Уильям Берроуз - Города красной ночи
Одри смотрит на свои ручные часы. Он в патруле с Купидоном Везувием. Пора двигать на улицы.
Мы начеку, у стражей много забот
Келли, Клинч Тодд, Ганс и я направляемся в гарнизон осматривать пленных солдат. Массивные стены с четырьмя стрелковыми башнями окружают внутренний двор, вдоль которого расположены жилые казармы. Мы с Гансом, в сопровождении десяти партизан с острыми, как бритва, мачете, входим во внутренний двор, покуда Келли, Тодд и Йон остаются в офицерской, по ту сторону решетки.
– Смир-р-рна!
Это они понимают на всех языках.
Солдаты, волоча ноги, строятся в оборванную шеренгу. Грязные, небритые, перепуганные, вид у них совсем не грозный. Я медленно прохаживаюсь взад-вперед, глядя по очереди в каждое из лиц. По большей части – жалкий сброд, тупой и зверский, многие выставляют напоказ разрушительные следы пьянства и болезней. Но два лица все-таки выделяются: тощий ястреболикий юноша с пронзительными серыми глазами, спокойно выдерживающий мой взгляд, и прыщавый рыжеволосый парень, который заискивающе улыбается мне.
– Кто из вас умеет читать?
Ястреболикий юноша и двое других поднимают руки. Четвертый поднимает наполовину.
– Так как же, умеешь ты читать или нет?
– Ну-у, да, сэр, но мне нужно немного времени.
– Чего-чего, а этого у тебя будет предостаточно. – Я указал на Правила. – Я хочу, чтобы те, кто умеет читать, прочли то, что здесь написано. Я хочу, чтобы вы прочли это внимательно. А затем я хочу, чтобы вы объяснили то, что здесь написано, тем, кто не умеет читать. Ясно?
Ястреболикий юноша кивает с едва заметной улыбкой.
– Я вернусь позже и проверю, прочтено ли и понято ли то, что здесь написано.
Затем мы идем к дому, где держат женщин; там нас встречает хор сварливых жалоб. Никто не заговорит с ними, никто не расскажет, что случилось с их сыновьями, мужьями и братьями. Им отказали в медицинской помощи, и к мессе их не пустили.
Я вкрадчиво извиняюсь за временные неудобства и уверяю их, что их мужья, сыновья и братья в безопасности, и о них хорошо заботятся. Я сообщаю им, что я – опытный врач, и что если кто-то страдает какими-нибудь болями или недугами, я буду рад принять их по одной в комнате, которую я определил под свой кабинет. Я также привел священника, который исповедует их, отпустит грехи и окажет любые другие церковные услуги, в которых они нуждаются. «Священник» – это никто иной, как Полуповешенный Келли, следы от веревки скрыты под поповским воротником.
Одна за другой они заходят в мой кабинет, жалуясь на боли в голове, в спине, в зубах, на малярию, опоясывающий лишай, скопление газов, колики, варикозные вены, приступы дурноты, невралгию и другие недомогания, которые трудно классифицировать. Каждой из них я выдаю склянку с четырьмя гранами опиума и велю повторить дозу, если симптомы возобновятся, что, конечно же, случится через восемь часов, когда опиум выветривается. Нет нужды говорить, что и Келли вовсю занят набожными сеньорами.
Вернувшись в казармы, я призываю солдат к вниманию. Велев трем чтецам и полу-чтецу выйти вперед, я иду вдоль шеренги. Затем выбираю еще шестерых, пытаясь найти лица и тела сравнительно ухоженные или выказывающие хоть какие-нибудь признаки приспосабливаемости, интеллекта и хорошего нрава. Приведя этих десятерых в офицерскую, я спрашиваю, прочли ли они Правила или услышали ли объяснение Правил от других.
– Правило первое: ни один человек не должен сидеть в тюрьме за долги. Как, по-вашему, что означает это правило?
Парень со свежим лицом, дерзкой улыбкой и рыжеватыми волосами подает голос:
– Например, я влетел на счет в кантине и не могу заплатить?
Я объясняю, что долги хозяину постоялого двора подпадают под особую категорию. Если бы никто не платил, не было бы ни кантин, ни вина.
Ястреболикий юноша спрашивает:
– Значит ли это, что вы собираетесь отпустить всех пеонов, даже если они задолжали патрону?
– Именно это и значит. Мы собираемся отменить систему пеонажа.
Парень-мулат смотрит на меня с подозрением. По ничего не выражающим лицам других я понимаю, что они не знают ничего ни о системе пеонажа, ни о том, она действует.
– Правило второе: ни один человек не может сделать другого рабом. Что, по-вашему, это значит?
– Значит ли это, что мы можем уйти из армии? – спрашивает прыщавый парень.
Я объясняю, что в контролируемых нами районах испанской армии не существует. Наша же армия состоит исключительно из добровольцев.
