Кристофер Мур - Венецианский аспид
– Ничего я к ней не применял, – ответил мавр – гораздо спокойней, нежели я мыслил надлежащим.
– А ну назад, собачья свора! – крикнул я, высовываясь на балкон. – Пока мавр все ваши бошки на колья не понасажал. – Я потянул себя за воротник на спине – извлечь Кукана, наглядный пример того, какая судьба ждет голову, посаженную на палку, только миниатюрный и симпатичнее прочих; но Дездемона за ужином попросила меня прибрать его куда подальше, ибо сочла его немигающий взгляд и поразительное сходство с моей изумительной физиономией «жутким до жутиков». Ну что ж, ладно. – Мавр кишки вам на подвязки пустит, точно вам говорю!
– Ничего никуда он не пустит, – раздался из-за моей спины голос Дездемоны.
– Не пущу, – кивнул Отелло.
– Он прольет ливень смерти на вас и все ваши семьи, надругается над вашими женщинами, а детей водрузит на колы с пугающей действенностью!
– Подальше руки, отойди-ка прочь[66], – произнес мавр. – Когда бы драться я намеренье имел, давно бы начал, без подсказки[67].
– Ох, ну ебать же копать…
Мавр оттолкнул меня от перил балкона.
– Сейчас я спущусь. Давайте явимся пред дожем и советом, и я отвечу там на обвиненья по закону.
– Бесполезный окаянный сажегрудый дрочкоклещ, вот ты кто такой, – сказал я. Отелло воззвал к закону, а Венеция у нас – город законов, нет?
– Марш в тюрьму, – возразил Брабанцио. – Пока тебя не призовут к ответу в свой час закон и суд[68].
Но тут снизу раздался новый голос:
– Приветствую, генерал, здесь Кассио!
Я подполз к перилам. С краю толпы стоял офицер, весь в коже и легких латах, а с ним – отряд из шести вооруженных солдат. Капитан Отелло по имени Микеле Кассио, с которым мы еще не познакомились.
– Положенье таково, – произнес он. – У дожа чрезвычайное собранье. Вас тоже ждут туда наверняка[69]. Важный стратегический вопрос, и весь совет не спит и ждет. На Корсику двинулись генуэзцы.
– Смотри, – сказал я. – Твой капитан привел подмогу. Можем перебить этих мерзавцев и все равно за час успеть к совету.
– Хватит, Карман, – сказала Дездемона. – Вы просто ищете новые способы кончить себя, дабы облегчить горе.
– Это в смысле – покончить с собой, верно?
– Да.
– Возможно…
– Я спускаюсь, – объявил мавр.
– Ебать мои чулки! – На площади перед домом, за спинами Кассио и его людей я заметил Яго – тот съежился в дверном проеме, стараясь, чтобы его не заметили другие солдаты. Откуда мне было знать, что уже тогда он вынашивал свой жуткий замысел против мавра?
* * *На судне курсом к Корсике смысл сна с Корделией стал мне ясен…
– Так ты – та клятая еврейка! – воскликнул я, пробуждаясь от мертвого сна и сражаясь с гамаком, чтобы в нем сесть. Нам их подвесили в укромном уголке грузового трюма. Плыли мы уже два дня; почти все время я проводил в трюме, изнемогая.
– Если намерен орать об этом во всю глотку, Карман, вся наша маскировка псу под хвост, – заметила Джессика.
– Точно, извини, – сказал я. – Но мне только сейчас пришло в голову, что ты – та еврейка, которую я не должен трахать.
– Попробуй только – я тебе яйца вырву и рыбам скормлю. Так что, наверное, хорошо, что вспомнил.
– Ты это опять пиратствуешь?
– Мне кажется, у меня бы это очень хорошо получилось, как считаешь? Может, мы с Лоренцо отправимся пиратствовать.
– Ну, да, только пиратство, знаешь, – не одни крутые базары и соленые шуточки. Там не только стараются не красить палубу завтраком каждое утро. Там еще нужно резать глотки и знать что-то про мореходство, могу спорить. Больше того, ты – ятая девчонка. – Мне показалось, что сейчас не лучший миг упоминать, что Лоренцо не очень сможет стать пиратом по причине того, что вполне мертв.
– Я могу мальчишкой одеться. У меня это так умно выходит. Я на палубе тут с парочкой солдат разговорилась, пока ты спал, и ни один не заподозрил, что я девчонка. Один там даже целый офицер – тоже едет к твоему другу Отелло. Яго звать. Сам на пирата немного смахивает. Я как звать второго, я не уловила.
– Яго? Яго на борту?
– Он сам так назвался.
– А ты сказала, что едешь со мной? Со спутником, то есть? Или что мне знаком Отелло?
– Его все это не очень интересовало. Он больше другу своему нотации читал – про деньги, о том, как лживы женщины. Как раз это я подслушала ненароком и так вот встряла в их беседу. Пришлось с ним согласиться – с учетом обстоятельств. Потом пристойно удалилась, когда эта парочка решила совместно отлить за борт. Чтоб не сверкать своими мужскими недостатками.
