Петр Воробьев - Набла квадрат
Выпендреж перед сокурсницами, игра… Через пару лет получили бы дипломы и разъехались бы работать… Только вольнодумцем я был не всерьез, а предателем стал по-настоящему…
Он прижал руки, изуродованные черными пятнами электроожогов, к вискам.
– Что же – выждать до срока,
Если соки все выжаты,
Или жить не по лжи,
Топоча по этапу в острог?
Мне хотелось бы выжить и
Вжиться в то, что не выжжено,
Если будет не выжжено высшее
После этих кастратских костров…
– Твои стихи? – спросил Мыгак.
– Нет… Это песня… Ее сложил много лет назад один студент… Он сложил много песен… потом он пропал, все думали, погиб в застенке, или перекололся, или вскрыл себе вены… а он перешел через горы, пел там по кабакам, накопил денег и купил бардак…
– Естественно, это все придумали завистники, – сказал Мыгак.
Кумахлят покачал головой:
– А возьмут нас в банду? Тебе говорили про мотоцикл, а мы едем на машине?
– Еще как возьмут! Это ж не машина! Это фабрика смерти, ее колея – готовая братская могила, ее тень – ледяное преддверие вечной ночи, там, где она проезжает, по обочинам на деревьях вырастают гробы, а на полях – погребальные венки! Все боятся старухи Аявако, и разве что старик Пупихтукак не уступит ей дороги!
Ядовитый туман, висевший над зловонным болотом, расстилавшимся по обе стороны от древней насыпи, по верху которой шла разбитая танковыми траками секретная бетонка, неожиданно заволок смотровые приборы броневика. Скорее почувствовав, чем увидев, какое-то препятствие за мутной пеленой, Мыгак дал по тормозам. Закутанная в лохмотья уносимого порывами ветра тумана, как в остатки савана, над шоссе черной башней возвышалась исполинская рогатая фигура. Призрак вытянул вперед полусогнутую правую руку, обхватил ее чуть повыше локтя левой и медленно растаял.
– Дай рыбу!
В кабине самолета было невыносимо тесно и одуряюще пахло копченой рыбешкой, за неимением лучшего названия окрещенной Гормом «плотва морская черная горбатая». Горм хлопнул Мидира по носу:
– А морда у тебя не треснет? Мало ты этой рыбы на берегу жрал?
– Как ты думаешь, им понравится? – сквозь рев мотора прокричал, повернув голову к Горму, Кукылин.
– Что?
– Рыба!
– А чего не понравиться? Рыба как рыба, – Горм снова хлопнул сидевшего у него на коленях Мидира. – Куда ты лезешь, псина?
– Еще одну!
– Нафиг тебе еще одну – у тебя уже первая из-под хвоста торчит.
– У нас в континентальных областях такой еды просто не знают, – снова прокричал Кукылин. – Мои сестры никогда не ели рыбы.
– Вы вдвоем с этой собакой уже так надоели мне этой рыбой, что я жалею о том, что взял с собой удочки и коптильню. Куда ты опять таращишься, испарение троллиного поноса? Ядрен кот, я кому сказал?
– Да, постарайся в моей усадьбе особенно не сорить котами, представления моей родни о том, каким должен быть великий рыцарь, несколько несовременны.
Прошу смиренно, как твой младший брат и вассал…
– Кругом весь замок обошел и на воротах написал… Кстати, о птичках, почему небо темнеет?
– Подлетаем к Укиваку.
– Не понял?
– Мрак сопутствует смерти.
– Ну-ну.
– Значит, ты не раздумал грабить этот город?
– Какого ж!
– Тогда ответь мне, пожалуйста, на один вопрос! Я буду сожалеть о своей смерти, если умру с неудовлетворенным любопытством.
– Короче!
– Что значит этот твой оборот – «кстати, о птичках»?
– О, это древняя и романтическая история… – Горм задумчиво почесал бок Мидира. – В одной из саг о Турире Собаке есть рассказ о том, как Турир воспылал страстью к дочери друида, жившей на Старом Энгульсее, но страдал безмолвно, ибо не решался заговорить с ней, зная, что не сможет удержаться от ряда преждевременных бесчестных предложений, оскорбительных для такой порядочной девицы. Некоторое время он сгорал в любовном огне, мучая рабов и мелких животных, пока не повстречал великого космического скальда Гутхорма, пьянствовавшего неподалеку от хутора Турировой бабки Рагнхильд Белая Мышь.
