Чарльз Буковски - Возмездие обреченных
— Ты уверена?
Она посмотрела на меня слегка испуганно, я посмотрел на Валенти. Глаза его злобно поблескивали.
— Что ты имеешь в виду? — спросила она.
— Я имею в виду, что мы подрались сегодня утром. Ты атаковала меня графином и кухонным разделочным ножом. Ты вышвырнула меня вон. Я сказал, что больше не вернусь.
Линда вздохнула.
— Но, дорогой, Джим сказал, что приведет тебя домой. Я хотела сделать тебе сюрприз.
— И поэтому ты приготовила спагетти аж на семерых?
— А что — много? Я не знала, дорогой.
Валенти сложил руки на груди.
— А может, вы собирались отпраздновать тот факт, что вышибли меня вон? Может быть, и Майк, и Уолтер, и молочник, и разносчик уже приглашены?
— Заткнись, Валенти, — прервал я его.
Линда закричала:
— Я не вынесу этого! Я ненавижу его! Я бы убила его!
Валенти криво усмехнулся.
— Ты слышал, Джим? Ты слышал это? Убила бы меня!
Я вышел из терпения.
— Валенти, ты невыносим! Эта девушка любит тебя. Она пытается сделать тебя счастливым. Она делает все, что может. Но ты изъеден ревностью! Твой рассудок отравлен ею! Ты не заслуживаешь ее! Я думаю, она должна бросить тебя. Я думаю, она вынесла более чем достаточно.
Валенти бухнулся в кресло-качалку и уставился на свои туфли. Мои слова возымели действие. Казалось, он вот-вот заплачет. Мы смотрели на него неотрывно, смотрели прямо в его бесстыжие глаза. Пылкий блеск их начал тускнеть. Потом в уголках набухли две большие капли и скатились по щекам.
— Джим прав, — сказал он. — Линда, ты должна бросить меня.
И тут не выдержала Линда. Видеть его таким — пристыженным и жалким — было уже слишком для нее.
— О, бедный ты мой! Дорогой мой, милый Альфредо!
Она упала на колени перед ним, достала откуда-то платок и утерла его слезы.
— Джим неправ, дорогой. Это вообще не его дело!
— И я мутузил тебя! — он зарыдал. — Убей меня, Линда! Уничтожь меня!
И все повторилось сначала: она целовала его заклеенное ухо, он целовал ее распухший глаз. С меня было достаточно. Я не мог больше участвовать в этих нелепых метаморфозах. То убийство и смерть, то жизнь и любовь. Но, видимо, им так нравилось. Мне нет. Не говоря ни слова, я направился к двери. Когда я выходил в коридор, Валенти окликнул меня:
— Джим!
Он вышел вслед за мной и положил руку мне на плечо.
— Мы оба любим тебя, Джим. Ты должен остаться. Линда приготовила чудесные спагетти.
Я сказал, что у меня назначена встреча. В доказательство я глянул на часы и присвистнул. Он проводил меня по коридору до лифта. Все это время он держал руку на моем плече.
— Ты мой лучший друг, Джим. Ты единственный, кому я могу доверять.
Он положил вторую руку мне на плечо и стиснул меня в объятиях. Потом поцеловал в щеку. Из заклеенного уха пахло йодом.
— Единственный человек, которому я верю. Джим, ты не представляешь, как это много значит для меня.
— Думаю, представляю.
Когда я вышел оттуда на прохладную улицу, я почувствовал, что мои легкие расширились, и понял, что мне не хватало этого свежего прохладного воздуха. Я был рад заходящему солнцу и просторам розового с золотым заката. Мне было удивительно хорошо одному. Казалось, вот она — жизнь, и другой не надо. Я сел в машину и поехал в отель.
Леон был за столом. Он протянул мне почту.
— Леон, — сказал я. — Ты помнишь эту девушку с заплывшим глазом? Если придет еще раз, скажи, что я переехал. Уехал в Китай.
— В Китай, — кивнул Леон.
Китай… Когда вы дома работаете над романом, и текст ложится гладко, теряется ощущение, где вы — в Китае, или в Африке, или на Луне. Вы где-то далеко-далека, дни бегут беспорядочно, и вы теряете им счет. Я не помню точно, когда это случилось — семь, восемь или девять дней спустя. Я закончил роман и в тот же день приболел: у меня поднялась температура и стало знобить. Я вызвал доктора Атвуда. Он осмотрел мою грудь и обнаружил пятна, которых я не заметил. У меня была корь. К вечеру я уже весь был покрыт сыпью. Администрация отеля хотела отправить меня в больницу, но Атвуд отговорил их. Я был изолирован в комнате на третьем этаже.
