Дмитрий Калин - Книга россказней
Тряпка, пройдясь лохматым языком под койкой Маши, скривилась над лязгнувшим ведром. Журчание ручейков разогнало пляшущий на поверхности сор и оборвалось тишиной.
15Старый мост, утыканный иглами столбов с неизбежной рекламой, безучастно взирал на ледоход у своих ног. Посеревший и вечно простуженный от промозглой сырости, привыкший к жужжанию моторов и беготне легковушек, он на миг выходил из оцепенения от топота тяжелых грузовиков. Вздрогнув, мост удивленно поводил бровями перекрытий и, убедившись, что все в порядке, вновь погружался в раздумья.
Денис и Маша, перегнувшись через резьбу перил, наблюдали за выползающими из-под него зачерствевшими облаками. Льдины, неумело вальсируя под звуки течения, ежеминутно сталкивались, громоздились друг на друга, выбивая крошево. Смущенно раскланявшись, они продолжали кружиться, вновь врезались и извиняюще расшаркивались.
Река, освободившись от сковавшего движения одеяния, весело хлюпала почерневшим нутром, унося обрывки ледяных лохмотьев вдаль. Ленту затягивало в резь горизонта, где она попадала в крутящиеся валики выжималки гигантской стиральной машины Бога, затеявшего уборку. Избавленные от излишней влаги, отбеленные и растрепанные, они прицеплялись прищепками на лазурь небесной реки. Ветер-помощник разбрасывал белоснежное белье, не давая ему скапливаться в одном месте.
– Вот отсюда я и хотела прыгнуть, – перекрикивая шум машин, рассказывала Маша. – Сейчас плыла бы с льдинами, а потом вместе с ними – на небо.
– «Таких не берут в космонавты», – шутя, процитировал Сомов строчку из песни. – Канула бы в Лету.
– Не факт! Хотя все может быть. Отправилась бы на корм потусторонним рыбам. Интересно, в той мифической реке кто-нибудь водится или нет?
– Ага, – помрачнел Денис. – Сомы. Выпрыгивают из воды и выхватывают зазевавшиеся души из лодки.
– Необязательно. Мы же не знаем, кто именно в ней водится. Может, там какие-нибудь особенные рыбы. Помнишь античные мифы? В них души мертвых через подземную реку Харон перевозил. Мне недавно приснилось, что я, вроде как, туда попала и его встретила. И якобы он не лодочник совсем, а рыбак. Сидит на пристани – ловит на обычную удочку. А вместо наживки людские души, которые он из земли выкапывает. Они почему-то очень на червяков похожи. Изгибаются, сопротивляются, не хотят насаживаться, но Харону до лампочки. Что хочет, то и делает. Особо длинных наполовину разрывает, маленьких целиком напяливает.
Клюет у него постоянно – одну за одной таскает. Причем и маленькие, и большие попадаются, разных видов. И караси, и вобла, и золотые рыбки, и щуки, и пескари, и какие-то экзотические. Я таких никогда и не видела. Улов в бочку складывает и складывает. В ней уже места не осталось. Рыба кишмя кишит, воды не хватает, она задыхается. Харону все мало. Потом бочка сама собой – раз – и, как песочные часы, перевернулась. Вся рыба в реку. Он заново ее наполняет. Как Сизиф, только тот камень на гору закатывал, а этот с бочкой мается. Странный сон. Ты не знаешь, к чему рыба живая снится?
Окурок, чертыхаясь искрами, скрылся в подмостовой бездне.
– К бейеменности! После удачной ыбалки. Может, пойдем, еще пау аз поыбачим?! У меня такой кьючок…, – закартавил Денис.
– Дурак! – смутилась Маша, легонько шлепнув его по спине неумело сложенным кулачком. – Я серьезно.
– Я тоже. Ладно, пойдем домой, зайка. На автобусе или троллейбусе поедем?
Руки Дениса нырнули в омуты карманов. Пальцы, ощупывая позвякивающие монеты, наткнулись на бумажный комок.
– На проезд ищешь? Так у меня есть.
– Да, нет. Вот… Забыл выбросить, – показал Денис посеревший билет. – В дупле нашел.
– В каком дупле? Опять шутишь. Давай развернем, а вдруг счастливый. Так и есть! Загадывай желание.
– Нет уж, спасибо. Загадал я как-то раз недавно.
– И что? Не сбылось?
– Не совсем. После расскажу как-нибудь.
– В тот раз не сбылось, а в этот – обязательно. Ну, давай же. Не трусь!
– Во-первых, он грязный! А во-вторых, глупости все это.
– А вдруг! Ну, хочешь, загадаем одно большое желание на двоих. Дай сюда.
Маша отобрала мятый клочок и аккуратно разорвала пополам.
– На, держи. Жуй-жуй, давай, глотай.