Да, забыл сказать, хутор был на северном континенте Старого Энгульсея, а назывался не помню как, ну и фиг с ним, с хутором. Так, стало быть, Гутхорм дал Туриру такой совет: «Подойди к ней, заразе, приласкай ее собачку, поговори о погоде и ее предсказании, о воле богов и о том, как ее узнать в полете птиц, и если ты, ублюдок, проявишь остроту ума, во что я и спьяну не поверю, глядишь, твоя харя ее насмерть не напугает». Турир затащился вглухую, на радостях и в благодарность за совет пропил с Гутхормом свой драгоценный ракетный пояс и, едва протрезвев, оседлал верный атомный трицикл и почесал к менгиру, подле которого в полом холме обитал друид. На лугу, где круги летних опят отмечали следы плясок маленького народца, гуляла прекрасная Эйлин со своей священной белой собачкой. Турир дал собачке пинка. Та, отчаянно визжа, пролетела по воздуху и упала в терновый куст. «Низко, сука, летает, верно, к дождю», – сказал Турир. – «Кстати, о птичках, тут третьего дня ввечеру Дуивн Торопыга напился вусмерть и упал с радиотелескопа, так так, гнида патлатая, расшибся, что наутро астрономы приняли его за дохлого борова. Смешно, правда? Ха-ха-ха-ха! Идем со мной на сеновал, такова воля богов.» Что ты ржешь-то? Она с ним не пошла!
– Не будет собак пинать, – сумрачно отозвалась из-под Гормова кресла Фуамнах. – Убери ноги!
Небо все темнело. В дымке на горизонте начали обрисовываться контуры строений.
– Лучше сесть в лиге-другой от города на шоссе, – Кукылин махнул рукой в сторону смутно различимой полосы на земле. – Искать аэродром бессмысленно!
– Тебе виднее, – Горм не без труда повернул Мидира мордой в сторону от ящиков с рыбой и принялся шарить по сумкам. Вытащив очки, он налепил их на рогатый обруч и наклонил голову вправо, поближе к подслеповатому стеклу кабины. Открывавшаяся взгляду местность была достаточно зловещей.
Впечатление создавалось главным образом мертвым лесом, отросшей на несвежем покойнике щетиной торчавшим по обе стороны дороги, да кое-где догнивавшими в глубоких кюветах остовами автобусов.
Кукылин присмотрел относительно ровный участок шоссе, прошел над ним на бреющем, ракетой убрав какую-то колымагу с разделяющей линии, не без лихости заложил разворот и, у самой поверхности выпустив шасси, коснулся бетонки. Казавшееся сверху гладким, шоссе было на удивление плохо приспособлено для самолетов – несколько мгновений Кукылин ждал, что носовая стойка не выдержит, но обошлось.
– Ну что, сели, и живы, – Горм хлопнул Кукылина по плечу. – Открывай фонарь!
– Мы в лиге от города, – Кукылин отстегнул ремень и, насколько позволяли тесная кабина и громоздкие доспехи, развернулся к Горму. – Это еще относительно безопасное место, хотя надолго здесь задерживаться не стоит.
– Лажа! Радиации здесь, по вашим, конечно, меркам, нет, значит, безопасно.
– Дело не в радиации. Посмотри на лес – он уже сотни лет так стоит.
Горм сосредоточенно уставился на деревья. Они были такого же невразумительного оттенка, что и дорога, и все до мельчайшей сохранившиеся веточки слабо фосфоресцировали на фоне почти черного неба.
– Действительно, пакость какая-то! Даже листья на месте. Ладно, налюбовались, открывай фонарь!
Вытащить собак из кабины оказалось нелегко.
– Рыба, – сказал Горм, за передние лапы поднимая Фуамнах над бортом.
– Просто они чуют, чем дело кончится, – ответил Кукылин.
– Щиты не забудь, зря, что ль, я их ставил.
– Отойди немного, – Кукылин повернул ручку на висевшем у него на шее дистанционном пульте, корпус которого был сработан из консервной банки из-под вишен. Ничего не произошло.
– Дай! Не умеешь! – Горм тряхнул пультом, чуть не задушив Кукылина, в утробе самолета загудело, и контуры его померкли. – Во как надо! А сейчас и с деревьями разберемся! – Кукылин не успел и слова молвить, а Горм уже перепрыгнул через кювет и потопал к лесу. Собаки жались к самолету и с опаской поглядывали на хозяина. Пройдя неполные шесть дюжин шагов, отделявшие его от первого дерева, Горм наподдал по стволу ногой. Дерево рассыпалось в порошок.
– Эксперимент сомнительной научной ценности, – заметил вдруг Фенрир. – Как ясно видно даже твоим невооруженным глазом, за самолетом деревья рассыпались аж на четверть поприща от обочины.
– Мне недосуг слушать твои бредни, отродье троллей, – ответил, фосфоресцируя, Горм.
– Когда тебе опять будет лень повернуть голову и твой ранец прогрызет злой ранцегрыз, а в дыру налезут склизкие плазмоеды, ты еще меня вспомнишь, – пообещал Фенрир.
Тем временем Горм на обратном пути к дороге навернулся в кювет и сделал вид, что он спустился туда намеренно.
– А что я здесь нашел! Кукылин, помоги вылезти.
Кукылин, озираясь, приблизился к краю дороги.
– Подай мне руку!
Из кювета высунулась рука. Кукылин посмотрел на нее и спросил:
