Джек Керуак - Море – мой брат. Одинокий странник (сборник)
Они помахали Уэсли руками, а он в ответ – метлой.
Судно закачалось на высокой зыби, корма медленно вздымалась от мощных колебаний. Ветер хлестал по воде, играя темно-зеленой тенью качкой воды. Тут и там белым пенным венцом обрушивались гребни волн. Через несколько дней, раздумывал Уэсли, поднимется буря.
На востоке солнце послало вперед своих розовых вестников, их длинная полоса простиралась до судна, словно розовый ковер для Нептуна. Уэсли облокотился на метлу и с глубоким молчаливым любопытством стал выглядывать восход. Он видел восход везде, но нигде тот не расцветал с таким неограненным великолепием, как в Северной Атлантике, где пронизывающий холодный океан и обжигающие ветра окрашивали юный солнечный свет в простые оттенки – холодная роскошь, затмеваемая лишь дальше к северу. Он видел дикие краски норвежского Нордкапа, но здесь, у верхней оконечности Мэна, в восходе больше теплого винного блеска, гуще мешаются Юг и Север.
Уэсли прошел вперед и глубоко вдохнул просоленный ветер. Он радостно ударил себя в грудь и помахал метлой, а поскольку вокруг никого не было, проскакал на метле по палубе, будто радостная ведьма.
Вот оно! Этот воздух, эта вода, слабое покачивание судна, и целая вселенная ветра уносит и поглощает дым «Вестминстера», и барашки вспыхивают зеленым, синим и розовым в первобытном утреннем свете, и этот многоликий океан вверх, вниз и повсюду в невообразимой панораме расплескивает свою очищающую силу.
Уэсли остановился у мостика и понаблюдал за эсминцем впереди. Приземистый силуэт грозно крался по волнам, мачты слегка покачивались туда-сюда, пушки указывали то выше, то ниже горизонта, словно ничто не могло укрыться от их прицела.
Уэсли отложил метлу и прогулялся по палубе. Он нашел жестянку с маслом и сходил проверить шкивы шлюпок. Когда он встал на колени, чтобы смазать один шкив, в рубке на мостике прозвонил колокол. Ветер быстро унес звон.
– Бррринг, бррринг… – причудливо передразнил Уэсли. – Музыка для моих ушей, черт бы меня взял.
Через пять минут над горизонтом появилось солнце – розовый холм, что тихо всплывал командовать новым днем. Ветер, казалось, почтительно замялся.
Уэсли закончил работу на палубе и спустился по трапу ниже; напоследок вдохнул воздуха и толкнул дверь у миделя. Когда он прошаркал на камбуз, Глори уже стряпал завтрак.
– Утречко, – прогудел Глори. – Если за завтраком, сидай ждать!
– Я только за кофе, папаша, – улыбнулся Уэсли.
Глори замурлыкал блюз, а Уэсли налил себе горячего кофе.
– Откуда ты? – спросил Уэсли, направляя в чашку струю сгущенного молока.
– Ричмонд! – прогудел Глори, вытаскивая изо рта трубку. – Как смылси из Ричмонда, никакой туфты.
Уэсли помешал кофе.
– Я однажды работал на стройке под Ричмондом.
– Ричмонд! – пропел Глори. – Мой город, мужик. Из-за бабы свалил, во чё!
Вошел матрос и открыл иллюминаторы; с порывом соленого бриза в камбуз хлынул розовый свет.
Глори посмотрел в иллюминатор и медленно покачал головой, как огромный лев.
– Никакой туфты, как из Ричмонда смылси, – низко простонал он. – Паршивая была туфта!
– Что твоя баба сделала? – спросил Уэсли.
– Мужик, ничё она не делала… Все старый Глори понаделал. Все ее деньги прошляпил в крэпс.
Уэсли затрясся в беззвучном хохоте. Глори ткнул громадным пальцем ему в грудь:
– Мужик, думашь, я там торчать буду, покудова она мне брюхо не вспорет?
– Нет, сэр!
– Вот то-то и оно-то! Смылси себе из Ричмонда и пошкандыбал на север в Ну-Ёк. Работал там на УОР[37] и в ресторациях, и, мужик, чуть что, я им паршивый бабский блюз мастырил. – Глори утробно рассмеялся. – Кумекал, мож, назад в Ричмонд, но кишка тонка… в моря пошел!
Уэсли молча потягивал кофе.
– Все, – запел Глори громовым басом, – хотят попасть в рай… но никто не хочет умирать!
– Как ее звали? – спросил Уэсли.
Глори пихнул сковородку с беконом в духовку и пинком закрыл дверцу.
– Луиза! – простонал он. – Луиза… казистей девчоночки я не знал. – Он запел, разбивая яйца для омлета в сковороду: – Лоиза, Лоиза, казистей девчоночки я не знал, хммм, за-ради Лоизы я из Чикаги поперся аж в Кейп-Корал… ну-кась, Лоиза, ты что же такое со мною творишь? Хммм? Теперь у тебя завелси другой, и ему мою любовь ты даришь – как и мне, – что ж ты это, Лоиза, дело так не пойдет… сама понимаешь, Лоиза, не выйдет любить меня и другого по-очеред… хммм…
Его голос оборвался, спикировав в тремоло.
– Южный блюз, мужик, – сказал Уэсли.
