Рю Мураками - 69. Все оттенки голубого (Sixty-Nine. Kagirinaki tomei ni chikai buru)
С того места, где я сидел, была видна кухня. Черный жук или таракан ползал по грязной посуде, сваленной в раковину. Лилли продолжала болтать, стирая персиковый сок с обнаженных бедер. Она болтала шлепанцем на ноге, на которой виднелись красные прожилки и синие венки. Просвечивающие сквозь кожу, они всегда мне нравились.
– И эта сука лежала там, она прогуляла работу, притворившись больной, но на самом деле весь день развлекалась с типами вроде тебя. Ни хера себе! Она тоже ширялась?
– Джексон не позволил бы. Будет крутой отходняк. Поэтому он считает, что девицам нельзя ширяться. А что, она работает у тебя? Она много смеялась, курила слишком много травки и потом еще сильнее ржала.
– Ты считаешь, что ее нужно уволить?
– Но она же их привлекает, верно?
– Ну конечно, с таким-то задом!
Таракан вылез на тарелку, на которой оставались капли кетчупа; его спинка была испачкана жиром.
Когда давишь тараканов, из них выходят жидкости самых разных цветов. Возможно, у этого брюхо заполнено красным.
* * *
Однажды мне пришлось убить таракана, ползущего по палитре, так вытекшая из него жидкость была ярко-фиолетового цвета. Поскольку на палитре не было никакой фиолетовой краски, я решил, что в этом крохотном брюшке, очевидно, смешались красная и синяя.
– И что же стало с Кэном? Он нормально добрался до дома?
– Ну, я наколол его, сказал, что никаких девочек нет, и предложил немного тяпнуть, но он отказался и попросил колу. «Я уже на рогах», – извинился он.
– Он был такой бухой?
– Парни в машине подцепили какую-то проходившую мимо телку. Она была уже вполне тепленькая.
Остатки косметики на лице Лилли тускло поблескивали. Она засунула косточку от персика в пепельницу и вытащила заколки, чтобы распустить свои крашеные волосы, после чего, не выпуская изо рта сигарету, начала медленно расчесываться.
– Когда-то сестра Кэна работала в моем заведении и считалась довольно смазливой.
– Она ушла?
– Похоже, что она вернулась в родную деревню, кажется, где-то на севере.
Ее мягкие рыжие волосы путались в расческе. Выдрав кучу волос, Лилли вскочила, словно вдруг о чем-то вспомнила, и достала из кабинета серебряную коробочку с изящным шприцем.
Она подняла маленький коричневый флакон к свету, чтобы проверить, сколько там еще осталось, и откинулась на спину, чтобы вогнать эту жидкость себе в бедро. При этом вторая ее нога слегка дрожала. Я решил, что она вогнала иглу слишком глубоко, потому что, когда она ее вытащила, тонкая струйка крови побежала к колену. Лилли потерла виски и стерла слюну, собравшуюся в уголках рта.
– Лилли, нужно каждый раз стерилизовать иглу.
Ничего на это не ответив, она легла на кровать в углу комнаты и закурила. Вены на шее набухали всякий раз, когда она делала затяжку.
– Хочешь ширнуться, Рю?
– Не сегодня. Мне тоже нужно кое-что сделать на работе, а потом еще придут приятели.
Лилли протянула руку к столику у кровати, взяла там карманное издание «Пармской обители» и принялась за чтение. Выпуская дым на раскрытую страницу, она с умиротворенным, безмятежным выражением на лице пыталась следить за словами.
– Сейчас не время читать, Лилли, – сказал я, поднимая шприц, который упал с полки на пол.
– Знаешь, это приятно, – сказала она, заплетающимся языком.
На кончике иглы виднелась кровь. Когда я вошел на кухню, чтобы ее смыть, таракан продолжал разгуливать по тарелкам в раковине. Я скрутил газету и осторожно, стараясь не разбить тарелки, пришиб его в тот момент, когда он переполз на столик возле раковины.
– Что ты там делаешь? – спросила Лилли, сдирая ногтями запекшуюся кровь с бедра. – Подойди сюда! – Голос у нее был томным.
Вытекшая из таракана жидкость была желтой. Она размазалась по краю стола и застыла, а усы его продолжали шевелиться.
* * *
Лилли освободилась от оставшейся одежды и снова позвала меня. «Пармская обитель» была отброшена на ковер.
В моей комнате стоял резкий запах – запах протухшего ананаса, оставленного на столе. Я не помню, когда разрезал его. Срезанная верхушка совершенно почернела, и сладкий сок загустел на тарелке.
Кончик носа уже приготовившегося ширнуться Окинавы блестел от пота. При виде этого я подумал, что у него, как верно заметила Лилли, была горячая, напряженная ночь.
Когда она перекатывалась по влажной постели – ее тело, похоже, становилось все тяжелее, – то непрерывно повторяла: «Послушай, неужели тебе не жарко? Сегодня такая жара».