Под траурный аккомпанемент молчания над билетом заработали лопаты зубов. Локти ткнулись в озябшие перила, перенимая холод. Круговорот льдин-облаков притянул задумчивые взоры, утягивая их за собой к точке слияния земной и небесной рек. Взгляд Дениса, прогуливавшийся с речным караваном, споткнулся об одинокий силуэт рыбака, показавшийся ему знакомым. Мужчина, сидя на деревянном ящике на берегу, щурился, закрываясь рукой от блеска ряби. Перед ним радостно плескались солнечные зайчики вперемежку с пластиковыми бутылками, прибитыми течением.
– Валька, что ли? – мелькнула мысль у Дениса. – Вроде похож. Чего это он, интересно, приперся. Вроде бы рано еще, не сезон. Надо проверить, он или не он.
– Ва…! – заорал Сомов, пытаясь развеять сомнения, но не закончил и поперхнулся счастливым билетом.
Рыбак вскочил, резко подсекая. Мост, выгнув спину рыболовным крючком, пошатнулся и, взлетая, завертелся, кувыркаясь в пространстве. Сему с выпученными от ужаса глазами выдернуло из темноты ввысь. Он распахнул пасть, давясь и задыхаясь глотками ослепительного воздуха. Боль обожгла, разрывая и уродуя губу. Сом плюхнулся в воду и, мало что соображая, инстинктивно рванул в глубину. Заросли водорослей, похожие на размякшие деревья, укрыли беглеца в тени. Придя в себя и отдышавшись, Сема огляделся. Кругом ни хвоста. Лишь пара вялых улиток с раздвоенными рожками фонарей глазели на него да тусклые камни, среди которых теплилась скрытая от посторонних глаз жизнь. Дорожки ила асфальтом разбегались в стороны, невзбаламученные ничьим движением.
В брюхе заворочался тяжелый ком, и сома вырвало пузырьками свежего воздуха. Жутко болела пасть.
– Счастливый червяк, счастливый червяк, – корил себя Сема. – Попался на наживку. Как малек, попался. Еще и радовался, что кольца на нем считать не надо.
Плавник прошелся по губе, ощупывая искалеченный ус. Рыбина опустила глаза и в страхе замерла. Сквозь чешую его рассматривало Нечто. Не разбирая дороги, сом рванул в темноту камней.
– Ладно, – решил он, когда спокойствие вернулось на место. – Я назову вас Семья. Кто же еще может водиться в Семе, как не Семья.
Портной
Снежинка, выпавшая из небесной черноты, распушив кружева, присела на покрасневший от простуды и мороза нос. Взглянув сквозь окуляры старинного пенсне, она тихонечко ойкнула и, не успев извиниться за неожиданный визит, растеклась слезой. Старик молча смахнул капельку и, придерживая рукой цилиндр, задрал голову. Снег. Он летел с верхотуры мелкими невесомыми парашютиками, соединяясь в сложные громоздкие фигуры. Некоторые из них умудрялись расцепляться, распадаясь на отдельные снежинки неподалеку от земли, но большинство, так и не успев, валились на голову хлопьями.
– Ветер расшалился, – улыбнулся старик. – Опять от скуки забавляется с одуванчиками.
Он отряхнулся и побрел дальше, размышляя о небесных лугах, которые принято считать обычными и ничем не примечательными облаками. Если бы люди знали, какое богатство разнотравья скрывается в вышине! В зависимости от времени года, и цветы там растут разные. Бывают облака ромашковые – белоснежные, с легким золотистым оттенком – их чаще всего можно увидеть летом. Есть и колокольчиковые: иссиня-черные грозовые тучи, в которых накапливается небесная влага. Легкого касания к ним ветра или случайно залетевшей птахи хватает, чтобы грянул перезвон, и на землю хлынул ливень. Есть еще незабудковые, клеверные, тысячелиственниковые, цикоревые… Да всех и не перечислить. Даже земляничные поляны имеются. Когда ягоды созревают, то градом падают вниз. Зимой же приходит время одуванчиков, и тогда земля покрывается белоснежным пушистым покрывалом.
– Эх, хоть бы одним глазком взглянуть на них, – вздохнул старик. – Да все некогда. Работа. Вот возьму отпуск и тогда поваляюсь на лугах вдоволь. Сам все увижу. А то все только по слухам да с чужих слов… Если не врут, конечно.
Он покосился на белоснежного ворона, сидевшего на плече. Птица, словно уловив недоверие хозяина, прикрыла глаза, притворяясь спящей.
Старик, вновь вздохнув, засеменил дальше. Если бы кто-нибудь внимательно присмотрелся, то смог бы заметить, что на снегу за ним не остается следов. Впрочем, это была бы не единственная странность, бросающаяся в глаза. В первую очередь, чуткого прохожего удивил бы внешний облик старика. То, что он гуляет с птицей, – еще куда ни шло, но носить камзол, сшитый из мельчайших разноцветных лоскутов, плащ и цилиндр, – это, пожалуй, перебор. Стародавний головной убор был настолько огромен и тяжел, что клонил к земле. Казалось, отними у старика трость-зонт, и он сию же секунду свалится и больше уже никогда не поднимется. По крайней мере, пока не стащит с головы цилиндр.