– Но ни о себе, ни обо мне ты ничего им не рассказывала.
– Не просили.
– Дай-ка мне котомку.
– Золота тебе больше не нужно. Тут его не на что тратить.
– Мне нужно переделать маскировку, – сказал я. – Если Яго меня узнает, нам кранты.
Явление четырнадцатое
Мир вздохов[70]
А в Бельмонте прекрасная Нерисса и впрямь прокляла английского дурака, когда наутро проснулась и обнаружила свою Порцию отнюдь не убитой, нежное горло ее отнюдь не перерезанным, а музыкальный ее голосок вполне способным гавкать приказы челяди, чередуя их с нытьем о прискорбном пути, проторенном для нее покойным папашей с его сожранной жопой.
– Ебаный дурак, – произнесла Нерисса себе под нос, прикрыв кислую хмурость свою ладошкой, точно у нее внутри вскипала изжога от куска лимонного пирожного.
– Ох, Нерисса, я сама не своя от беспокойства, – сказала Порция. – Бассанио не подал заявку вовремя, а потому соискать моей руки с ларцами станет только завтра после обеда. А утром до него – герцог Арагонский, а сегодня – князь Марокканский, а ему везет, как немногим. Боюсь я его.
– Знамо дело, госпожа, да только я слыхала, что справедлив он и прещедр.
– Да какая разница, если он духом святой, а телом дьявол?[71] Заставишь меня сдать мою прелесть его смуглейшим ласкам, хоть сестра моя уже на панели с этим Отелло?
– Спокойней, госпожа, не важен его выбор – князя постигнет неудача, я уверена.
– Уверена?
– Абсолютно. – И Нерисса продолжила заплетать ей волосы, чтобы поместились в тиару, когда Порция явится перед князем. За работой же рассуждала: – Конечно, если б дурак совершил смертоубийство, тело, вне всяких сомнений, пришлось бы обмывать мне, да еще и кровь отстирывать с постельного белья, потому как домочадцы тут сплошь трусы и пердоловы, так что дурак, быть может, и услугу мне оказал тем, что оставил дух в твоих тщедушных мехах.
Нерисса отлично знала, что пока Порция беспокоится за собственную судьбу, а это происходит почти все время, слышит она лишь интонации своей служанки, но не слова, поэтому Нериссе нравилось при таких возможностях напевать о своем презрении манером самым что ни есть мелодичным.
Порция же сказала на это:
– Быть может, волосы мне стоит закрепить как-то набекрень, измарать платье, запятнать дыханье чесноком, дабы князь нашел меня неприятной и убрался восвояси, не испытав судьбы с ларцами.
– Дорогая Порция, не глупите – храните себе верность. Князь прозрит вашу неприятность и без чесночного духа.
Не успела Порция сформулировать острый ответ, с пристани донеслись фанфары[72], и женщины переглянулись, вздев от удивленья брови.
– Он странствует с собственным трубачом? – спросила Нерисса. – Быть может, лучше все хорошенько еще раз обдумать, госпожа моя.
Порция двинулась первой по большой лестнице вниз, в вестибюль, где ее встречали два стряпчих Брабанцио, скрюченных и седобрадых, в черных мантиях и академических шапочках. Они сопровождали князя Марокканского и его свиту из шести солдат, все в белях одеяньях с ног до головы, а лица черные, как надраенное эбеновое дерево. У каждого на перевязи по ятагану, у князя ножны изукрашены самоцветами. Князь поклонился – и задержался в поклоне, дабы Порция успела скользнуть ниже по лестнице, словно бы выходя пред ним на сцену, и ответила на его поклон. Нерисса, уже не раз эту мизансцену разыгрывавшая, вприпрыжку сбежала по ступеням следом за госпожой – с таким рвеньем, что груди ее чуть не выскакивали из платья. Эфиопы были покорены.
Князь с трудом отклеил взор от декольте Нериссы и обратился к Порции:
– Госпожа, вы прекрасней всей молвы, что вам предшествует. Неудивительно, что в морях толпятся корабли, везущие к вам воздыхателей со всех краев света.
– Благодарю вас, добрый господин, – ответила Порция. И не смогла утаить презрительной усмешки, коя не осталась князем незамеченной.
– Не погнушайтесь мной за темный цвет, – произнес мавр, – ливрею солнца жгучего, с которым в соседстве самом близком я возрос[73]. Расстаться с этим цветом решился бы я только для того, чтобы у вас похитить чувства, прекрасная владычица моя[74].
– В оценках не следую я лишь подсказке глаз, – ответила Порция, – и в выборе я не вольна к тому же. Но не свяжи, не ограничь меня разумное отцово завещанье, то и тогда б стояли, славный князь, вровень с любым светлейшим претендентом[75].