– Эй, Рю, за сколько ты взял эту пудру? – спросила Рэйко, доставая из кожаной сумочки пластинку «The Doors».
Я ответил, что за десять баксов, на что Окинава громко заявил:
– Ну, это намного дешевле, чем на Окинаве. – Он нагрел иглу шприца над зажигалкой. Протерев иглу комочком ваты, смоченной спиртом, несколько раз подул на нее, чтобы убедиться, что отверстие открыто.
– Знаешь, я просто заторчал, когда увидел, как отделаны стены, сортир и прочее в том заведении в Ёцуя, тебе оно хорошо известно, там еще был этот слюнявый охранник, помнишь? Он все еще отпускал тупые шутки насчет того, что там лучше, чем в камере, а некоторые старые знакомые издевались над ним и громко ржали, так что я совершенно сник.
Глаза Окинавы были мутно-желтыми. Когда он явился ко мне в комнату, то отхлебывал из молочной бутылки мерзко пахнущий напиток и был уже прилично пьян.
– Ты что, правда снова был в центре по лечению наркоманов? – спросил я Окинаву, когда тот достал алюминиевую фольгу с героином.
– Ага, мой старикан запихнул меня в известный америкозный центр для наркоманов, потому что мужик, который застукал меня, оказался копом, понял? Сначала они доставили меня на американскую базу и заставили пройти курс лечения, а потом вернули сюда. Знаешь, Рю, Америка в самом деле продвинутая страна, я в этом сам убедился.
Тут вмешалась Рэйко, которая до того рассматривала конверт пласта «The Doors»:
– Слышь, Рю, а было бы здорово ширяться морфием каждый день? Мне бы тоже хотелось попасть в наркушку к этим америкосам.
Соскребая зубочисткой героин с краев фольги, Окинава сказал:
– Чушь, говорю я, они не берут плюгавых ширялок вроде тебя, только настоящих наркоманов, как я. Понятно? Только настоящих наркоманов со следами от уколов на обеих руках. Понятно? Там была санитарка по имени Ёсико, весьма сексапильная, и она каждый день делала мне укол в жопу. Ясно? И пока я смотрел за тем, что происходит за окном, – играют там в волейбол или делают что еще, – она засовывала мне что-то прямо в задницу. Но я чувствовал себя таким усталым, что у меня не вставал, и я не хотел, чтобы малышка Ёсико увидела мой сморщенный член. С такой большой жопой, как у тебя, Рэйко, там делать нечего!
Рэйко раздраженно вскочила, сказала, что хочет чего-нибудь выпить, направилась на кухню и открыла холодильник.
– Нет ли там че-чего-нибудь?
Окинава указал на стоящий на столе ананас и сказал:
– Отрежь немного, он напомнит тебе родные края.
– Окинава, тебе, наверно, нравятся гнилые продукты? А что делать с этой одеждой? Она воняет! – сказала Рэйко, потягивая разбавленный «Калпис» и перекатывая кубики льда за щекой.
– Я тоже собираюсь в ближайшее время стать настоящей наркоманкой. Иначе просто пойду в разнос, после того как выйду замуж за Окинаву, и не стану такой же наркошей, как он, а если мы оба будем на крючке, то будем жить вместе, верно? А потом мне хотелось бы, чтобы понемногу мы от этого отвыкли.
– Вы собираетесь провести медовый месяц в наркологическом центре? – рассмеялся я.
– Правильно, Окинава, мы так и сделаем, согласен?
– Да, будет классно, если вы будете соприкасаться задницами, в них будут загонять морфий, а вы будете тем временем твердить, как вы любите друг друга.
Окинава хихикнул и сказал:
– Чушь! Кончай подъебывать. – И протер салфеткой ложечку, которую перед тем полоскал в горячей воде.
При помощи зубочистки он положил в центр ложечки из нержавейки с изогнутой ручкой немного героина, не больше спичечной головки.
– Эй, Рэйко, понюхай и заткнись, врубилась? – Он насадил иглу на маленький армейский шприц. Рэйко зажгла свечу. При помощи шприца он осторожно накапал воды на героин.
– Что, Рю, собираешься устроить еще одну вечеринку? – спросил Окинава, вытирая слегка дрожащие пальцы о брюки, чтобы унять дрожь.
– Да, знаешь, эти чернокожие попросили меня.
– И ты, Рэйко, тоже собираешься туда пойти, я имею в виду вечеринку? – спросил Окинава.
Она завернула оставшийся героин в фольгу и, глядя на меня, ответила:
– Ага, но нечего сердиться.
– Учти, я не хочу, чтобы ты надралась и трахалась с каким-нибудь черномазым, поняла?
Он держал ложку над пламенем свечи. Жидкость закипела, появилась пена и начал подниматься пар, а дно ложки почернело от сажи. Окинава медленно убрал ее от пламени и подул, чтобы остудить, как обычно делают, прежде чем подать суп младенцу.
