шею. мы обшарили карманы, это был не тот человек.
— лажа, — сказал Максфилд.
— лажа, — сказал я.
я поднялся наверх и позвонил.
— кролик пердолит не по-детски, — сказал я.
— кончай педика в мелкие дребезги, — ответил Штайнфельт.
— наружка, — сказал я, — духи на хвосте.
— нахуй пошел, — сказал Штайнфельт и повесил трубку.
я спустился вниз, Максфилд отсасывал у трупа.
— я догадывался, — проронил я.
— гомо-гоможо, — на секунду оторвался Максфилд.
— ЭТО-то тут при чем? — спросил я.
— кайф, — проурчал он.
я присел на отключенную стиральную машину и заговорил:
— послушай, если мы хотим улучшить наш мир, мы должны бороться не только на улицах, но и вести настоящую войну в наших головах с нашим разумом, и еще, если наши женщины не могут содержать в чистоте ногти на ногах, то сто пудов они и лоханки свои запускают донельзя, перед тем как хватать бабу за задницу, попроси ее разуться.
— кайф, — сказал Максфилд, удовлетворившись, он поднялся и стал выковыривать у трупа глаза.
складным ножом, на рукояти красовалась свастика. Максфилд смахивал на Селина, во всей его красе, извлеченные глазные яблоки он проглотил, мы сидели и ждали.
— читал «Сопротивление, бунт и смерть»[74].