– А сколько вы платите?
– Мы платим свободой и равной долей от захваченной нами добычи. Золото, которое мы захватили здесь, в Панаме, будет поделено поровну между солдатами, принимавшими участие в операции.
– Я хочу доброволить. – Он улыбнулся и почесал в паху. Не совсем умный, но сообразительный, интуитивный и наглый. Бесстыдный субъект.
– Как тебя зовут?
– Пако.
– Да, Пако, можешь доброволить.
– Вы хотите сказать, что вы отмените рабство? – подозрительно спросил юноша-мулат.
– Именно это я и хочу сказать.
– Поверю, когда увижу.
– Ни один человек не может никоим образом вмешиваться в религиозные верования и практики другого. Что, по-вашему, это значит?
– Нам не надо будет ходить к мессе?
– Правильно. Так же, как нельзя помешать другому это делать.
– Это относится и к другим религиям? К маврам и евреям? – спрашивает ястреболицый юноша.
– Конечно… Правило четвертое: ни один человек не может быть подвержен пыткам ни по какой причине.
– Как же вы будете развязывать языки пленным?
– Вы вскоре увидите, что для этого существуют более простые способы. Правило пятое: ни один человек не может ни препятствовать сексуальным обычаям другого, ни навязывать другому любой сексуальный акт помимо его воли. Что, по-вашему, это значит?
– Вы имеете в виду, если я трахну другого парня в задницу, никто ничего не сможет сказать?
– Говорить могут все, что угодно, но вмешиваться не могут. Иначе у тебя будет право принять любые необходимые меры, чтобы защитить свою свободу и самого себя, и каждый, кто признает Правила, будет стремиться тебя поддержать.
Получтец впервые заговорил:
– Сержант Гонсалес и капрал Хассанавич забили двух солдат до смерти за содомию.
– Так-таки забили?
– Если сержант узнает, что я вам сказал, он пырнет меня ножом.
– Ножом?
– Да, сэр. У него нож пристегнут к ноге.
– Интересно… Правило шестое: ни один человек не может быть предан смерти, кроме как за нарушение Правил. Все служители инквизиции осуждаются по этому Правилу и подлежат немедленной казни. Кто-либо из вас знает о таких служителях в Панама-Сити?
– Отец Доминго и Отец Гомес – служители инквизиции, – сказал ястреболицый юноша. – Присланы сюда, чтобы расправляться с пиратами. Они хотели сжечь того английского пирата как еретика.
– Спасибо. Тебя вознаградят за эти сведения.
Ястреболицый юноша одарил меня надменным взглядом.
– Никакого вознаграждения мне не нужно.
– Хорошо. – Я повернулся к получтецу. – А о сержанте не беспокойся. Я удалю его из гарнизона.
Остальных просто разбили на группы по десять человек. Только пятнадцать оказались годны для обучения партизанской войне. Десятеро были явно неисправимыми бродягами и смутьянами, главные из них – сержант Гонсалес, увалень в двести фунтов, скалящий торчащие передние зубы, и капрал Хассанавич, цыган с крысиным лицом. Этих десятерых ублюдков мы отвели под конвоем в караулку, соседнюю с казармой, и заперли. Покидая их, я вручил сержанту Гонсалесу бутылку анисовой агвардиенте, содержащую достаточно опиума, чтобы убить пятерых, и радушно предложил ему разделить ее с коллегами. Он покосился на меня, показав свои желтые зубы.
– Сиии, сеньор капитан.
Зайдя в тюрьму, я собрал всех духовных лиц в маленькой комнате для допросов. Я уселся за стол, изучая бумаги, вооруженные партизаны выстроились за моей спиной. Келли, чтобы соответствовать своему костюму, оставил свое ружье в углу.
– Джентльмены, перед вами – отец Келли из Ирландии.
Келли улыбнулся и елейно кивнул.
Я просмотрел папку, лежавшую передо мной, и побарабанил пальцами по столу. Поднял глаза.
– Отец Гомес?
– Я отец Гомес.
Пухлое лицо, желтые близорукие глазки за стеклами очков, рассеянно-жестокое выражение.
– Отец Доминго?
– Я отец Доминго.
Тощее кислое лицо, пламя аутодафе тлеет в злобных серых глазках.
– Вы служители инквизиции? – осведомился я мягко.
– Мы духовные лица. Священники Господа, – ответил Доминго, свирепо сверкая на меня глазами. Он привык спрашивать, а не отвечать.
– Вы – псы инквизиции, присланные сюда из Лимы. Вы настаивали на том, чтобы наш коллега капитан Строуб был сожжен как еретик, а не повешен как пират. Вас отговорили епископ Гарденас и отец Эрера. Несомненно, вы ждете не дождетесь, чтобы отомстить этим честным людям за их гуманность.
