Чак Паланик - Рэнт: Биография Бастера Кейси
Шот Даньян (автосалочник): Тварь - не то слово.
23 — Любовь
Шот Даньян (автосалочник): Как только Рэнт подкатил ко мне с вопросом, у какого автомобиля самое большое заднее сиденье, я понял, в чем дело. И посоветовал ему купить машину с обивкой потемнее.
Эхо Лоуренс (автосалочница): Да не слушайте его! В первый раз, когда мы остались одни, я спросила Рэнта что ему на самом деле от меня надо. Он хочет сделать меня своей девушкой, а потом отвезти домой, как уродливую дубину для родителей? Встречаться с калекой, инвалидом — это такой запоздалый подростковый бунт? Лучший способ нагнать страху на предков с фермы?
Или я объект его эротических фантазий? Неужели с нормальными девушками, у которых две нормальные руки и ноги, а губы могут целовать твои, сексом заниматься скучно? Или трахнуть меня — еще одна цель его большой сексуальной охоты?
Или я единственная девушка, с кем он знаком в этом великом и ужасном городе? Его наставница. Проводник по Ночной жизни. Может, он просто цепляется за меня, потому что ему в этом жутком новом мире страшно одному?
Я сидела на заднем сиденье «Эльдорадо» и говорила, говорила. Мы встали у каких-то кустов, подальше от фонарей, хотя в городе настоящей темноты не бывает. Помню, что Рэнт был в своем синем рабочем комбинезоне, от которого воняло чем-то ядовитым. Звучит не очень романтично.
Шот Даньян: Я не только выдаю всяким идиотам напрокат отстойные «пики», но и сам иногда подключаюсь, чтобы быть в курсе новинок. Последние пару недель от дистрибьюторов шел сплошной брак. Смотришь «пик» с десертом, и вдруг дорожка вкуса отключается. Толстый ломоть шоколадного торта превращается в липкую жирную кашу. Пахнет шоколадом, но во рту просто вязкая текстура. Однажды дома во время комендантского часа я включил свой любимый порно-«пик». Но ни одно влагалище вообще не пахло. Дело было не в транскриптах, а в моих мозгах.
Эхо Лоуренс: Рэнт сидит и смотрит на меня, пока я не замолкаю. Он тоже молчит — столько, что два раза бы переключился светофор, а потом спрашивает:
— Что ты вчера ела на завтрак?
Мимо не проезжают машины. Улица пуста. Глаза Рэнта блестят в сумраке. Черных зубов не видно.
Вчера? У меня в морозилке одни блины, но в «Томмиз» я обычно беру котлеты с овощами и картошкой.
Я говорю:
— Кашу. — Потом: — Нет, погоди. Гренки... Нет... гренки с корицей...
Рэнт скользит рукой по сиденью и находит своими пальцами мои. Подносит мою руку к лицу, касаясь губами фаланг, нюхает, прикрыв глаза, и говорит:
— Ошибаешься. Вчера ты ела овсянку с кленовым сахаром и тыквенными семечками, ванильный йогурт и сушеную клюкву...
В десяточку.
Шот Даньян: Почти все «пики» — дерьмо по сравнению даже с самыми скучными автосалками. Всю ночь напролет сидишь в машине в компании, слушаешь музыку, что-то жуешь — и слегка щекочешь себе нервишки. У тебя секретная миссия — встретить новых людей. Реальных. Ты путешествуешь в никуда.
И все-таки я подключаюсь к «пикам» с тех пор, как мне надели подгузники. Есть такие, для развития младенцев. Я полдетства просидел с нянями из транскриптов. Я скриптохудожник. Если я не могу подключиться, я как слепой художник или глухой музыкант. Это не кошмар, это вообще за гранью!
Эхо Лоуренс: Рэнт поднес мою руку к моему лицу и сказал:
— Понюхай.
Я наклонилась, но услышала только запах собственной кожи, мыла, пластмассовый запах старого лака для ногтей. Инсектицидный запах Рэнта.
Рэнт зарывается носом в мои волосы, прикладывает губы к шее под ухом, нюхает и говорит:
— Что ты ела на ужин две ночи назад?
Наши пальцы переплелись. Его дыхание на моей шее. Он меряет мой пульс губами и теплым, мокрым кончиком языка.
Я говорю:
— Индейка? Лазанья?
Рэнт жарко дышит мне в ухо:
— Тако с салатом. Белый лук, не желтый и не крас ный. Кусочки айсберг-салата. Куриная котлета.
У меня уже твердеют соски. Я спрашиваю:
— Белое мясо или темное?
Шот Даньян: «Пики» искажаются от насморка — еда, когда болен, совсем другая на вкус. Я, наверно, простудился. Через неделю, без соплей и больного горла, я все так же не мог подключиться и нормально пережить «пик». Я уже надумал, что у меня опухоль мозга.
Эхо Лоуренс: Целуя меня в веки, Рэнт прошептал:
— Выбрось ты эти розы...
