Чарльз Буковски - Записки старого козла
он откинулся от стола и вышел.
— знаешь, кто это был? — спросила Барбара.
— не-а.
— местный громила, весь город держит, мой двоюродный брат.
— ну, он же ничего не СДЕЛАЛ, верно? — промямлил я.
впервые она посмотрела на меня по-другому, перед ней сидел чистокровный ублюдок, а образ тонко чувствующего поэта оказался всего лишь розочкой в петлице моего рождественского наряда, в «день синего хлопка» я облачился в единственный свой костюм и разгуливал по всему городу, это смахивало на голливудский фильм, по идее, любого, кто в этот день появлялся на улице не в джинсах, полагалось поймать и бросить в озеро, но сказать легче, чем сделать, я фланировал по улицам слегка навеселе, но так и не обнаружил никакого озера, город был мой. местный доктор зазывал меня на охоту или рыбалку, ее родственники приходили отовсюду и глазели, как я забрасываю пустые пивные банки в корзину для мусора и отпускаю остроты, они по ошибке принимали мою суицидальную беспечность за храбрость, шутка сработала.
но Барбара хотела в Лос-Анджелес, она никогда не жила в большом городе, я пытался отговорить ее. мне нравилось бездельничать в захолустье, но нет, она настояла на своем, дедуля выписал нам солидный чек, мы снова сели на автобус и укатили прямиком в Л.-А. потенциальные миллионеры довольствовались общественной скотовозкой. мало того, она требовала, чтобы мы сами зарабатывали себе на жизнь, пришлось мне снова устроиться экспедитором, а она слонялась без дела, пестуя в себе желание отдаться созидательному труду, каждый вечер после работы я напивался, «господи милосердный! — вопил я. — глянь, что я натворил, женился на конченой деревенщине», от таких рулад она бесилась не по-детски, но я не собирался лизать жопу миллиону баксов, это не в моем стиле, мы жили на вершине холма, снимали маленький домик, задний двор весь зарос высоченной травой, а в высоченной траве прятались мухи, когда они покидали свое укрытие, то заполняли весь двор — 40 000 мух, они просто сводили меня с ума. я брал огромный флакон с ядом и выходил на охоту, я убивал по тысяче на дню, но они еблись слишком быстро, как и мы. эти придурки, что жили в доме до нас, увешали стену в спальне полками, а полки заполонили горшочками — горшочками с геранью, большие горшочки, маленькие, но все исключительно с геранью, мы еблись так ожесточенно, что стена раскачивалась, а от стены — и полки, и вот я услышал этот нарастающий звук, словно голос пробуждающегося вулкана, — горшки сползали с полок, я притормозил, «нет! не останавливайся! господи, только не останавливайся!» пришлось снова набрать темп, и началось, горшки летели вместе с полками на меня, катались по спине, шлепали по заднице, путались в ногах и руках, она хохотала, вопила и яростно подмахивала мне. ох и нравились ей эти горшочки.
— слушай, я вышвырну эти полки со стены, — сказал я.
— ой, нет! не надо, ну пожалуйста, милый!
она просила так нежно, что я отступился, мы повесили полки, расставили горшки — до следующего раза.
Барбара купила черного щенка-дебила и назвала его Брейгель[65], был такой живописец Питер Брейгель, или кто уж там. но через несколько дней интерес к новой забаве иссяк, теперь, если щенок попадался ей на пути, она пинала его со всего маху своей остроносой туфлей и шипела: «пшел вон, ублюдок!» так что по вечерам, напившись пива, я катался с ним по полу в шуточной схватке, это единственное, на что он был способен, — драться, и зубы у него были покрепче моих, я чувствовал, что миллион потихоньку уплывает от меня, и не напрягался по этому поводу.
еще она купила нам новую машину — «плимут» 57-го года выпуска, я до сих пор его вожу, по моей наводке Барбара решила делать карьеру в окружной администрации, она прошла собеседование и поступила на службу в полицейский департамент, вскоре я объявил ей, что меня уволили из экспедиторов, и теперь я целыми днями намывал машину, а потом ехал и забирал Барбару с работы, однажды, выезжая со стоянки и глядя на вываливающих студенческой гурьбой из здания департамента сосунков, одетых в цветастые рубашки или пестрые футболки, с глупыми улыбками на бледно-одутловатых лицах, с поникшими плечами, я спросил ее:
— что это за гопники?
— это офицеры полиции, — ответила она своим надменно-язвительным тоном.
— да ладно! они выглядят как идиоты! это не копы! что? кончай, это не могут быть копы!
— все они офицеры полиции и прекрасные люди.
— маразм!
она разозлилась не на шутку, в ту ночь мы лишь наскоро перепихнулись. на следующий день повторилось.