Была ночь, когда пришел Валенти. Он пришел без предупреждения. Я не знаю, как он миновал Леона внизу, но я знал, что он сделал, когда увидел вывеску на моей двери: «Осторожно! Инфекция!». Он открыл дверь и вошел. Я глядел в потолок, когда дверь отворилась. В дверях стоял Валенти. В последний раз у него было заклеено пластырем одно ухо. Сейчас на голове у него был солидный марлевый тюрбан, скрепленный завязками под подбородком. Маленькая настольная лампа стояла на противоположном конце комнаты, и он не мог видеть меня достаточно хорошо.
— Джим! — голос его подрагивал. — В чем дело?
Я температурил и был раздражен. У меня не было никакого желания обсуждать чужие проблемы. Я хотел остаться один в сумерках комнаты со своими ужасными пятнами и лихорадкой.
— Твоя голова, — спросил я, — Линда?
— Да. Гвоздодером. Семь швов.
— Валенти, — сказал я. — Уйди, пожалуйста.
Он сел.
— Мне нужен твой совет.
— Нет, нельзя, Валенти, я болен. Это заразно.
Он встал.
— Что — заразно?
— Корь. У меня корь.
Потом я почти ничего не помню. Я помню только, что был слишком слаб для обороны. Я помню глухой удар кулака Валенти, обрушившегося на мою челюсть. Он свалил меня с кровати, потом подхватил, еще одним ударом отправил обратно в постель, и продолжил экзекуцию. Во время этих терзаний его черные глаза чудовищно поблескивали, и я понял, что он окончательно сошел с ума — что должно было когда-нибудь непременно произойти. Тут я подумал, что, наверное, Линда тоже подхватила корь, и Валенти пришел к напрашивающемуся самим собой заключению. Но у меня не было сил для объяснений, да и толку в них было мало. Я помню, как он стоял в проеме раскрытой двери, покачивая кулаком и всхлипывая.
— Думаешь, я поверил тебе — друг мой. Говно!
Корь прошла через две недели. А «гостинцы» Валенти висели мешками у меня под глазами еще месяц. Я настаивал, что и нос у меня сломан, но доктор Атвуд не согласился. Что касается трех потерянных зубов, то мой дантист забраковал их еще до прихода Валенти. Я никому ничего не говорил об этом. Я понимал, что никто не поверит мне все равно. Даже Атвуд — и тот сомневался. И Валенти, и Линда звонили пару раз, но Леон говорил им про Китай.
Ну, не в Китай, но в Нью-Йорк мне действительно нужно было — там выходила моя новая книга. И я решил съездить. Дорога займет немало времени, и лицо как раз поправится.
Я сидел в машине, наблюдая, как Джулио, филиппинец, укладывает мой скарб в багажник.
Неожиданно прозвучал звук автомобильного гудка, и я услышал, как кто-то выкрикнул мое имя. Новый «Шевроле» родстер, двухцветный, остановился у тротуара на противоположной стороне улицы. Это была Линда. Она респектабельно приветствовала меня взмахом руки. Я хотел рвануть прочь, но вместо этого помахал в ответ.
Она вышла и элегантно хлопнула дверцей родстера. Судя по всему, ей нравилось то, что она делала. Но было что-то странное в ее движениях — они были как-то скованы и роботоподобны. Когда она переходила улицу, направляясь ко мне, я разглядел, в чем дело: на шее у нее был стальной обруч с кожаной седловиной для подбородка. Валенти становился все более жестоким. Я глянул туда-сюда вдоль улицы — никогда нельзя сказать наверняка, откуда выскочит этот изувер.
— Джим! — воскликнула она. — Где ты пропадал?
— В Китае, — ответил я.
Я кивнул на ее ошейник.
— Как это он умудрился?
— Меня уже тошнит от этого Китая! Сколько можно! Не был ты ни в каком Китае! Ты нас больше не уважаешь! Он спустил меня с лестницы!
Она стояла на улице, просунув голову в салон машины. Она выглядела еще лучше прежнего. Ошейник был даже к лицу ей. Он поддерживал ее голову, как пьедестал.
— Ну, как корь? — спросил я.
— Бедный Джим, — сказала она. — Бедолага, Валенти сказал мне.
— Что тебе сказал Валенти?
— Что у тебя корь. Я поэтому и звонила, но там всегда одно и то же — в Китае!
— А у тебя что — не было кори?
— Мы тоже подумали, что это корь. Но это просто я съела что-то — клубники или еще чего-то там.
— И за это он сломал тебе шею?
— Да она не сломана, Джим! Там трещина только! И он изменился, Джим. Он совсем другой сейчас. Посмотри, что он купил мне!
Мы посмотрели на ее новый родстер.
— Хорош, — сказал я и закурил.
И тут я услышал, как кто-то опять выкрикнул мое имя. Знакомый голос. Валенти. Он припарковывался рядом с машиной Линды, давя на сирену и махая рукой.
— Джим! Мой старый paesano Джим!
— Линда, — сказал я. — Отступи-ка назад чуть-чуть.
— Но, Джим…
— Paesano!
Я выбросил сигарету в окно, отпустил сцепление и рванул к светофору. Они оба вопили и призывали жестами остановиться.