– Ричмондский блюз! – прогудел Глори. – Я, бывало, пел «Луизу» весь денек против бильярдной… а ночью к Луизе волокся. Мужик, видал когда Виргинию весной, мм?
– Ну еще б я не видал, – сказал Уэсли.
– Водил когда свою бабу под ивы, в ночь под небом, сверху жирная лунища пялится, а у тебя еще джина бутыль, мм?
– Еще б не водил!
– Врубаешься, мужик! Чё ж я те болтать-то буду? – прогудел Глори.
– Нечего, сэр!
– Ху-ху-ху! – взвыл Глори. – Сволоку задницу с корыта энтого и вернуся в Ричмонд… Оп-па! Наново на юг пошкандыбаю!
– Я с тобой, мужик! Завалимся с ричмондскими мамочками недельки на три!
– Да! – прогромыхал Глори. – Я возьму девчоночку свою Лоизу, а ты по улицам потопчешься и подклеишь кого.
– Черномазый! – воскликнул Уэсли, хлопая Глори по спине. – Нам с тобой светят три недели на пляже Ричмонда…
– Ху! – кричал Глори. – Да я, пацан, в норку залезу хоть прям счас!
Они загоготали, а судно все перло вперед, и солнце уставилось в иллюминатор камбуза горящим оранжевым лицом, а море сияло, точно огромный синий самоцвет, усеянный бусинами пены.
Глава восьмая
В тот день, когда Эверхарт загорал у планшира полуюта и читал «Сказание о старом моряке» Кольриджа, его неожиданно испугал пронзительный звон колокола громкого боя за спиной.
Билл оторвался от книги и в страхе оглядел горизонт. Что это было?
Из судовой трансляции загудел гнусавый голос:
– Занять свои места по шлюпочному расписанию. Занять свои места по шлюпочному расписанию.
Трансляция оглушительно засвистела.
Билл ухмыльнулся и посмотрел вокруг; в груди поднимался страх. Другие матросы, отдыхавшие поблизости на палубе, поспешно вскочили. Теплый ветер захлопнул книгу; Билл хмуро встал и положил ее на складной стул. Этот спокойный солнечный день на море, зеленые и золотые мерцания, дуновения бодрящего бриза на ленивой палубе, – это ли день гибели? Крадется ли подводная лодка в этих прекрасных водах?
Билл пожал плечами и побежал в свой кубрик за спасательным поясом. Возвращаясь по коридору, он поспешно нацепил пояс и взобрался по первому трапу. На борту воцарилась зловещая тишина.
– Что, черт побери, происходит! – бормотал Билл, взбираясь наверх. – Не время для субмарин! Мы только отчалили!
Ноги дрожали на перекладинах трапа.
На верхней палубе матросы молча стояли группками у своих шлюпок – нелепое сборище в спасательных поясах, рабочих штанах, поварских колпаках, фартуках, кепках, фуражках, штанах хаки и дюжинах других пестрых ансамблей. Билл устремился к своей шлюпке и остановился подле группы. Все молчали. Ветер завыл в дымящей трубе, пронесся по палубе, трепля одежду матросов, и устремился за корму к ярко-зеленой кильватерной струе. Океан утешительно, сонно вздохнул, и этот вздох наполнил все необъятное пространство, а судно скользило вперед, мягко раскачиваясь.
Билл поправил очки и подождал.
– Небось, просто учения, – предположил какой-то матрос.
Один пуэрто-риканский моряк из группы Билла, в ярком колпаке кока и белом фартуке под спасательным поясом, затанцевал на палубе конгу, а его товарищ выстукивал на бедрах ритм. Они смеялись.
Колокол зазвонил снова, голос доложил:
– Отбой учебной тревоги. Отбой учебной тревоги.
Группы рассыпались, и моряки беспорядочно толклись, ожидая своей очереди спускаться по одному. Билл снял спасательный пояс и неторопливо поволок его за собой. Теперь он видел все… судно, море… утра, дни, ночи на море, команду, эсминец впереди, судовые учения – все.
Он неожиданно заскучал. Что он будет делать еще три месяца?
Вечером он пошел в машинное отделение поговорить с Ником Мидом. Спустился по крутым железным ступеням и застыл при виде исполинского источника силы «Вестминстера»… гигантские поршни неистово толкались, такие огромные – и не догадаешься, что они способны двигаться со столь устрашающей быстротой. Вал «Вестминстера» чудовищно вращался, неся свое крутящееся тело к корме через гигантскую, почудилось Биллу, пещеру, будто логово огромной извивающейся змеи.
Билл стоял пред этой исполинской мощью не шевелясь; накатывало раздражение. Что суть идеи перед лицом этих зверских поршней, что есть хрупкий человек против бьющей вверх и вниз силы, порожденной природой и с нею сговорившейся?
Билл сошел еще ниже – будто на самое дно морское спустился. Какие шансы у человека здесь, если торпеда врежется в ватерлинию, – машинное отделение ниже ее футов на тридцать или сорок! Торпеда… воистину, еще одна жестокая выдумка человека! Он попытался вообразить торпеду, что врезается в машинное отделение, истерическую слепую мощь поршней, оглушительную взрывную волну, шипение пара, тонны воды, хлынувшие из бескрайнего моря, и себя, потерянного в этой бойне, крутящегося, будто лист в водовороте. Смерть!.. отчасти он ожидал ее в тот миг.