— вон идет Хосе, — указала она. — он испанец.
— испанец?
— да, он родился в Испании.
— половина мексиканцев, с которыми я работал на фабрике, утверждали, что они родились в Испании, это пижонство. Испания — прародитель, суперматадор, Великая Мечта старины.
— Хосе родился в Испании, я точно знаю.
— откуда знаешь?
— он сказал мне.
— маразм!
как-то вечером ей взбрела в голову идея об изостудии, она же, оказывается, всю жизнь рисовала, она слыла гением в своем городке, может быть, даже во всем штате, а может, я и перехлестываю.
— я тоже пойду с тобой, — сказал я.
— ты? зачем?
— ну, у тебя будет компания во время перерыва на кофе, и я буду возить тебя туда на машине.
— ну хорошо.
мы попали в один класс, после трех-четырех занятий она начала психовать, рвала свой эскизы и швыряла клочки на пол. я ничего не делал, просто сидел и старался даже не смотреть на нее. а все вокруг были очень сосредоточенны и все же изредка прокалывались, прыская смехом, будто это был какой-то розыгрыш или им просто стыдно рисовать, наш преподаватель вспомнил про меня:
— послушайте, Буковски, вы должны уже изобразить хоть что-то. почему вы сидите и таращитесь на чистый лист?
— я забыл купить кисточки.
— отлично, я одолжу вам кисть, мистер Буковски, но будьте любезны вернуть мне ее после занятий.
— ага.
— а сейчас нарисуйте вон ту вазу с цветами.
я решил разделаться с этим поскорее, работал быстро и скоро закончил, но все вокруг еще корпели, производя в воздухе манипуляции пальцами, прикидывая тени или пропорции, короче — фигню всякую, я удалился, выпил кофе, выкурил сигаретку и вернулся, все столпились вокруг моего мольберта. Блондинка, сущность которой определялась огромными сиськами, повернулась ко мне всей своей сущностью и спросила:
— вы рисовали РАНЬШЕ, так ведь?
— нет, это впервые.
сиськи пришли в движение, словно пытались просверлить меня:
— ой, ну вы ШУТНИК!
— уммммммммгу, — только и смог промычать я в ответ.
профессор подхватил мой рисунок и выставил перед всеми:
— ВОТ чего я добиваюсь от вас! — воскликнул он — видите — ЧУВСТВО! ДВИЖЕНИЕ! ЕСТЕСТВО!
«бог ты мой», — подумалось мне.
Барбара пришла в бешенство, схватив свои вещи, она скрылась в маленькой подсобке, где ученики нарезали бумагу, она рвала все, что попадалось ей под руку, и расшвыривала краски, в запале она уничтожила коллаж, созданный каким-то бедным идиотом.
— мистер Буковски, — обратился ко мне профессор. — эта женщина, ваша ммм… жена?
— ээ… ум… да.
— в этом классе мы не терпим всякого рода примадонн, вы не могли бы деликатно донести это до вашей супруги, и еще, позвольте использовать ваш рисунок на нашей художественной выставке?
— конечно.
— вот спасибо, спасибо и еще раз спасибо! он был чокнутый, этот профессор, любую мою
мазню он требовал на выставку, я даже не знал, как правильно смешивать краски, мне никак не поддавался цветовой круг, я смешивал фиолетовый с оранжевым, коричневый с черным, черный с белым, все, что попадалось под кисть, большинство моих шедевров выглядели как колоссальная лепеха собачьего дерьма, но профессор полагал, что я типа… Божьей отрыжки, итог. Барбара бросила студию, ушел и я, расставшись с живописью.
и вот она стала приходить с работы и рассказывать мне о деликатном турецком джентльмене:
— у него лиловый зажим для галстука, знаешь, и сегодня он поцеловал меня в лоб, лишь слегка прикоснулся и сказал, что я ПРЕКРАСНА.
— послушай, дорогая, пора бы тебе усвоить, что такие дела происходят во всех офисах по всей Америке, порой из этого что-то получается, но в основном это ничего не значит, большинство из этих бедолаг теребят вялого в туалетах и смотрят слишком много фильмов с Шарлем Буайе[66]. те, кто имеет серьезные намерения, не выставляют их напоказ, ставлю сто к одному, что у твоего парня в башке сплошное кино, прижми его разок, и он сразу отвалит.
— по КРАЙНЕЙ мере, он ДЖЕНТЛЬМЕН, и ТАКОЙ измотанный, мне очень жаль его.
— ЧЕМ это он измотан? работой в городской администрации?
— у него свой открытый кинотеатр, и по вечерам он сам крутит фильмы, он практически не отдыхает.
— ну, значит, я мудак!
— ты-то уж точно, — сказала она нежно, и в эту ночь горшки падали дважды.
