Дмитрий Калин - Книга россказней
Неожиданно рука застыла, и нога, не успев остановиться, врезалась в нее. Клякса зависла возле обиженной фигуры. Словно одумавшись, она робко попыталась воссоединиться, но ополовиненный человечек отогнал их прочь. Отплыть в сторону у него не получилось, поэтому спустя некоторое время он смилостивился, приняв беженцев обратно. Облачко радостно вытянулось в костыль, примыкая к туловищу.
Порция водки, хлынувшая внутрь, смыла фигурку инвалида.
– Пустую посуду на стол не ставят, – еле ворочая языком, просветил Денис, закатывая бутылку в угол и откупоривая новую.
Водка коснулась ватерлинии стакана.
– Ну, за тебя! Чтоб ты сдох! – провозгласил парень.
Рыбина метнулась из последних сил и выбила емкость из рук.
– Твою мать! – рявкнул Денис. – За такие вещи вообще убивают! А ну, где ты там? Вылазь!
Путаясь в рукавах и штанинах, он стащил одежду и бросил на пол. Пьяный взгляд уставился в двоившееся тело, пытаясь разглядеть притаившуюся рыбину.
– Все равно найду, пожарю и сожру! – пугал парень. – А, вот ты где!
Сема, решивший, что его рассекретили, рванул, поднимая внутреннюю муть.
– Вижу, вижу! – орал Сомов. – Сейчас в ноге! Ага, в руку решил, в спину… Ату его! Лови!
Не зная, куда деться, сом метался из стороны в сторону, содрогаясь от нервной дрожи. Вконец уморившись, он заплыл в левую руку. Немигающие зрачки, полные тоски и безысходности, глядели на хозяина. Тот, не замечая немой мольбы, ударил по рыбине кулаком другой руки, стараясь оглушить. Розовый пузырь воздуха выскользнул из пасти, цепляясь за усы. Гримаса ужаса накрыла Сему, выцарапывая из него последнюю надежду на спасение. Всхлипнув и цепляясь плавниками за кость, он пополз в направлении сердца. Новый удар остановил попытку к бегству, закрывая глаза и разум тусклой пленкой тьмы. Один, другой, третий… Конвульсии перевернули рыбину вверх брюхом. Впавший в ярость, не в силах остановиться, парень схватил нож и, пронзив собственные вены, пригвоздил рыбину.
Смесь крови Семы и Дениса хлынула из раны, окрашивая бесцветное тело и клетки стола.
Парень непонимающе и удивленно таращился на расплывающееся пятно. Стеклянь руки розовела, закрывая от взора рыбину.
Дверь тренькнула звонком. Держась за стенку, Сомов добрался до входа.
– Ты в курсе, что люди спят и им завтра на работу, – вшагнул в квартиру Валька. – Потише можно?! Ты чего тут сабантуй устроил?!
Взгляд соседа пробежав по другу, застрял на торчащем в ране ноже.
– Бля! Да ты совсем охуел… – успел услышать Денис, прежде чем стена яростно врезала ему кастетом угла по носу.
14Холод стерильного света, обступив со всех сторон, ослеплял и резал глаза. Тонкие иглы лучей пронизывали тело, заставляя корчиться и вскрикивать. Боль обволокла разум, вырвав из него способность соображать и ориентироваться в пространстве. Внезапно неведомая сила схватила Дениса за шкирку и поволокла от жестокой белизны. Сияние, казавшееся бесконечным, ограничилось овалом и осталось далеко впереди. Неясные очертания длиннились и толщились вокруг нее, наполняясь серой, постоянно уплотняющейся мглой. Насытившись, плоть занялась тонкостями и деталями. Образовавшаяся фигура съежилась и, вытягивая потускневший овал в ломтик пасти, глянула на Сомова.
– Сема! – догадался тот. – Живой! Я ж тебя вроде того… порешил. Ты уж меня извини, дурака! Как-то само собой все получилось.
Рыбина радостно помахала плавником и поплыла навстречу, увеличиваясь в размерах. Придвинувшись вплотную, она внезапно злобно и холодно блеснула стеклом глаз. Пасть оквадратилась марлевой повязкой, на голове вырос белый колпак.
Денис попытался отпрянуть, но уперся спиной в преграду. Страх выполз липкой испариной.
– Ну что, больной, очнулся? – произнес Сема, выпрямляясь и обретая тело, облаченное в халат. – Сколько же ты вчера выпил, если такое учудил. Скажи спасибо соседу, иначе мы бы с тобой сейчас не разговаривали. Ладно. Мы тебя заштопали. Отлежишься, и в путь – к новым подвигам.
Пространство скрутилось в больничную палату. Качнулась дверь, выпуская удаляющегося доктора. Щурясь от яркого солнца, бившего из окна, Денис прикрыл глаза рукой. Глухая боль, прорвавшись сквозь толщу бинта, заставила скривиться. Переждав, когда она поутихнет, Сомов открыл глаза и не сразу понял, почему оказался в полумраке. Шершавая повязка царапнула по лицу, освобождая обзор и впуская свет. Пробежав по забытым тропинкам ладони, он пошевелил пальцами и вдруг осознал: прозрачность исчезла. Убеждаясь, Сомов повертел рукой, рассматривая ее со всех сторон, и подергал за густые поросли волос.
– Не тревожьте рану! – вскрикнул девичий голос.
Сомов повернул голову и встретился с зеленью наивно-удивленного взгляда незнакомки, сидевшей на соседней кушетке. Завитушки рыжих волос плющом цеплялись за ткань халата, из-под которого выглядывали острые коленки.
– Лет двадцать-двадцать два, – определил Денис, вглядываясь в доверчивое, но в то же время ничем не примечательное лицо. – Хорошенькая. Хотя молоденькие все ничего. Или почти все.
– Ты кто? – выполз вопрос, цепляясь когтем за иссохший язык. – И почему здесь? У нас что: мужчины и женщины теперь в одних палатах лежат?
– Самоубийц вместе кладут. Знаешь, раньше их за оградами хоронили, а сейчас в одну палату сгоняют. Да ладно, шучу. Просто мест в больнице нет. Меня временно сюда поселили. Не волнуйтесь, скоро выпишут.
– Я не самоубийца. Просто, просто…
– Жить надоело, – подсказала девушка. – Нет? Тогда несчастная любовь. Тут к вам гости наведывались, но их не пустили. Среди них блондинка крашеная, вся заплаканная. Красива-а-я. Все переживала – тушь потечет. Не из-за нее случайно? Она вас бросила… Нет, скорее, изменила. Вы с горя запили, жалко стало себя, и решили отомстить. Не стоило из-за нее вены резать. Хотя не мне судить. Знаете… Меня, кстати, Маша зовут… глупости все это. Я вот тоже с моста сиганула. Сейчас думаю: «На фига»? А тогда мозги переклинило. Думала все – жизнь кончена…
Дверь посторонилась, пропуская сначала швабру с ведром грязной воды, а затем уборщицу.
Тряпка по-матерински шлепнула по линолеуму запачкавшегося пола.
– Привет, теть Галь, – поздоровалась Маша. – Как дела?
– Как видишь, пока не родила, – буркнула старушка, шурша тапочками. – А ты все щебечешь, пигалица.
– Это с какого моста? – перебил Денис.
– С моста самоубийц, как его в народе называют. С него каждую неделю кто-нибудь прыгает.
– Не свисти. Если бы ты с него сиганула, то – все. Там высота метров шестьдесят. Плюс лед.
– Не 60, а 58 метров 40 сантиметров. Специально в Интернете посмотрела. Но все равно много. Повезло или, наоборот, не повезло. Зацепилась курткой за какую-то железяку и повисла. Руками-ногами дрыгаю, отцепиться не могу, вылезти тоже. Болтаюсь, как пугало. Водители из машин выскочили. Стали вытягивать – воротник оторвался. Я чуть вниз не улетела. Сама реву! Знаешь, как страшно! Ну, все-таки кое-как вытащили. Вот спину порвала и… описалась.
Денис хмыкнул, а когда представил всю картину, расхохотался. Маша улыбалась, довольная тем, что развеселила соседа, а затем сама рассмеялась.
– Смешно им, – проворчала тетя Галя. – Сидят – хабалятся. Все хиханьки да хаханьки. Едва в могилу себя не загнали – и гогочут себе, как ни в чем не бывало. Будто не живут, а в игрушки играют. Стрельнуло в одно место – побежали с мостов скакать. Давайте – давитесь, режьтесь, травитесь… Не живется вам спокойно. Чуть что – и лапки кверху. Что за молодежь пошла… Вот в наше время такого не было. Весело жили, к светлому будущему стремились. Чижало было, ой, как чижало… Помню, нас у мамки семеро по лавкам. Мал мала меньше. Одну рубашку по очереди носили. С голоду да с лебеды пухли. Мамка в поле работат, колосков понапрячет и нам тащит. Ладно, председатель ей дядькой двоюродным приходился, не делал ничего. А других раз – и под суд лет на десять. Чтоб знали, как воровать. Пашку тогда, Матрениного сына… Годков пятнадцать почитай не исполнилось. В кармане зерно нашли. Пришли, забрали…Мать в ногах валялась, да толку…Отец с войны пришел больной весь. Дома есть нечего, да он еще калека. Года два прожил, да на Ильин день отмучился. И ничего, жили как-то, не жаловались. Все в люди вышли. А у нынешней молодежи – кишка тонка. Пожили бы в наше время. Избалованные все. С жиру бесятся. И чего только не хватат?! Вздумали тоже – с моста сигать. О себе токмо и думаете. Когда руки на себя наложить решили, чай о родителях-то не думали. Каково им потом жить-то будет. Э-хе-хе… Горе луково.
– Теть Галь, тогда другое время было, – попыталась оправдаться Маша.
– Время-то другое. Да человек – он всегда человек. Тем и отличается от собак да от кошек неразумных. Головой думать надо, любовь там или не любовь. В наше время-то, чай, тоже любовь была. Вон Клавдия Пигалева на фронт жениха свово проводила, ждать обещала. А Степан, тот, что с Липовки – деревни соседней, раньше по ранению пришел. Тогда с мужиками туго было. Бабы на всех бросались. Главное, чтоб руки-ноги на месте были. За него и выскочила. А чего?! Он видный, в форме с медалями. Жених ейный Колька пришел да сначала к нам в дом заглянул. Стол накрыли, он сидит, выпиват, да все про Клавку спрашиват. Ну, мамка молчала-молчала, да возьми и брякни: «Замуж она вышла». Колька револьвер хвать да хотел себе в голову стрельнуть. Мамка – в ноги! Передумал тот, хотел Степана порешить – так посадят, и в потолок – бах. Раз, другой, третий. Ничо, потом отошел – другую невесту нашел. Детишек нарожали. А ты говоришь – любовь. Ноги-то подними!
