Брет Эллис - Гламорама
— Что случилось с нашим синтетическим мальчиком? — изумляюсь я. — Если не считать, разумеется, того, что он прожил десять лет в Гоа.
— Он перепил «Jдgermeister» прошлой ночью, — вздыхает Конрад. — А сейчас он закинулся ибогаином.
— Ну и что? — спрашиваю я, по-прежнему пихая Фица.
— А на завтрак — экстази, разбавленный слишком большой дозой героина.
— Слишком большой дозой?
— Героина.
— Вместо…
— Правильной дозы героина, Виктор.
— О Боже, — бормочу я себе под нос.
— Ну и ну, Виктор, — ухмыляется Конрад. — Тебе бы в деревне жить.
— Лучше я буду жить в деревне, чем водиться с людьми, которые сосут сами у себя кровь, вы, гребаные хиппующие вампиры.
— Фиц также страдает бинокулярной дисфорией[69] и ущемлением лучезапястного нерва.
— Сияй же, безумный бриллиант![70]
Я роюсь в карманах, извлекаю оттуда купоны на бесплатную выпивку и раздаю их ребятам.
— Ну что ж, я пришел сюда исключительно чтобы сообщить вам о моем уходе из группы — да, кстати, купоны действительны только в период от 23:46 до 00:01 сегодня вечером.
— Так вот в чем дело, — говорит Конрад. — Ты просто уходишь?
— Я благословляю вас продолжать наше дело, — говорю я, возлагая два купона на бесплатную выпивку на бедро Фица.
— Как будто это тебя волнует, Виктор, — бурчит Конрад.
— Я думаю, Конрад, что это хорошая новость, — говорит Ферги, тряся в руке «Волшебный шар». — Я бы воскликнул по этому поводу: «С ума сойти!» Надо заметить, что «Волшебный шар» придерживается того же мнения — посмотрите, он говорит: «С ума сойти!» — и он поднимает шар так, чтобы всем было видно.
— Короче говоря, весь этот ваш инди-рок — это один большой пшик, — говорю я. — Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?
Конрад молча смотрит на Фица.
— Конрад, послушай, может, нам стоит сходить на выходных попрыгать с «тарзанки» вместе с Дуэйн и Китти? — говорит Ацтек. — Что ты на это скажешь, Конрад? Конрад? — Пауза. — Конрад?
Конрад продолжает взирать на Фица, а затем, когда я уже выхожу за дверь, он говорит:
— Понимает ли хоть кто-нибудь из вас, что в нашей группе у барабанщика самая дурная голова?
17
Пешком по Лафайет, не в силах отделаться от ощущения, что за мной кто-то следит, и останавливаюсь на углу Четвертой Ист, заметив свое отражение в стекле, покрывающем рекламу Armani Exchange, которое сливается с изображением мужской модели, выдержанном в светло-коричневых тонах, таким образом, что оба мы сливаемся в единое существо, и мне до такой степени трудно оторвать от этой картины взгляд, что на мгновение шум города вокруг стихает, если не считать попискивания пейджера, а сухой воздух вокруг меня начинает потрескивать, но не от статического электричества, а от чего-то другого, более трудноуловимого. Мимо беззвучно проезжают такси, кто-то, одетый в точности как я, пересекает улицу, три красивые девушки проходят рядом и смотрят на меня, им всем не больше шестнадцати, а за ними плетется какой-то бычара с видеокамерой в руках, приглушенная, звучащая диссонансом музыка Моби доносится из открытой двери гимнастического зала «Crunch» на другой стороне улицы, а над дверью на самой крыше здания возвышается огромный рекламный щит, на котором печатными черными буквами написано «ТЕМПУРА». Но тут некто кричит «Стоп!», и все оживает — шумит стройка нового магазина сети Gap у меня за спиной, пищит пейджер — на нем по какой-то странной причине высвечивается телефон ресторана «Indochine» — этот-то звук и заставляет меня направиться к телефонной будке, где, перед тем как набрать номер, я представляю себе обнаженную Лорен Хайнд, которая идет ко мне через холл номера люкс отеля « Delano » с намерениями столь серьезными, что даже я не способен оценить до конца всю их серьезность. Элисон снимает трубку.
— Я хочу заказать у вас столик, — говорю я, пытаясь изменить свой голос.
— Мне нужно сказать тебе что-то важное, — говорит Элисон.
— Что? — Я делаю вид, будто сглатываю слюну. — Т-т-ты раньше была мужчиной?
Элисон ударяет трубкой по какой-то твердой поверхности.
— Ах, извини, меня вызывают к столику, мне пора идти.
— По звуку не похоже на, эээ, вызов, зайка.
— Это новый звонок такой. Он симулирует звук, который возникает, когда женщина, уставшая поддерживать отношения с бестолковым идиотом, в гневе бьет трубкой по стене.
— Ты очень доходчиво объясняешь, солнышко, очень доходчиво.
— Я хочу, чтобы ты явился сюда в течение двух минут.