Он никогда у меня не был. Тогда он даже не знал, где я живу. Я спросила его:
— Какие?
— Их тебе парень подарил?
Я спросила, какого розы цвета.
— Или девушка?
А я ему: он что, за мной следил? Рэнт отвечает:
— Розовые.
Целует меня в лоб, нюхает, пробует на вкус кожу; потом целует в закрытые глаза, нос и щеки и говорит:
— Две дюжины. Розы «Нэнси Рейган» с перекати-полем и крошечными белыми гвоздиками.
Это подарок, говорю я ему, от одной приятной пары среднего возраста, на которую я иногда работаю.
Шот Даньян: Через неделю мне звонит врач — точнее, просто тетка из клиники. Звонит и говорит, чтобы я пришел к ним, как только смогу. Не хочет по телефону говорить про мой анализ крови. Когда в голосе такая фальшивая улыбка, понятно, что новости плохие. Просто их финансовому отделу нужно успеть взять с тебя все деньги, пока ты не откинешь копыта. Я прихожу, и док говорит: бешенство. Честно, блин, бешенство! Делает мне первый укол из пяти. А насчет «пиков» никаких гарантий.
Прямо из клиники, из таксофона в комнате ожидания, я позвонил Эхо и сказал ей никогда, ни за что не подпускать Рэнта Кейси ко рту.
Эхо Лоуренс: Целуя меня в губы, Рэнт говорит, что головка моего душа латунная, а не хромированная. По моему запаху и вкусу он определил, что я сплю на подушках из гусиного пуха. У меня есть свеча с ароматом кокоса, которую я никогда не зажигала.
Лью Терри (домоуправ): Я заходил в квартиру мистера Кейси только один раз, и то предупредив за сутки, как положено. Говорили, что он держит домашних животных. Я огляделся — ничего нет. На полу матрас. Телефон-автоответчик. Чемодан. В шкафу синий комбинезон, в котором он все время и ходил. Что чистый, что грязный, Кейси пах каким-то ядом.
Если кто скажет, что я что-то взял, — там брать было нечего.
Эхо Лоуренс: Я целовалась с Рэнтом не потому, что он унюхал, что я ела. Я увидела, какой он ласковый с огромным страшным пауком. Он расстегнул молнию на кармане и засунул руку внутрь. Когда он раскрыл ладонь, на ней оказался гигантский паук. Медленно переворачивая руку, он следил, как паук переползает на тыльную сторону, цепляясь за крупные вены.
Мы оба смотрим на паука. Я спрашиваю:
— Он ядовитый?
Блестящий, не волосатый. Ножки тонкие, как восемь угольно-черных иголок от шприцев. Паук сгибает все восемь коленей и садится на кожу Рэнта.
Мерзкий, как моя доля.
А Рэнт говорит:
— Я назвал ее Дорис.
Лью Терри: В шкафу Кейси, у задней стенки, я нашел банки. Разные, из-под майонеза, огурцов и соусов Для спагетти, чистые, мытые. Сначала я подумал, пустые, но потом отвертел одну крышку. Внутри ничего, а когда я хотел опять закрутить банку — смотрю, на крышке сидит огромный черный паук. И так на каждой. Огромные, страшные гады!
Что бы кто ни говорил, я ничего не брал. Ни денег, ничего.
Эхо Лоуренс: Стекла уже затуманились от нашего дыхания. Но пока мы смотрели на паука, ни я, ни Рэнт не дышали. Наконец Рэнт выдохнул, и паук его укусил. Он вдохнул, я вдохнула. Рэнт сказал:
— Опусти свое окно. Я открыла окно.
Перегнувшись через меня, Рэнт высунул руку в ночной воздух. Стряхнув паука в кусты у машины, он сказал:
— Спокойной ночи, Дорри!
Пока он перегибался, придавив своими бедрами мои, я почувствовала, как на него подействовал яд «черной вдовы».
Тодд Ратц (продавец-нумизмат): Приблизительно в то же время, когда этот парень, Кейси, продавал мне монеты, я познакомился с Лью Терри. Терри принес мне несколько хороших образцов. Насколько я помню, четверть доллара с головой индейца тысяча девятьсот десятого года выпуска в исключительно хорошей сохранности. И четверть с головой Свободы тысяча девятьсот седьмого года, практически необращавшаяся. Не бог весть что, но я их купил. Только от полиции я узнал, что Терри и Кейси жили в одном доме.
Эхо Лоуренс: Губы Рэнта спускаются по моему горлу, а я задаю ему задачку: унюхать, какие я принимаю противозачаточные.
Рэнт касается губами моей груди и говорит:
— Никакие. У тебя закончились месячные тридцать четыре... нет, тридцать шесть часов назад.
Когда я сказала «спускаются по горлу», я имела в виду - снаружи.
Тодд Ратц: Этот Лью Терри — явно Ночной от рождения. Бледный. Лицо и руки светлые-светлые, как у младенца. Всегда в засаленном буром плаще и коричневой вязаной шапке, сдвинутой слишком далеко на лоб.