— Я в запарке, зайка, я в дикой запарке!
— Что у тебя там такое? Обращение к нации, что ли? — отрезает она. — Подними задницу и будь здесь немедленно.
— У моей задницы, эээ, совсем другие планы.
— О Господи, Виктор, эта многозначительная пауза, наполненная мычанием, означает только одно: у тебя свидание с этой твоей идиоткой.
— Зайка, увидимся вечером, — изображаю я натужное мурлыканье.
— Слушай, я отлично знаю номер Хлое и могу позвонить прямо сейчас и…
— Ее нет дома, Горгона.
— Ты прав, ее нет дома, она в баре «Spy» снимает рекламу для японского телевидения, и…
— Черт тебя подери, Элисон, ты…
— …я в настроении испортить всем нам жизнь по-крупному. И меня необходимо срочно вывести из этого настроения, Виктор, — предупреждает Элисон. — Иначе я действительно испорчу все по-крупному.
— Ты такая стерва, зайка, что слушать тошно, — вздыхаю я. — Ой-ой-ой! Последнее восклицание, типа, подчеркивает мою мысль, — разъясняю я.
— Ах, Хлое, это был сплошной ужас! Он набросился на меня. Он вел себя как последняя un animate[71]! Он говорил мне, что он тебя даже вот ни чуточки не любит!
— Что ты от меня хочешь в конце-то концов, зайка?
— Я просто больше не хочу ни с кем делить тебя, Виктор, — говорит Элисон с безразличным вздохом. — Я на сто процентов уверена, что пришла к этому заключению во время показа коллекции Alfaro.
— Но ты ни с кем меня не делишь, — говорю я, понимая всю бесполезность своих слов.
— Ты спишь с ней, Виктор.
— Зайка, но если бы этого не делал я, это делал бы какой-нибудь больной СПИДом подонок, и тогда…
— О Боже!
— …мы все влипли бы по самые уши.
— Заткнись! — вопит Элисон. — Немедленно заткнись!
— А ты что, собралась бросить Дамьена?
— У нас с Дамьеном Натчесом Россом…
— Зайка, прошу тебя, не называй его полной кличкой. У человеческого существа не может быть такого имени.
— Виктор, я пытаюсь тебе кое-что объяснить, а ты ведешь себя так, словно меня в упор не слышишь.
— Что? — делаю я снова вид, будто сглатываю слюну. — Т-т-ты раньше была мужчиной?
— Без меня, а следовательно, и без Дамьена, у тебя бы не было никакого клуба. Сколько еще раз я должна напоминать тебе об этом? — Пауза, во время которой слышно, как Элисон выдыхает дым. — И тогда у тебя не было бы ни малейшего шанса открыть тот, другой клуб, который ты собираешься открыть…
— О!
— …в тайне от всех нас!
Мы оба молчим. Я вижу мысленным взглядом, как верхняя губа Элисон расплывается в торжествующей ухмылке.
— Уж не знаю, откуда тебе в голову приходят такие мысли, Элисон.
— Заткнись! Продолжать беседу с тобой я намерена, только если ты явишься в «Indochine». — Повисает пауза, которой я даже не пытаюсь воспрепятствовать. Поэтому последнее слово остается за Элисон: — Тед, не можешь ли ты набрать для меня телефон бара «Spy»?
Она вешает трубку, бросая мне вызов.
Мимо лимузина, запаркованного перед входом рядом с гигантской кучей черного и белого конфетти, вверх по лестнице, ведущей в «Indochine», где метрдотель Тед, водрузив на голову гигантскую шляпу-цилиндр, дает интервью программе «Meet the Press», и я спрашиваю его: «Что стряслось?», и он, не прерывая визуального контакта со съемочной группой, указывает мне пальцем кабинку на задах пустого, вымерзшего ресторана, и я следую в указанном направлении под музыку из последнего альбома Пи Джей Харви, которая доносится откуда-то из промозглых глубин. Элисон замечает меня, гасит сигарету и, прервав беседу по своему мобильному телефону Nokia 232 с Наном Кемпером, встает из-за столика (возле каждого прибора лежит по свежему номеру «Mademoiselle»), за которым она ела кекс в компании Питера Габриэля, Дэвида Лашапеля, Жанана Гарофало и Дэвида Кореша, ведя занимательную беседу об игре в лакросс и новом обезьяньем вирусе.
Элисон волочет меня вглубь ресторана, заталкивает в мужской туалет и захлопывает за нами дверь.
— Давай по-быстрому, — хрипло рычит она.
— Как будто с тобой можно по-другому, — вздыхаю я, выплевывая жевательную резинку.
Она бросается на меня, впиваясь губами в мой рот. Не успеваю я и глазом моргнуть, как она уже торопливо расстегивает свою жилетку в полоску зебры и отчаянно пытается стащить ее с себя.
— В последний раз ты был со мной так холоден, — стонет она. — И все же вынуждена признать, от одного взгляда на тебя я сразу промокла.
